Новая эпоха

— Мы его не принимали, — возразил третий из молодых, но уже спокойнее двух первых, без особой горячности.

— Но смирились, не выступив против. Гаста ведь не поддержала мятеж Кулхаса и Луксиния, верно? А значит — по римской логике — приняла этот новый провинциальный порядок. А теперь — по той же самой римской логике — не только восстала, но и заключила союз с врагами Рима, то есть совершила не только мятеж, но и измену. И не в первый уже раз, кстати.

— В первый раз не было союза с лузитанами, — заметил уже отец парня.

— И ваше счастье — иначе не отделались бы в тот раз так легко. Но мятеж, даже и без союза с лузитанами — уже второй, и глупо теперь даже надеяться на прощение.

— Римляне нас ещё не взяли! — снова выкрикнул второй из молодых, — Уууу! — на сей раз его папаша не промазал.

— У тебя есть сомнения в том, что римляне возьмут Гасту? Стены карпетанского Толетума были ничуть не хуже ваших, но разве помешало это Нобилиору взять его?

— Не без вашей помощи, — продемонстрировал осведомлённость первый юнец.

— Да, мы там тоже отметились и поучаствовали, но город был бы взят и без нас. То же самое ждёт и Гасту, и вряд ли она продержится дольше Толетума.

— Ну, это мы ещё посмотрим! — опять подал голос первый.

— Уймитесь, молокососы! — прикрикнул один из старших, — Мы здесь не для пререканий дурацких собрались, а для решения важного вопроса! Итак, досточтимый, именитых вдохновителей и организаторов нашего восстания вы спасти не сможете. Ну а их семьи и тех, кто попроще и меньше известен?

— Тут, думаю, всё зависит от того, сколько жителей Гасты попадёт в плен к самим римлянам. Если больше, чем к нам — тогда своих, скорее всего, спасём всех. Если примерно столько же — уже труднее, а если гораздо меньше, то плохо дело — придётся, боюсь, пожертвовать теми, кто окажется сверху положенной нам справедливой доли. Будем тогда жеребьёвку проводить, чтоб всё справедливо было…

— Но ты говоришь "боюсь"? Означает ли это, что может и повезти, и выдавать никого не придётся?

— Может, если римляне захватят достаточно для показательной расправы, а их алчность будет утолена другой добычей. Поэтому будет лучше, если те, кто решит сдаться нам, захватят с собой не всё ценное, а оставят достаточно и римлянам на поживу. Добро, если останутся живы и заслужат свободу, новое наживут, а вот жизнь у каждого одна.

— Но и у вас сдавшихся вам тоже ожидает рабство?

— Не совсем так. Ожидает, но не у нас. В смысле — не в нашем государстве.

— Да, мы слыхали, что где-то даже вообще не в Испании. Как это понимать?

— Продажа жителей Гасты в рабство — это их кара за мятеж, и на этом римляне будут настаивать неукоснительно. О том, что рабство у нас гораздо легче, чем у них, им тоже уже должно быть давно известно, и вряд ли их устроит такое наказание мятежников. И что мы с вами будем делать, если Рим потребует их выдачи? Рим велик, и не в наших интересах ссориться с ним. Поэтому ваши люди будут проданы оптом заморским купцам, которые увезут их к себе за море — на земли, нашему государству неподвластные и ни в нём, ни в Риме никому неизвестные.

— Но если это даже не ваше государство, то каковы тогда гарантии хорошего обращения и свободы в будущем?

— Гарантий, конечно, никаких — кроме слова Тарквиниев…

— Гм… Ну, нам надо ещё подумать…

— Думайте, но не слишком долго. Не удивлюсь, если уже завтра будет штурм…

Выходим из халабуды ихней звиздобольной, толпе на площади на дверь киваем — типа, паханов своих спрашивайте, чего они там нарешать соизволят, это уже будут ваши с ними дела, а наше дело — посольское, и оно нами сделано на совесть…

— Веди к своим, что ли, пока они там болтают, — предлагаю Траю. А его разве надо на такое дело долго уламывать, если он сам только ради этого с нами и увязался?

