Новая эпоха

— И теперь ты позаботился о том, чтобы оно у вас было и СВОЁ, — не без досады проговорил финикиец, — Как и дерево, дающее бодрящие листья…

— Разве ты сам не сделал бы того же на моём месте? — хмыкнул я, — Но ты не переживай — мы будем по-прежнему покупать и ваши листья, и вашу кору этого дерева, если вы не вздумаете задрать цену. Говорю же, нам нужно будет МНОГО…

— НАШУ кору?

— Ну да, почему бы и нет? Ты же знаешь теперь, откуда она берётся. Кто мешает тебе добыть её и для твоего города? Но мой тебе совет — не забудь прихватить и рассаду. Кору тебе и дикари местные продадут, если ты наладишь с ними нормальные отношения, покажешь им образцы и предложишь хорошую для них цену, которая не разорит тебя. А вот саженцы и семена — ты сам продал бы на их месте? Я ведь не один раз уже говорил тебе — делай, как мы…

Три дня мы заготавливали хинную кору, ободрав наполовину более четырёх десятков больших деревьев и подсушив куски коры на солнце, прежде чем сложить её в мешки. Получалось двадцать пять мешков — небольших, правда, поскольку приходилось думать и об их транспортабельности — у нас и где-то с пятнадцать — у фиников. Поискав ещё, можно было бы набрать и больше, но я запретил отходить от лагеря дальше, чем на пару примерно километров. Если местные красножопые всё ещё не обнаружили себя — это ещё вовсе не означает их неосведомлённости о нашем присутствии. У многих авторов я в своё время читывал, что новости в сельве разносятся быстро, и скорее всего, известия о нашем появлении значительно опережали нас самих. Есть у индюков для этого и дымовые сигналы, и барабаны, а появление сильного отряда чужаков, от которых не знаешь, чего ждать — новость достаточно важная. Известно им уже, скорее всего, и о разнесённой нами вдребезги громом и молниями скале на берегу моря — поэтому, наверное, и предпочитают наблюдать скрытно, пока мы не вынуждаем их к более активным действиям. И не надо их вынуждать. Мы ведь здесь не за этим, верно?

На четвёртый день, подъев значительную часть припасов, решили устроить для их пополнения ещё одну охоту. Выдвинувшиеся с Володей разведчики обнаружили, да ещё и неподалёку — вот что значит соблюдение элементарного порядка вне лагеря, если доклад нашего спецназера дословно зацитировать, то прямо "стадо свинобразов каких-то тутошних охренительной численности". После того, как мы отсмеялись, Серёга сообщил, что скорее всего, это белобородый пекари, в самом деле живущий стадами немыслимой для нашего европейского кабана численности во многие десятки, а то и пару-тройку сотен голов. Как раз в силу численности стад он и наиболее удобен как объект для масштабной охоты, отчего и стал в наши времена в Центральной Америке редким, но он же и наиболее опасен, если за подрааненным и разъярённым вожаком ломанётся вдруг в атаку всё стадо. Большая толпа — она и у номо сапиенса такая же. Чувствует свою силу и прёт в дурь, где надо и где не надо, а раз так, то какой тут спрос с неразуиной живности? Есть другой вид — ошейниковый пекари, который здесь тоже должен водиться, этот образует куда меньшие стада и в этом смысле гораздо безопаснее, но его нам — при нашей потребности в мясе — пришлось бы всё его небольшое стадо валить, чего тоже не хотелось бы. Поэтому решили, что промышляем вот этих "охренительной численности", но работают лучники, а заряды огнестрела бережём на всякий пожарный.

Стадо в натуре оказалось впечатляющим — не удивительно, что у Володи глаза на лоб полезли и более точная прикидка его численности просто-напросто не уложилась в голове. Ну не положено нормальным ДИКИМ свинтусам кучковаться до такой степени! Не три сотни, конечно, даже не две, но где-то под полторы — с учётом того, что часть была скрыта от нас кустарником — их там вполне набиралось, так что нужные нам пару-тройку десятков можно было добыть, не нанеся при этом непоправимого ущерба их поголовью.

А пекари деловито высыпали из чащи на прогалину, похрюкивают — хрюкают они, кстати, практически как и наши хавроньи, хрен отличишь на слух, роются, чавкают и хрустят чем-то и всецело этим занятием поглощены. Видок у них издали тоже вполне свинячий, и даже больше на домашнюю хавронью похож, чем на дикого европейского кабана — ну, был бы, точнее, если бы они не были такими лохматыми. Кабаны ещё время от времени поглядывают по сторонам, водят ушами, да принюхиваются, а свиньи просто роют и жрут, отвлекаясь только на то, чтобы поросюков своих расшалившихся урезонить. Мы приближаемся, обкладываем — медленно, осторожно, стараясь не шумнуть ненароком. У нашего европейского кабана слабовато зрение, но на слух и обоняние он не жалуется, и у этих, надо думать, дело обстоит примерно так же. Перед самой охотой мы хорошенько натёрлись перебивающими наш запах пахучими свежесорванными листьями кустарника, показанного нам ещё кубинскими гойкомитичами. Средство действенное — они ведь луков не знают, и им, в отличие от нас, не на выстрел к своей добыче подобраться нужно, а гораздо ближе, на уверенный бросок дротика, так что запаха нашего эти свинобразы не учуют, а вот шуметь не надо, невежливо это как-то…

