Страница 59 из 70
Мы не ставим вам условий. Пусть не шокирует вас наше предложение. Условия, которые необходимы для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей. Мы не ставим, а только напоминаем их.
Этих условий, до нашему мнению, два:
1) Общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга.
2) Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями…
Итак, ваше величество, решайте. Перед вами два пути. От вас зависит выбор, мы же затем можем только просить судьбу, чтобы ваш разум и совесть подсказали вам решение, единственно сообразное с благом России, с вашим собственным достоинством и обязанностями перед родной страной.
Исполнительный комитет.
10 марта 1881 г.»
— Ну, Евдокия, каково? А? — Скурлатский приложил руку к груди, выпучил глаза и захохотал. — Не здорово ли написано? Каков стиль! Какая твердость и в то же время как мудро и сдержанно. Нет, это писал не какой-то бомбист, это писал человек, хорошо владеющий пером!
— Да, написано неплохо! — согласилась жена. — Кто же это мог быть?
— Разумеется, я! — неожиданно для самого себя выпалил Скурлатский.
Евдокия опустила глаза. Она знала все слабости мужа, но привыкла относиться к ним снисходительно.
— Ложись спать, Сергей. Уже поздно, — сказала она.
Между тем разгром партии «Народная воля» продолжался. В руки полиции попадали все новые и новые люди.
10 марта на Невском проспекте околоточным надзирателем Широковым была задержана Перовская.
17 марта на своей квартире был арестован Кибальчич. В тот же день на той же квартире попал в засаду Фроленко.
Особое присутствие правительствующего Сената приняло к рассмотрению дело шести народовольцев, признанных главными участниками в цареубийстве. Суду предавались Желябов, Перовская, Гельфман, Кибальчич, Михайлов и Рысаков.
Председателем был назначен сенатор Эдуард Яковлевич Фукс. Обвинение поддерживал товарищ прокурора Петербургской судебной палаты Николай Валерианович Муравьев.
Итак, жена Скурлатского знала слабость мужа к фантазированию. Однако она полагала, что к утру он выкинет эту выдумку из головы, как это уже с ним неоднократно бывало. Но она ошиблась. Утром, не позавтракав и не просмотрев газет, Скурлатский быстро оделся и поехал к своему другу литератору Козодоеву, которому зачитал письмо Исполнительного комитета и хотя прямо не заявил, что именно он является автором этого письма, но намекнул, что это вполне допустимо. Точно так же он вел себя в редакциях «Голоса» и «Санкт-Петербургских ведомостей», у писателя Глеба Успенского и у доктора Лесгафта.
Вскоре по Петербургу пошла молва, что письмо Исполнительного комитета Александру III, большим тиражом отпечатанное в тайной типографии и ходившее по рукам, написал литератор Скурлатский.
Об этом говорили шепотом и по секрету, беря клятву, что никому-никому, а от этого новость распространялась еще быстрее. Престиж Скурлатского в либеральных кругах резко возрос. Он был нарасхват в самых разных домах, где с большим удовольствием рассуждал на общие темы. Говорили, что даже некий тайный советник тайно принял Скурлатского, а также изъявил желание быть ему представленным некий жандармский генерал в отставке (известно, что некоторые жандармские генералы, удаляясь от дел, проявляют большую склонность к либерализму). Слухи о Скурлатском ходили довольно широко и довольно долго, пока не дошли до полиции, узнававшей все в последнюю очередь.
Однажды поздно ночью, проснувшись от непонятного грохота, Евдокия Скурлатская, полуодетая, выскочила в прихожую и увидела, что квартира битком набита полицейскими.
— Что здесь происходит? — спросила Скурлатская. — Что вам угодно? — обратилась она к руководившему операцией молодому жандармскому офицеру.
— Извините, мадам, — офицер щелкнул каблуками, — но у нас есть ордер на обыск в вашей квартире и на арест вашего мужа.
