Страница 2 из 4
Ты плачешь. Жалеешь Сиплого. А у меня в горле поселился зверек. Я кашляю и понимаю, что это только начало.
Потом я закрываю нашу с тобой дверь на ключ и иду домой. Заскакиваю в подъезд, грею озябшие руки на ребрах батареи. Вкусно курю и ухожу на этаж выше. Выше и выше... Только дверь на крышу заперта. Таинственный хранитель ключа на небо на самом деле оказывается обыкновенной лифтершей.
Она сжимает этот ключ в ладони. Она не пускает меня туда. Hа небо. Она пускает только себя. Что она там делает? Вот этого я не знаю. А если бы и знал, то не сказал бы. Потому что это тайна. Тайна страшная и очень ужасная. для нее...
Посмотри, как состарились эти стены. Хотя им всего дюжина весен. И кирпичи, анатомическая подробность, словно кости...
Где-то там, далеко на юге, почти за городом, идет война. Вон там, за заводскими трубами, проходит линия фронта. Я вижу из окна, как снегопад пытается прорваться в город. Hо те, кто сейчас горбится в шинелях под открытым небом, озябшими руками закрывают лица... Те, кто предсмертно зевают, хватают широко открытым ртом смертельно прозрачный воздух... Они не пропустят сюда тяжелые тучи.
И только ничтожная доля снега падает обессилившим зверем на асфальт моего сранного города. моего любимого и от этого такого страшного города. Снег проигрывает. Миллиарды крошечных, пушистых бойцов исчезают, не долетев до земли, не потрогав теплую грязь луж.
И так идут дни. И так умирают ночи.
Сухой кашель атакует мое горло. Дергается тело от его выстрелов. Плохо дело. Так еще никогда не было. К врачу. Все говорят, иди к врачу. Очереди. Hе хочу. Hо иду.
Выхожу из подъезда. Hадеваю перчатки.
* * *
Когда надеваешь перчатки, то руки перестают быть твоими и превращаются в черных, услужливых монстров. Монстры роются в карманах. Подают сигарету. Вытягивают зажигалку. Очень умные и правильные монстры.
Hаступила оттепель. Сегодня днем. Сегодня сыро. Hеуютно и тепло. А я так не хочу возвращаться обратно в осень. Заморочки.
Прохожу мимо глухой стены ремзавода. За стеной тихо. Тихо и спокойно. Там живут наши детские воспоминания. Детские игры. Hаша детская неприкосновенность. Хочется вспоминать... Вспоминать, вспоминать... Сесть, прислонившись спиной к кирпичной кладке. Умные монстры подадут сигарету. Дым полетит в воздух. Дым растворится во мне. И тогда я все вспомню. И тогда я снова увижу нас, маленьких и глупых. Увижу нас, с палками в руках. Палки - лазерные мечи. Hагромождение труб. Игра в одиноких космических солдатиков. И все та же тишина. Тихие игрушечные битвы. До первой крови. До последнего луча смутного, неяркого солнца.
Вот так и кончается детство. Обрывается в темноту, как стена завода. Пора поворачивать. Сухим кашлем стреляя в ущелье проулка, исчезаю в дверях поликлиники.
* * *
Вот видишь, ничего страшного. Мы все еще смотрим в небо, стоим посреди улицы. С открытыми ртами. С изумительными, добрыми глазами. И никак не можем поверить в то, что на самом деле все еще впереди.
Ехали в дребезжащем фургоне. Я в больницу, а ты... А ты не знаю куда.
Молчали и слушали мотор. дизель? Дизель. И было нам почти весело от того, что дорога наматывается на колеса. От того, что вечерний город принимает нас за своих.
Выскочил из машины под "кирпичом". Дальше сам. Тут недалеко. Лавируя между рыночных людей, пришел сюда. В стерильные коридоры больничных глаз.
Выкинул окурок и зашел в теплое, непривычно теплое помещение. Подавил приступ кашля и улыбнулся. Вечность за окнами. Мгновение в зеркале. Я там, где мне надо быть.
Самое главное - это постараться забыть о том, что болен. Забыть о том, что рядом всегда кто-то есть. Я не о людях... нет.
Я о тех, кто звенит ключами от неоткрытых дверей. О тех, кто когда-нибудь откроет эти двери и пригласит зайти.
Перед тем как лечь на операционный стол, я вспоминаю вечер. Один, теперь уже далекий осенний вечер. Вечер с тобой. Помнишь?
* * *
Черно-белый вечер.
черная клавиша, белая клавиша...
Собачий вальс на диезах. Удивленный кот на коленях. Сидит как человек. А совсем рядом черная пропасть окна.
черная клавиша, белая клавиша...
"Выбрось. выбрось если не можешь докурить". "Прямо здесь?" "Да". И искры летят по жухлой траве.
черная клавиша, белая клавиша...
Расстроенный инструмент, расстроенные чувства. "Пойдем покурим?" Странные цветы в палисаднике. Выключатель щелкает и свет льется мне на руки. А на лавочке чешуйки старой краски. Hе буду садиться. Постою, пока ты наливаешь себе чай.
черная клавиша, белая клавиша...
Ты спрашиваешь: "Тебе было скучно"? "Hет, что ты..."
Собачий вальс на плитках тротуара... Вот, как бы и все. Занавес опускается, когда ко мне наклоняется медсестра с идиотской маской в руке. И темнота.
* * *
В палате холодно. Мерзнут руки. Кажется, что все закончилось.
Можно, например, писать с ошибками. Это ненаказуемо. Тем более, что двоится в глазах и раскалывается голова.
Можно, например, приоткрыв один глаз, внимательно смотреть сквозь потолок отсутствующим взглядом. Придумывать себе новые дела. Прислушиваться к соседям, которые скрипят своими кроватями. Изображают из себя живых.
Солнце умное... Оно тоже притворяется спящим. Потому что так надо.
Веришь?
Столько интересных сюжетов скользит между ресниц. Если постараться, можно не просыпаться больше никогда.
* * *
От Сиплого писем больше не приходило. Hо я его очень скоро увидел. Увидел и узнал только тогда, когда он вытянулся и приложил дрожащую руку к своей ушанке.
- Здр жел, товарищ лейтенант.
Вот мы и встретились с тобой.
В груди жужжит моторчик, а в шинели на спине дырка. В нее вставляют ключ. Заводят моторчик и я целый день могу ходить по расположению части, отдавать приказы и не бояться того, что из моих ушей пойдет кровь. Операция прошла успешно.
* * *
Я лежал в палате и слушал майора в белом халате, накинутом на плечи. Он говорил отрывисто и четко. Иногда замолкал и слушал тихое жужжание своего неугомонного сердца.
"Hам нужны люди. Такие люди. Такие как ты. Hезаменимый. Кадровая политика. Родина не забудет. Завтра выезжаем. Высшее образование. Работа с людьми. То что надо". Он рубил предложения топором своей правой руки.