Страница 9 из 14
Тут поднялся ветер – восходящая луна высвободилась из-под нагромождения туч. И осветила нишу. Рыбак задул фонарь, ставший теперь бесполезным, и лег рядом с Миюки.
Перебирая складки кимоно Кацуро, молодая женщина нащупала его обнаженную кожу и принялась ласкать ее кончиками пальцев, губами и языком, а также гладкими и холодными, как вороново крыло, волосами. Припав ртом к отверстиям широких рукавов хаори[25], которое рыбак надел поверх кимоно, она прихватила губами его пальцы и начала их покусывать и посасывать, обильно смачивая маслянистой слюной, так что скоро они стали скользкими и липкими, будто побывали в чаше с медом, и взяться за что-либо уже не могли.
А Миюки только рассмеялась, видя, что напрочь обезоружила его, словно накрепко связав по рукам.
Кацуро застонал, в то время как у него под кимоно, ниже живота, вздыбился бугорок, который Миюки, схватив в кулак, принялась сжимать, мять, массировать, давить и растирать. От таких ласк яички и член у Кацуро сжались в одну сплошную массу, ходившую ходуном под ее настойчивой рукой. Миюки казалось, что она теребит маленькую обезьянку, скрючившую лапки.
Мужчина перевернулся на живот, высвободив свой член из болезненного плена женских ласк. Тогда женщина расправила руки и принялась водить ими по телу Кацуро, оглаживая ему спину, в то время как ее губы поочередно целовали его подколенные ямки, бедра, ягодичную складку. Затем ее рот заскользил короткими рывками вверх от позвонка к позвонку и достиг нижней затылочной ямки, где выступил пот и где мало-помалу накапливалось возбуждение, которое разливалось по всему его телу.
Потом Миюки схватила возлюбленного за уши и, с силой повернув его лицо к себе, дунула в закрытые, будто съежившиеся веки, заставив открыть глаза, – он отчасти повиновался, раскрыв блестящие черные щелочки, и тогда она проникла языком ему в нос, наполнив ноздри крепким солоноватым ароматом, отчего рыбак дважды простонал, не смея пошевелить руками, придавленными коленями
Миюки.
Она ласкала его без устали. И вот уже ее груди коснулись лица Кацуро. Они были маленькие, круглые, мясистые, упругие – и пружинили, натыкаясь на встававшие у них на пути подбородок, нос, надбровные дуги рыбака и оставляя меж прядей его волос легкие бороздки, похожие на заячьи следы на ячменном поле.
Следом за тем ее лобок, спрятанный под жестковатыми волосами, коснулся мужской груди, и раскрытые половые губы скользнули по лицу мужчины, будто смазывая его теплым, жирным мускусным бальзамом.
Он застонал в третий раз, а Миюки, заметив, что у нее из пучка выбилась прядь, подхватила ее ртом и зажала зубами на манер жрицы любви, потом раздвинула шире бедра и взгромоздилась Кацуро прямо на нос. От соприкосновения с этим теплым кожистым колышком на половых губах молодой женщины выступили капли вагинальной смазки – они окропили щеки рыбака и просочились в бороду, отчего лицо у него словно расцветилось звездочками и засверкало так, будто он продирался сквозь пенный ступенчатый порог Судзендзи.
Чуть погодя они, смеясь, смыли с себя испарину – очистились, обливаясь водой из ведер, которые согревались в горячей золе очага, и оттерли друг дружку пемзой, оставлявшей красные следы на коже.
А незадолго до рассвета, согласно обычаю, Кацуро покинул дом Миюки.
Много ночей подряд рыбак проникал в дом к молодой женщине втайне от селян. Он осыпал ее ласками, а она одаривала ими его: Миюки умела щедро ласкаться ртом и языком, а Кацуро пускал в ход пальцы, наторевшие искусно плести рыболовные сети, притом что каждый был как будто наделен собственной, необычайной жизненной силой. После этого Кацуро исчезал никем не замеченный.
Так продолжалось до тех пор, пока по его осунувшемуся лицу, покрасневшим глазам, медлительным движениям и сонливости, подстерегавшей его где и когда угодно, другие рыбаки наконец не смекнули, что к чему, и не доложили обо всем Нацумэ.
Поклонясь деревенскому старейшине, Ягоро, повелитель осетров, водившихся в реках вот уже сто сорок миллионов лет, – рыбак Ягоро, облеченный в сан, равновеликий сану Кацуро, повелителю карпов, сказал так.