Литератор Скурлатский, слегка побледневший, заложив руки за спину, стоял у стены.
— Евдокия! — выпятив грудь, рявкнул он неожиданно. — Когда приходят жандармы, жена Скурлатского должна быть одета.
— Господин офицер, — взмолилась Евдокия, — Здесь какое-то недоразумение. Мой муж любит пофантазировать, эту его слабость все знают. Если речь идет об этом проклятом письме Исполнительного комитета, то я вас уверяю, господин офицер, я клянусь вам, мой муж не имеет к нему никакого отношения.
— Евдокия! — повысил голос Скурлатский. — Сейчас же оденься! — И когда Евдокия ушла к себе, сказал тоном усталого полководца: — Выполняйте свой долг, господа!
Господа перерыли всю довольно обширную библиотеку Скурлатского и перевернули вверх дном весь дом. В результате обыска было найдено несколько разрозненных номеров «Народной воли», растрепанный, десятилетней давности экземпляр «Колокола», несколько случайных прокламаций. То же самое можно было найти в любом интеллигентном доме.
Затем арестованному было предложено следовать в полицейский участок. Он надел пальто, шапку, перчатки, пошел к выходу, но в дверях обернулся к рыдающей жене.
— Евдокия, — сказал он сурово, но нежно, — береги детей. Передай им, что их отец погиб за свободу.
— Господин офицер! — заливалась Евдокия слезами. — Он все врет, все врет! У него и детей-то никогда не было!
В ту же ночь подозреваемый в особо опасных государственных преступлениях был переведен из полицейского участка в Дом предварительного заключения и помещен в одиночную камеру для особо опасных преступников. Утром его вызвали на допрос. В просторном кабинете с портретом государя императора Александра III Скурлатского встретил подвижной жандармский офицер в новом с иголочки мундире, в новых погонах.
— Подполковник Судейкин Георгий Порфирьевич, — представился он. — Имею честь заведовать отделением охраны и спокойствия при Петербургском градоначальстве.
Задав затем несколько незначительных вопросов, подполковник Судейкин предъявил Скурлатскому письмо Исполнительного комитета.
— Вам знаком этот документ?
— Еще бы! — значительно усмехнулся Скурлатский.
— Вы подтверждаете, что являетесь автором этого сочинения?
— Да, подтверждаю.
— М-да… — Георгий Порфирьевич пробарабанил пальцами по столу что-то победное. Встал. Заложив руки за спину, прошелся по кабинету. — Уважаемый Сергей Станиславович, — сказал он задумчиво. — Видите ли, в чем дело. Признавая свое авторство, вы ставите себя в очень тяжелое положение. Ведь это не просто письмо, а как бы программный документ партии, прославившейся неслыханными злодеяниями. Естественно, что при составлении этого документа такая серьезная организация, как Исполнительный комитет партии «Народная воля», не могла обращаться к посторонним лицам. Письмо составлял кто-то из членов комитета, причем из самых активных. Таким образом, настаивая на своем авторстве, вы признаете, что являетесь членом Исполнительного комитета.
— Разумеется, — с достоинством сказал Скурлатский.
Даже видавший виды Судейкин заволновался. Теперь он уже не ходил, а бегал по кабинету.
— Но это же невозможно! — вскричал он. — Я не встречал еще ни одного человека, который признал бы себя членом Исполнительного комитета. Даже Желябов и Перовская признают себя только агентами Исполнительного комитета. Желябов и Перовская! Вам знакомы эти фамилии?
— Мои люди, — спокойно сказал Скурлатский.
Судейкин вернулся на свое место и долго, с любопытством разглядывал допрашиваемого.
— Послушайте, Сергей Станиславович, — сказал он проникновенно и даже заискивая. — Ваша супруга и ваши друзья говорят, что вы имеете склонность к каким-то таким… как бы это сказать?.. фантазиям, что ли.
— Вы хотите сказать, что я лгу? — побледнел Скурлатский.