Страница 72 из 87
- С Новым годом, Андрей Владимирович, - прошептала она.
- С Новым годом, Камилла.
Игра света и тени шутила со мной, и чем больше я вглядывался в ее лицо, тем сильнее узнавались в нем знакомые черты, врезающиеся в душу. Я и сам не понял, как притянул девушку к себе и накрыл ее губы своими. Она замерла на секунду, но потом сама придвинулась ближе, ее пальцы сжали мои плечи. Поцелуй из нежного превращался в страстный. Дыхание, как и ритм сердца сбились. Желание загорелось и побежало по крови. Я хотел ее, хотел до одури.
Стой! – забил тревогу проснувшейся разум. – Это не Света!
Я отстранился, быстро, резко. Черт! Что же я наделал?! Как теперь ей все это объяснить? Такое невозможно объяснить!
- Камилла, я...
- Простите, - перебила она меня и, резко развернувшись, побежала в толпу.
Я не успел ни схватить ее за руку, ни окликнуть. Никогда еще территория базы не казалась мне такой огромной. За все то время, пока я искал Камиллу, я придумал сотни речей на тему, как объяснить ей этот поцелуй, но когда увидел ее сидящей на лестнице второго этаже домика, все они выветрились у меня из головы. Только к одному я был точно готов: к тому, что она уйдет навсегда, даже не повернувшись, но к тому, как все повернулось на самом деле, я готов не был.
Она на удивление стойко восприняла наш разговор. По приезде домой она снова отстранилась, но я и сам не искал с ней большего общения, чем опекун–опекаемая. Я не хотел повторения, ни сделать ей больно, да и себе тоже. И это вроде получалось.
До того вечера.
Найдя ее практически обмороженную, я не знал, что случилось, я просто не думал об этом в тот момент. Все мои действия и мысли были направленны на то, чтобы помочь ей согреться, но даже когда она оказалась в постели, укутанная ворохом одеял, я почувствовал, что в ней что-то надломилось, сломалось, и это что–то намного страшнее возможной простуды и гриппа.
Замершая кукла со стеклянными глазами. Страшно было на нее смотреть, еще страшнее понимать, что ничем не можешь помочь.
И вдруг это тихое: «Останься со мной, пожалуйста».
Она заплакала. Заплакала, как плачут только дети. Маленькие, одинокие, беззащитные дети. Я прижал ее к себе, чтобы успокоить. Не понимая, что могло довести ее до такого состояния. Всхлипы стали реже, и когда я уже решился спросить, как она поцеловала меня.
Все, что было дальше, выходило за грань реальности, за грань допустимого, за грань нормального. Все во мне кричало, чтобы я остановился, что девочка не в себе, и наутро и я, и она горько пожалеем об этом.
Но так же я знал, что оттолкни ее сейчас, она навсегда останется этой замершей куклой. Она нуждалась во мне, а я нуждался в ней. Единственное, что я мог, это отогреть ее, отогреть то, что замерзло внутри. Неловкими движениями она пытается снять с меня рубашку. Помогая ей, я замираю, позволяя ей изучать свое тело. Она доходит до пояса джинс и останавливается.
- Одно твое слово, и я уйду, - собственный голос подводит, скатываясь на хрип.
Камилла запаниковала, хватаясь за меня, словно я - это единственное, что ее держит в этом мире.
- Хорошо, если ты этого хочешь, - успокаиваю я ее.
Огоньки паники гаснут в ее глазах, уступая место волнению.
- У тебя это будет в первый раз? – скорей утверждаю, чем спрашиваю.
Она лишь кивает. Я закрываю глаза. Разум, совесть, чувство вины, готовое завтра спустить на меня всех собак, приказывают остановиться, но руки уже скользят по ее плечам. Под ладонью чувствую, как бешено стучит ее сердечко. Мой собственный пульс зашкаливает. Я не знаю, почему эта девчонка так действует на меня. Почему я так хочу ее?
Я набрасываюсь на нее, словно голодный зверь. В поцелуе нет нежности, только страсть, безумная, животная страсть. Она вздрагивает под таким напором, а пальцы впиваются в мои плечи – это отрезвляет.
Я больше не спешу, осторожно прикасаясь к ее обнаженному телу. Изучая его, заставляя ее почувствовать свое тело заново. Руками, поцелуями заставляю ее довериться, подчиниться, и вот она уже ерзает подо мной в нетерпении.
Собственное тело изнывает от боли, подгоняя, но нет, еще рано. Мои пальцы нежно касаются ее живота, скользят вниз, небольшим усилием заставляя ее раздвинуть ноги. Камилла выгибается навстречу, действуя инстинктивно.
- Камилла, открой глаза, - прошу я ее.
Она смотрит на меня. В ее взгляде не осталось страха. Он больше не напоминает взгляд куклы. Это взгляд женщины, затуманенный желанием. Мои пальцы продолжают ласкать ее, заставляя желание разгораться все сильнее. Первый стон срывается с ее губ, разрешая действовать дальше.
Чувствую, как ее ноги обхватывают мою талию. Собственное тело требует разрядки, и я резким движением подаюсь вперед. Камилла сжимается от боли.
- Тише. Скоро все пройдет, - целую я ее лицо.
Она расслабляется, слегка подается вперед. Я продолжаю целовать ее медленные движения, подчиняясь ритму сердца, становятся быстрее. Меня самого уносит волнами дальше от этой жестокой реальности.
Когда все заканчивается, я просто держу ее в объятьях, стараясь не думать, каким будет завтра. Она тоже молчит, я лишь чувствую, как на грудь капают слезы.
Мы оба бежим от себя, от своего прошлого, но отказываемся смотреть в будущее. Это неправильно и опасно. Мы бежали от него тогда, бежим и сейчас.
***
- Доброе утро, - голос Камиллы выводит меня из воспоминаний.
Кофе уже давно остыл и почти не тронутым стоит на столе.
- Привет, - смотрю я на нее, сравнивая сегодняшнюю Камиллу и ту из воспоминаний.
- Что–то случилось? – спрашивает она.
С небрежным пучком на голове, в мужской футболке и босиком она выглядит на удивление взрослой. Может, дело во взгляде? Из него почти исчезла та детская наивность, что часто просматривается у ее ровесниц.
«Нет», - хочу сказать я, но тут раздается мелодия телефонного звонка.
- Да, - поднимаю я трубку с чувством чего-то нехорошего. Утренние звонки всегда не к добру.
- Здравствуй, Андрей, - строгий голос Бестревы Семеновны, кажется, заполняет всю кухню.
- Здравствуйте, - напряженно отвечаю я.
- У меня к тебе дело – это на счет Самойловой Камиллы, - переходит к сути директриса. – Срочно.