— Самок с мелюзгой не трогать! — напомнил я стрелкам. Понятно, что с виду тех самок от самцов не очень-то и отличишь — я, например, без приглядывания в трубу к их гениталиям, уж точно отличить не возьмусь, но хотя бы по мелюзге пущай прикидывают и уж целенаправленно-то свиноматок-производительниц не выбивают. Должна ведь охота — даже такая, ни разу не спортивная, а промысловая — чем-то отличаться от браконьерства?

Обложили, начали работать. Эти американские пекари — не совсем свиньи, но внешне и по телосложению похожи, и убойные места у них, естественно, те же самые, а на кабанов в Испании нашим лучникам охотиться доводилось. Мы никуда не торопились, и очередная меткая стрела укладывала очередного свинобраза, а до пасущегося стада так пока и не доходило, что его кто-то методично расстреливает. Облажались где-то примерно на двадцать пятом, и не по вине лучника — два одинаковых более-менее по размерам и наверняка равных по рангу в стаде кабанчика не поделили какой-то деликатесный по их понятиям корешок и повздорили меж собой, отчего предназначенная одному из них стрела попала несколько не туда, куда метил стрелок. Подранок, видимо, взревел тоже не совсем так, как у них принято голосить при честной разборке, и стадо насторожилось, а из-за кустов вынесся — не иначе, как разобраться как следует и наказать кого попало — матёрый секач. Тут рухнуло ещё два свинтуса — не эти дерущиеся, а заслонившие их сдуру, стадо всполошилось, а секач зафыркал и залязгал клыками, подслеповато водя рылом из стороны в сторону. А наши ведь с трёх сторон, и в какую из них этот доминант местечковый атаку ни возглавь — нехорошо будет, очень нехорошо…

— План "Б"! — скомандовал я и сам поднял винтарь. Секач как ркз повернулся вправо, подставив мне левую бочину. Я расставил ноги пошире, левый локоть поплотнее к боку, цевьё ружейной ложи на сжатый кулак, как учил знакомый спортсмен ещё в той, прежней жизни, взял на мушку нужную точку, затаил дыхание и мягко потянул спуск. Тут, как тот спортсмен учил, желательно ещё и не думать в этот момент ни о чём таком воинственном — держишь прицел и плавненько жмёшь, и твой выстрел в идеале должен бабахнуть "вдруг" и для тебя самого. И калибр-то невелик, всего девятка, но эта девятка — продолговатая, безоболочечная и экспансивная. В общем, свинобразу хватило. А следом загрохотали и остальные наши винтовки, которых при нас было десятка полтора, свалив ещё нескольких. Перепуганное стадо ломанулось взад, то бишь в четвёртую сторону, с которой не грохотало, против чего никто и не думал возражать — мы добыли достаточно, а жадность — она ведь фраера сгубила. В данном случае — пятнистого.

Оказалось, что не одни только мы выбрали в качестве объекта охоты именно это стадо, но и один достаточно матёрый ягуар, которого улепётывающее стадо едва не затоптало, и он, спасаясь от такого стихийного бедствия, выскочил прямо на нас. Меня в тот момент интересовало только мясо сваленных нами пекари, и я бы дал пятнистому кошаку спокойно ретироваться, да только тот и сам был прифонаревшим как от наших выстрелов, так и от чуть было не раскатавших его в тонкий блин свинтусов, и один из наших лучников сдуру взял, да и пустил в него стрелу. А хрен ли ягуару та стрела? Он и так на взводе от непоняток, а тут ещё и это! В общем, осерчал кошак и сиганул совсем не в ту сторону, куда следовало бы. Перезарядиться никто из нас, ясный хрен, не успевал, так я и пытаться не стал, а отбросил бесполезный винтарь и выхватил револьвер, и не один только я. Володя меня даже опередил, и его пуля впечаталась в кошака первой. Тут и я шмаляю, и по ушам почему-то шандарахает неожиданно мощно, но разбираться некогда, и я на рефлексе взвожу курок и снова шмаляю, и на сей раз по ушам бьёт не в этот миг, а чуть позже, а ягуар — даже сквозь дым видно, что уже допрыгался — валяется и корчится в конвульсиях. Пули-то ведь и в револьверах у нас тоже экспансивные. А рядом со мной дымятся револьверы Велтура и Серёги, потом из-за плеча выныривает ухмыляющийся Бенат, и у него тоже в правой руке дымящийся револьвер — переданный ему при нашем перевооружении мой старый РК-1…