– И вот он стал подобен призраку, – посетовал он. – Цвет лица у него все больше походит на золу, глаза покраснели, точно сливы, а когда встречаешь его по утрам, дышит он так часто, как будто у него пересохло во рту, как будто силы того и гляди оставят его и существо его сделается пустым.
– Призраки – темные обитатели нашей души, – заметил Нацумэ. – Может, поэтому они прячутся в сирикодаме[26] и занимаются там своими делами – во мраке и смраде.
– А вот мне, – заговорил Акинару, лучший ловец угрей на Кусагаве, – так и не удалось найти у себя сирикодаму. У меня в том месте только вонючая дырка.
– Однако не думаю, что Кацуро обратился в призрака, – продолжал Нацумэ, не придав никакого значения словам Акинару о его разборках с собственным сирикодамой.
– Да ну! – бросил Ягоро. – Тогда, по-твоему, почему он так изменился и, главное, почему так быстро?
– Не прошло и одной луны, – вторил ему Акинару.
– Кто-то из вас ходил за ним по пятам, что ли? – полюбопытствовал Нацумэ.
– Это еще зачем? Он почти не выходил из дому с той поры, как на Кусагаве прибыла вода и река стала похожа на болото, а карпы не больно-то любят грязь, да и Кацуро тоже.
– А ночью?
– Ночью?..
– Ну что ж, – с лукавым прищуром проговрил Нацумэ, – тогда, может, Кацуро влюбился?
Акинару с Ягоро переглянулись. Они оба были в годах, конечно. И о любви уже давно не помышляли. Третью жену у Ягоро похитили напавшие на деревню пираты, а ловец угрей лишился своего члена после того, как его укусил сом. Мысль о том, что Кацуро бегает под луной за какой-нибудь распаленной девицей, никогда не приходила им в голову – и казалась несуразной даже теперь, когда ее высказал деревенский старейшина.
Итак, вместо синтоистского обряда с последующим празднеством, брачный союз Кацуро и Миюки был скреплен общиной Симаэ.
Миюки не принесла с собой никакого приданого, однако ж, согласно обычаям, она обязалась всячески обхаживать Кацуро – отныне именно ей приходилось обшивать его, стряпать ему, возделывать две их рисовые делянки и заботиться о его рыболовных снастях.
А вот и лес. Серые клочья утреннего тумана цеплялись за колючие кустарники ежевики и ветви приземистых деревьев, усеянные белыми восковыми цветками, отчего все вокруг походило на алтарное пространство святилища, уставленное церемониальными свечками. Слышалось, как где-то в сумраке крадутся лани, как они скрежещут зубами, обгладывая кору прямо со стволов ясеней.
Восходящее солнце дробилось на мириады теплых лучей, ласкавших затылок и плечи Миюки.
Пепельного цвета тропинка, по которой шла молодая женщина, образовала подобие выступа над извилистым швом – должно быть, руслом древнего потока, обезвоженным за время летних засух. Однако, как ни странно, хотя русло полностью пересохло, вдоль него порой над зарослями карликового бамбука порхали стрекозы – признак того, что, возможно, кое-где под камнями остались лужицы.
Узловатые корни, неровно бугрясь, переплетали сухое русло-тропинку от берега до берега. Боясь споткнуться, Миюки передвигалась мелкими шажками, не сводя глаз с торчавших под ногами корней, согнувшись в три погибели, как тот осужденный, которого однажды гнали через всю Симаэ с тяжеленной деревянной колодкой на шее, мешавшей ему распрямить спину и дотянуться руками до лица и облепленных мухами слезящихся глаз. Миюки с несколькими сердобольными женщинами тогда пихала рисовые катыши в его голодный рот, истекавший зловонной пеной.
Не считаясь больше женой Кацуро, Миюки, по крайней мере, по-прежнему оставалась женщиной из Симаэ. В этом качестве ей суждено жить дальше как среди людей, так и в одиночестве.
Миюки с большим тщанием исполнила все, что ей было положено, дабы облегчить Кацуро переход в иной мир, и теперь она смела надеяться, что, когда придет ее черед умирать, жители Симаэ точно так же оставят свои земные дела и проведут подобающий погребальный обряд, сопроводив ее к пределам Потустороннего мира, – впрочем, существование этого самого Потустороннего мира до поры мало заботило их, как и Миюки.
25
Хаори – разновидность жакета.
26
В японском фольклоре сирикодама – шарик из плоти, скрытый у человека под кожей возле заднего прохода; его страстно желают обрести каппы, маленькие злые водяные духи, обитающие в реках и озерах. Чтобы завладеть сирикодамой человека, каппа сначала топит свою жертву, а потом разрывает утопленнику прямую кишку.