Да только идти нам никуда не понадобилось. Кордубец подошёл к одному из толпы, и оказалось, что это и есть глава интересующего нас семейства. Я кивнул Траю, и мы с Володей отошли на несколько шагов, давая своякам пообщаться без помех. Этим тут же попытались воспользоваться несколько человек, обступившие нас с теми же вопросами о судьбе города, что обсуждались и за дверями здания совета, но мы снова на них же им и указали — ждите, вам всё объявят. Во-первых, как уже сказал, большая толпа редко бывает склонна к вменяемому конструктиву — обычно над ней довлеют дурные обезьяньи эмоции, а с истероидами общаться — на хрен, на хрен! Во-вторых — времени ведь в обрез, и успеть всё можно только организованно, то бишь под руководством привычных им авторитетных людей — местной власти, иначе говоря. И надо ли говорить, что самый надёжный способ испортить свои отношения с властями любой общины, а заодно и внутри самой общины — это затеять переговоры с их подданными напрямую, минуя их посредничество? А нам разве это нужно? Сейчас они — сограждане, но уже завтра их судьба должна разделиться — одни будут спасёны, но ценой ухода навсегда из родных мест в неизвестность по сути дела, а другие останутся здесь, но обречённые на гибель — не столь уже важно, побыстрее или помедленнее. И чем дружнее и спокойнее они разберутся меж собой, тем быстрее и выберут судьбу — каждый свою…

— Мой свояк всё понял и завтра сдастся вам со всей семьёй, — сообщил кордубец.

— Ты сказал ему, надеюсь, чтобы он не тащил с собой громоздкого скарба?

— Да, я предупредил, что их увезут морем, и никто не позволит взять на корабль много вещей, не говоря уже о вьючных животных…

Отцы города тем временем, похоже, если и не пришли ещё к какому-то общему знаменателю, то хотя бы уж его наметили. Открывается дверь, снова приглашают нас. Ну, раз так — входим. Морды уважаемых и авторитетных лиц серьёзные, насупленные, явно всё осознавшие, и понять их можно вполне — кому ж понравится совершенно свободный выбор исключительно между хреном и редькой?

— Мы понимаем, что ваше предложение для наших людей лучше, чем то, что их ожидает в римском плену. Мы объясним им всё, и думаю, что многие согласятся на ваши условия, — сказал нам старейший из совещавшихся, — Но речь у нас с вами шла о простых людях, а теперь мы хотим знать, что ожидает у вас людей именитых и благородных — из наших семей, например?

— То есть известных? Дайте боги, чтобы римляне не потребовали их выдачи, — хмыкнул я, — Я ведь говорил уже…

— Это мы поняли. Поэтому и говорим сейчас не о самих себе, а лишь о наших родных и домочадцах. Что ожидает их?

— Те, кого римляне не вытребуют поимённо, всё равно будут тянуть жребий вместе со всеми, если сдавшихся нам окажется СЛИШКОМ много. Семьи мы разлучать не будем, и жребий будет тянуться на семьи целиком, а не на отдельных людей. Кому-то повезёт, и его семья спасётся целиком, но кому-то и нет…

— Сурово, но хотя бы справедливо, — покачал головой старейший, — Что ждёт тех, к кому судьба окажется более благосклонной?

— То же, что и всех остальных. Знатность рода не даст им никаких преимуществ. Вместе со всеми они будут увезены за море в качестве рабов и там наравне со всеми будут заслуживать своё освобождение. И те из них, кто заслужит — тоже не будут иметь никаких преимуществ перед прочими. У людей, уже живущих там, нет обычая уважать человека за одно только его благородное происхождение. Да и сами посудите, кому вообще интересно происхождение вчерашнего раба? Там таковы почти все, и уважать будут только того, кто САМ окажется этого уважения достойным. Тем, кто считает, что их все должны уважать просто так, а не по личным заслугам, я бы не советовал попадать туда, — млять, у их чад уже под жопой костёр полыхает, того и гляди, яйца им опалит, а они рангами обезьяньими для них озабочены! А вот хренушки вам, с нуля ваши чада будут достойное место в жизни заслуживать, кто сумеет! Если кому-то это не по вкусу — силой мы никого за хрен тянуть не собираемся, погибайте на хрен здесь благородными и не согнутыми!

— Ты не слишком жёстко с ними говорил? — спросил уже Трай, когда мы вышли, оставив их там всех в невесёлых раздумьях.