Конец Смуты

– Что, Феденька, али приглянулась девица?.. – протянула певучим голосом вредная Фроська, и все сестры дружно засмеялись над сконфузившимся парнем.

– Цыц вы, сороки! – строго прикрикнула на дочек мать и продолжила – Одни, Федя. Сказывали люди, что у брата боярыни, окольничего Ивана Дмитриевича, был кроме Аленушки еще и сын старший, да сгинул где-то.

«Так ее Алена зовут», – сообразил Федька, но вслух ничего говорить не стал, чтобы не нарваться снова на ехидство Ефросиньи. С тех пор настала у парня на душе такая болезнь, от которой и снадобий не хочется. Целыми днями, сказавшись, что ушел на охоту, кружил он вокруг Вельяминовки в надежде увидеть Алену. Дворня скоро заметила Федьку, и за малым делом не спустили на него собак, но он, поняв, что обнаружен, пустился наутек.

Познакомиться ему все же удалось, когда боярышня пошла вместе с деревенскими девками по малину. Как это нередко бывает, хохочущим неизвестно отчего девушкам внезапно почудилось, что в кустах сидит какой-то зверь, и они с визгом кинулись в разные стороны. Единственной, кто сохранила хладнокровие, была Алена, внезапно выхватившая откуда-то небольшой, но ладный пистоль и направившая его на кусты. Федьке, который, собственно, и был этим «зверем», пришлось снять с себя шкуру подстреленного еще по зиме волка и крикнуть девушке:

– Не стреляй, скаженная, подстрелишь еще!

– И подстрелю! – подтвердила Алена. – Ты почто озоруешь?

– Пошутить хотел, – вздохнул Федька.

– Дурак! – заявила ему девица.

– Дурак, – обреченно согласился он и тут же добавил: – А меня Федей зовут.

– Знаю, – усмехнулась она ему в ответ.

– Откуда?..

– Да дворовые тебя признали еще давеча, когда ты вокруг терема нашего кружил.

– Понятно.

– Слышь, понятливый, не ходи здесь более! Другой раз разбираться не буду, пальну.

– А ты умеешь?

– Хочешь спытать?

Испытывать, как девушка стреляет, Федька не захотел, но ходить не перестал. Заметив, что живут обедневшие бояре не слишком гладко, стал заносить то подстреленного зайца, то глухаря. Оставит на крыльце – и деру. Охотник он был удачливый, так что добычи ему хватало. Так продолжалось до конца лета, когда внезапно в Вельяминовку нежданно-негаданно нагрянул вернувшийся с чужбины, где был в плену, брат Алены – Никита Вельяминов. Да как нагрянул! Иные возвращались после плена убогие да калеченые, бывало, что и в рубище с чужого плеча, а он приехал разодетый в богатый кафтан на заморский манер, на хорошем коне да вместе с двумя сотнями ратных, так хорошо снаряженных, что и царю впору, не то что боярину. Сказывали, что, будучи на чужбине, Никита сумел попасть в войско заморского королевича да так ему хорошо служил, что тот наградил его казною без меры и отпустил на родину, наказав биться с ляхами и литвой. В ополчении Вельяминов сразу стал большим человеком: шутка ли – две сотни кованой рати привести! Вскоре после приезда боярича жизнь в Вельяминовке круто переменилась. Вокруг начавшего ветшать терема появился крепкий тын, а сторожили его вместо древних старцев молодые и дюжие холопы. Ходить кругом стало небезопасно, а в Федькиных поминках[5], очевидно, нужды уже не было.

С тех пор видел Федор Алену только в церкви. Боярышня приоделась и ходила теперь не в простеньком сарафане, а красивом атласном летнике[6] и душегрее. На ногах у нее вместо поршней[7] были красные сапожки, а на девичьем уборе[8] блестел скатный жемчуг. Помимо тетушки, сильно сдавшей в последнее время, рядом с ней всегда были мамки и другая прислуга, так что и подойти к такой красоте Федору было немыслимо. Только в последний вечер перед отъездом парень, собравшись с духом, попытался пробраться к знакомому терему, чтобы перед разлукой хоть одним глазком взглянуть на лишившую его покоя девицу, но ничего, кроме конфуза, из этого не вышло, потому как сторожа его заметили и подняли тревогу, отчего парню пришлось бежать как зайцу, застигнутому собаками. Именно поэтому новик явился домой поздно, выспался плохо и сейчас, согревшись под шубой, придремывал, слушая вполуха негромкий говор дядьки Ефима.

Из состояния полудремы Федьку вырвал резкий громкий свист. Открыв глаза, новик недоуменно увидел, как огромная ель, скрипя, падает сверху и неизбежно придавила бы его, но дядька Ефим, мгновенно сообразивший, в чем дело, выпихнул его из саней вместе с саадаком и сам выпрыгнул с другой стороны, на лету выхватывая из ножен саблю. Угодивший в сугроб лицом новик мгновенно проснулся и увидел, как к их маленькому обозу со всех сторон бегут какие-то непонятные мужики с дубьем в руках. Некоторые из них, впрочем, были снаряжены не хуже, чем Федька с Ефимом, и размахивали не ослопами[9], а саблями и рогатинами. Новик поначалу тоже пытался схватиться за саблю, но, как видно, при падении пояс сбился набок и никак не получалось схватить ее за рукоять. А между тем один из татей, увидев запутавшегося в своей сброе новика, кинулся на него, размахивая здоровенным дрыном. Внутри у парня похолодело, но вместе с тем в голове возникла небывалая ясность ума, и Федька, не делая более ни одного лишнего движения, вынул из саадака лук, по счастливой случайности готовый к бою. Вскинув оружие, новик одновременно с этим выхватил из колчана стрелу и, оттянув тетиву до уха, пустил ее в нападавшего и тут же повалился на бок, спасаясь от его дубины. Над головой парня со свистом пронеслось орудие разбойника, недоуменно смотрящего на стрелу, пробившую ему грудь. Постояв еще немного, тать неловко завалился на спину и, выгнув в страшной конвульсии спину, затих. Но окончательно пришедший в себя Федька уже не смотрел на него, а, встав на колено, пускал одну за другой стрелы в разбойников, выбирая бездоспешных.

Впрочем, бой продолжался недолго; дядька Ефим с холопами ожесточенно рубился с татями, когда снова раздался громкий свист – и разбойники резко, как по команде, бросились врассыпную и исчезли в лесу, оставив на снегу своих побитых. Ратники недоуменно оглядывались, ожидая нового подвоха, но ничего не происходило. Наконец Истома, прислушавшись, произнес: «Мнится мне, скачет кто-то». И действительно, скоро всем стал слышен шум скачущих всадников, а затем показались несколько десятков конных ратников, окруживших место побоища. Главным у подскакавших ратников, как ни странно, был одетый в тулуп поверх рясы монах с густой ухоженной бородой и властным взглядом. Встретившись с ним глазами, дядька Ефим вздрогнул и, стянув с головы шапку, поклонился.

– Здрав буди, боярин…

– Иеромонах Мелентий перед тобой, Ефим, – прервал боярского сына монах.

Ефим, внимательно посмотрев на него, покачал головой и, вздохнув, проговорил:

– Благослови, отче.

Мелентий перекрестил Ефима и его ратников и, посмотрев на Федьку, хмыкнул:

– А новик что же в сброе запутался?

– Первый бой, отче, но не растерялся и взялся за лук да пострелял татей немало, – заступился за Федьку дядя.

– Сын?

– Не мой, отче – Семки Панина, – отозвался Ефим и тут же, отвечая на невысказанный вопрос, пояснил: – Тот погиб, когда ополчение с Ходкевичем билось.

– Вот оно как… – вздохнул монах. – Царство небесное православному воину. Ладно, собирайтесь – вместе поедем, а то шиши[10] лесные обнаглели совсем – на ратников нападают.

Ефим с холопами оглядели друг друга: может, поранен кто, а в горячке боя не заметили. Но все, слава богу, обошлось, и можно было продолжать путь. Федька тем временем собрал свои стрелы и, наскоро обшарив тела татей, собрался сесть в сани, но монах остановил его:

– Ну-ка, парень, давай садись на моего коня, а мне с твоим дядькой потолковать надобно.

Новик, не переча, вскочил в седло настоящего боевого коня, на котором путешествовал святой отец, и увеличившийся отряд тронулся в путь.

5

Подарок (устар.).

6

Летник – род платья.

7

Поршни – обувь из сыромятной кожи.

8

Убор – украшения.

9

Ослоп – дубина (устар.).

10

Шиш – разбойник.