История одного Ангела

Глава 3

И вот настала зима, холодная, с колючим снегом, что сыплет в лицо, забивается в голенища сапог, и морозами, что сковывают как реки, так и сосуды в теле. Мы все дальше двигалась по чужой территории, оставляя за собой кровавый след, который замел со временем снег. Я повзрослел еще больше. Я за эти несколько месяцев, кажется, убил столько людей, сколько не убивал зверей в лесу ради пищи, ради меха за всю свою недолгую жизнь, с тех лет, когда отец занялся моим воспитанием. Но ради чего убивал я этих людей, которых, наверно тоже посылали, как пушечное мясо, на бойню их командиры, а командиров заставляли вышестоящие начальники. Мне было противно смотреть на свои руки, на оружие, на радостные лица, когда наши войска сломили сопротивление врага. «Чему вы радуетесь? – думал я тогда. – Чему? Люди! Ау! Вы что, не понимаете, что те, кого вы убиваете, совершенно невинны, как и вы, они такие же овцы, идущие на бойню». И они не понимали, они были охвачены этим чувством, азартом, они не осознавали этого или не хотели осознать. Они слишком боялись сначала умереть, что позабыли, что они люди, а потом, когда страх прошел, их охватила эта людская неповторимая жестокость – истреблять все на своем пути и всех, чтобы другие не уничтожили их. А я все мучился по ночам – я не плакал, о, нет, я не плакал с тех давних пор, когда был еще совсем младенцем и неразумным ребенком, – кошмарами, которые смешивались с предрассветными сумерками или вечерними.

Меня удивляло лишь то, что я был еще жив, в то время как Васько, тот самый, был убит в пятом бою после первого нашего совместного сражения… Но так как я говорил уже, что на дворе была зима, а наша одежда изрядно поизносилась, как и наши ряды, наш командир вновь отправился в деревни, что были на границах нашей территории и прежде чужой, но теперь благополучно завоеванной нами, за новыми «зелеными щенками» и одеждой. Мы вступили в деревню, уже не помню, какую и где, да и не имело это значения, я знал только одно, что вот он выйдет сейчас и начнет говорить то же, что он произносил в нашей губернии. Не то, чтоб я ненавидел его или еще что-то питал к нашему командиру. Я просто понял одну истину: он руководит нами, а кто-то еще руководит им. Он имеет чуть больше власти над нами, «зелеными щенками», а тот, кто руководит им, имеет власть намного больше, чем все командиры вместе взятые, вот и все. Так оно и было, он произнес свою «патриотическую» речь, его все «радостно» послушали, вот только не похлопали. В этой деревне мы и решили переночевать. В нашем отряде осталось всего пять человек. Но дружнее и ближе мы от этого не стали, как ни странно, возможно все из-за разницы в возрасте, характере и взглядах на жизнь. Я был средним, между 16-летками и 20-летками. Вечером немногочисленный народ этой деревни устроил прощальный праздник. Хоть на дворе и стоял мороз, но девчонки нарядились, заплели косы. Тощие, худые, они нарумянили щеки, надели сарафаны, валенки, полушубки. Разведя костер, кружились вокруг него со своими юношами, которых завтра заберут, возможно, навсегда из их деревни и их жизней. Наш немногочисленный отряд с командиром тоже поучаствовал в этом прощальном вечере. Мне сразу вспомнилась моя губерния, как наши девушки кружились вокруг костра, как мы, смеясь, бегали за ними, как плели венки и бросали их в костер, как перепрыгивали через него. Я углубился в свои воспоминания: о доме, о сестрах, о детстве, и не сразу понял, что кто-то дергает меня за рукав. Сфокусировав взгляд, я увидел перед собой девушку, почти девочку, она дергала меня за рукав и говорила:

– Пойдем, солдатик, покружимся вокруг костра, а то ты скоро в сосульку превратишься.

Ее голубые глаза напомнили мне о Пауле, о средней сестренке, я решил: «А почему бы и нет?» Ведь завтра – вновь сражение, вновь убийства, кровь и смерть, так почему ж я не могу пожить эти три секунды своей жизни?

