Страница 18 из 19
Окружающие любят порасчленять его: «Значит, ты не грузин? Папа-мама оба русские? Хм!» Почему именно, он не знает, но многим противны такие, как он, русские с акцентом (Гуцко, 2005, 9).
Писателя волнует судьба не только отдельного человека, но и русскоязычного населения, оказавшегося врагом для одних и балластом для других. Нахождение между культурами (in-betwee
В повести «Апсны абукет. Вкус войны» на основе дневниковых записей своего отца Гуцко воссоздает картину военного Сухуми. Читатель узнает хронологию событий и ощущения русского человека во время грузино-абхазской войны. Русское население Абхазии оказывается заложником войны, потому что оно было лишено поддержки со всех сторон. Официальные российские власти не особо заботились о нем, не оказывали никакой поддержки для выезда с территории военных действий. Описывается процесс эвакуации из Сухуми представителей разных национальностей (евреев, греков, и др.) – но о русских из Абхазии в Москве не помнили. Звучит обида и обвинение в равнодушии:
Остался шрам – потрогайте… война.
«Это чужая война», – думали вы, слушая выпуски новостей.
Это чужая война, – подтверждали вам Первые лица.
«Ну и пусть», – думали вы.
Вот – потрогайте эту чужую войну.
Образ врага в тех событиях связывался сухумцами с грузинской неправительственной националистической группировкой «Мхедриони» (груз. «всадники»), которая выступала представительницей «малой империи» (Сахаров, 1989, 27), т. е. Грузии, выполняющей роль Севера по отношению к бывшим советским грузинским автономиям.
На территории постсоветской Грузии образуется общество беженцев, включающее в себя не только грузин, осетин, абхазов, но и русских, выросших или проживших в Грузии много лет, которых грузины стали роковым способом идентифицировать с русскими из центра. Тему русских беженцев, которые так же вынуждены были уехать, продолжает Нина Бойко в малоизвестной, но ключевой для этой темы повести «Прощай, Сакартвело! Записки обывателя» (2005). В основу текста так же, как и у Гуцко, легли личные воспоминания. В повесть вошла хронология событий конца 1980-х – начала 1990-х гг. в Грузии, времен Гамсахурдия и Шеварднадзе.
«Откуда взялся весь этот кошмар?» – этим вопросом и поиском ответа на него задается писательница на протяжении всего текста[45]. Ради прояснения или освещения различий во взглядах друг на друга она обращается к диалогу и спору: мнение грузинских русских высказывает учительница Нина, а мнение грузин – скрипач Эмзари и сосед Гия.
Становится ясно, что грузины «не хотели быть больше русскими» (Бойко, 2005, 123) и надеялись на помощь Запада (Там же, 135) в возвращении своей независимости, а значит, и своей национальной идентификации вне советского дискурса. А грузинские русские не понимали, почему их вклад в развитие индустрии Грузии оценивали как захват. Например, муж Нины приехал сюда по распределению – строить электростанцию, а она учила детей в школе. В 1980-х гг. русской семье советская Грузия казалась раем. Русские «колонизаторы» были поражены изобилием продуктов, отсутствием очередей и хамства, неторопливым образом жизни (Там же, 111–113). В гамсахурдиевские времена из-за национальной розни многое изменилось: «А русские уезжали с большой обидой, и уже никогда не заманят их на великие стройки, на великие дела» (Там же, 138).
Бойко обращается к советской концепции написания романов, т. е. предлагает вариацию советского развивательского нарратива. С обеих сторон люди стали заложниками политики. Вопрос о том, кто кого ущемлял в правах, остается для автора открытым (Там же, 140). В тексте обывательница-рассказчица критикует политиков: Джабу Иоселиани, Михаила Горбачева, Эдуарда Шеварднадзе, Звиада Гамсахурдия. Это те люди, из-за которых, по ее мнению, для Нины и ее семьи рухнул мир, в котором им было комфортно жить.
В грузинской литературе тема обращения к «чужим/негрузинам» практически не разработана. К минимально ее составляющим принадлежит автобиографическое эссе «Год пограничья: Грузия 2008–2009» тбилисской русскоязычной писательницы и переводчицы Инны Кулишовой (2009). Писательница обратила внимание на судьбы людей разных национальностей в Тбилиси. Они оказались на дне из-за политических неурядиц. Главной задачей писательницы являлось донести до читателя в России и русскоязычного читателя в целом информацию, расходящуюся с той, которую выгодно преподносили российские СМИ, а также информацию о бедственном положении людей, брошенных не только Россией, а фактически всем миром и оказавшихся не у дел, – о своих соотечественниках, о самых незащищенных и уязвимых слоях грузинского общества. В этот круг входили и грузинские, и осетинские беженцы, одинокие русскоязычные старики (русские, евреи, армяне, греки) и супруги, состоявшие в межнациональном, например грузино-осетинском, браке.
«Год пограничья» стал переломным для негрузинского населения Грузии, потому что население, ранее наиболее связанное ментально с Россией, отвернулось от нее из-за бомбежек российскими самолетами и, как следствие, стало определять себя «грузинами». Российская агрессия оттолкнула от России даже своих – русских и русскоязычных. Грузин и негрузин связывала боль пережитого и страх повторения (Кулишова, 2009, 158).
Подводя итоги первой попытки выделения новых дискурсов и тенденций в русско-грузинском литературном контексте постсоветского периода, отметим, что образы России – мощного соседа, на которого возлагались надежды, и образ Грузии как края, с которым издревле существовали культурно-духовные связи, претерпевают изменения уже после нарушения положений Георгиевского трактата и присоединения грузинских княжеств к Российской империи. Параллельно теме России – недруга/колонизатора в грузинской литературе в русской литературе формируется традиция репрезентации Грузии как цветущего края и страны вдохновения. Эта тенденция продлилась вплоть до краха СССР. Отличительной ее чертой в советский период было то, что тема России-«колонизатора» была спрятана от советской цензуры за аллегориями и мифами. В конце 1980-х гг. произошел следующий перелом. Связан он был с отказом от приемов иносказаний (мифологизации, аллегоризации). Тогда же в русской литературе главным дискурсом становится «Грузия – разрушенный рай». Происходит крушение утопически-романтического представления о ней. Неотъемлемой частью русско-грузинского контекста становится тема войны, беженцев и самоидентичности.
Библиография
Абашева М. (2008) Время чумы. О книгах Дениса Гуцко «Покемонов день» и «Русскоговорящий» // Новый мир. № 11. С. 192–195.
Авалов З. (1901) Присоединение Грузии к России. СПб.: Тип. А. С. Суворина.
Аверчинков И. (2015) Путь по следу. Денис Гуцко // Вопросы литературы. № 5. С. 75–88.
Беставашвили А. (1973) Таким будет мир. Отар Чиладзе «Шел человек по дороге» // Дружба народов. № 12. C. 269–272.
Бойко Н. (2005) Прощай, Сакартвело! Записки обывателя // Наш современник. № 4. C. 110–165.
Бурчуладзе З. (2011) Adibas. М.: Ad Marginem.
Важа-Пшавела (1912) ვაჟა-ფშაველა. გაოხრებული ბაღი // განათლება. № 1. С. 27. – Важа-Пшавела. Опустошенный сад // Ганатлеба. № 1. С. 27. (Груз.)
Ганиева А. (2006) Чужесть героя // Литературная Россия. № 43.
Горюхина Э. (2000) Путешествие учительницы на Кавказ. М.: Дружба народов.
Гурамишвили Д. (2004 [1787]) Давитиани // Заболоцкий Н. Поэтические переводы: В 3 т. М.: Терра-Книжный клуб. Т. 1. С. 243–413.
Гуцко Д. (2002) Апсны абукет // Знамя. № 8. С. 132–167.
45
Вопрос о неожиданности вспыхивания межнациональных войн прозвучал и у Д. Гуцко: «Была такая война. Грянула, когда вино безумия набрало силу. По древним технологиям ненависти оно долго бродило, крепло, заботливые невидимые руки поддерживали процесс… Настал срок – и оно разорвало наш мир, как прохудившиеся меха» (Гуцко, 2002, 133).