– А пойдем, – ответил я, вставая и беря крохотную ручку в свои, мы закружились в общем хороводе, вокруг костра. И вот эта мучительная пустота, что постепенно разрасталась во мне, на время заполнилась смехом этой маленькой девочки и улыбками уставших от войны и голода людей. Я смеялся в тот вечер, так много и искренне, что сам удивился тому, что я еще умею это делать. Девчушка держала меня за руку и смеялась вместе со мной. Вот на смену ей пришла девушка с разрумяненными щеками и красным носом, она, игриво посмотрев на меня, запустила в меня снежок. Я не сразу сообразил, что произошло, а тем временем девушка уже смеялась и кричала мне:

– Ну, же отбивайся! – и запустила еще один снежок в мою сторону.

Я рассмеялся и ответил на ее снаряд своим снарядом. Вечер прошел незаметно, наступила ночь, жители деревни потушили костер и разошлись по домам, мы ночевали у старушки, которая жила одна в своей маленькой хате. В эту ночь я спал без кошмаров и сновидений, в эту ночь меня не мучили вопросы и совесть, та пустота в душе на время затянулась. Но я не знал, что когда она вновь откроется, как она будет болеть и кровоточить, этого я тогда не ведал. Я и не знал, из-за чего она откроется, и лучше б мне не знать этого никогда, но, видно, такова судьба моя… Мы проснулись от шума, что услышали на улице. Вскочив и быстро одевшись, схватив оружие, я выбежал следом за командиром и остальными. Дома горели, люди бегали, туша огонь, животные кричали и разбегались, все были в суматохе.

– Что случилось?! – прокричал командир, хватая мальчишку за плечо.

– Партизаны напали! – крикнул он и продолжил бежать с ведром к колодцу.

Нам повезло, что вода на дне колодца не замерзла. Я бросился в дом, в сенях увидел ведро, схватив его, я побежал помогать. Пожар затушили быстро, после этой утренней пробежки мы позавтракали и, взяв новобранцев, отправились дальше. Как и в нашей деревне, люди молча провожали взглядом уезжающих, возможно, навсегда молодых парней.

Мы молча шли через лес, когда на нас напали партизаны, те же или другие, они начали стрельбу. Наш командир прокричал: «В укрытие!», и мы бросились врассыпную. Молодые юнцы, которых только что забрали из родной деревни, растерялись, слава богу, им хватило ума упасть на землю и скатиться в кусты. Я, перевернувшись на живот и нацелив оружие, начал всматриваться в кусты напротив. После минутной стрельбы все замерло. В глухой тишине леса любое громкое дыхание было слышно за километр. Вот куст зашевелился, я не знал, кто там: наш или чужой? Шевеление продолжилось, вот из кустов показалась сначала ладонь в варежках, затем рукав полушубка, замызганного и местами рваного. Все это появление сопровождалось пыхтением и сопением. И вот появился обладатель этой руки, это была девочка, та самая, с которой мы вчера плясали вокруг костра, она тащила связку сухих веток, местами подмерзших и покрытых ледяными корками. Она выпрямилась, тяжело вздохнув, подтащила к себе вязанку. Шестым чувством я знал, что девочка в опасности, ведь нападающие никуда не делись. Не ведая, что я делаю, поддавшись чувствам и инстинкту, я вскочил на ноги и бросился прыжком на девочку из своего укрытия. Повалив ее на землю, за секунду до выстрела, я укрыл ее от пуль. И все в один миг поменялось, воздух наполнился грохотом от выстрелов, запахом пороха, криками. Партизаны вышли из своих укрытий, наш отряд ответил на их вызов. Я, схватив девочку в охапку вместе с ее связкой, перекатываясь по земле, отполз в кусты. И слава богу, что там никого не было. Осмотрев окрестности, я наконец поглядел на девочку, та с ужасом в глазах взирала на меня. Приложив палец к своим губам, я призывал сохранять молчание. Она инстинктивно зажала рот рукой.

– Не бойся, – шепнул я. – Сейчас ты тихо перевернешься и поползешь по направлению к дому. Ты помнишь, в какой он стороне? – голубые глаза смотрели на меня, наконец в них появилась осмысленность, и девочка кивнула. – Хорошо. Теперь перевернись на живот и ползи, – так же шепотом сказал я.

Девочка убрала руку ото рта и, поманила меня к себе. Я наклонился к ней, она чмокнула меня в щеку и шепнула в самые уши: