Страница 26 из 52
Однажды я перебирала старые вещи и наткнулась на серый
шерстяной жакет, на манжете которого Груня вышила свою часть кода перед моей поездкой в Лейпциг. Мое сердце вздрогнуло и заныло в ожидании нового сатанинского искушения. Но когда я осторожно развернула слежавшуюся ткань, мне прямо в лицо выпорхнула стайка мерзкой, покрытой жирной бронзовой пудрой моли. Левая манжета оказалась начисто съеденной. Готова поклясться, что ничего, кроме облегчения, я в тот момент не испытала. Искушение отменялось, дьявол оставил меня в покое.
Я к тому времени обросла солидной клиентурой и стала прилично зарабатывать. Чтобы как-то развлечь Грету, я купила маленький телевизор 'Волхов'. В те годы балет показывали в большом количестве, и Грета смотрела все, что имело к нему отношение, с маниакальным упорством стараясь вникнуть в хореографию мировых звезд.
Помимо балета ее неожиданно заинтересовала политика. Девочка всерьез пыталась понять, отчего началась холодная война с Западом и кто в этом виноват. Она инстинктивно не верила ни передовицам 'Правды', ни политическим карикатурам в 'Крокодиле', ни новостям, которые с телеэкрана зачитывали дикторши, похожие на приодетых тюремных надзирательниц. Ее не на шутку взбудоражил Карибский кризис - ей казалось, что вот-вот начнется настоящая война. Она была уверена, что война выпадает на каждое поколение, и если предыдущая была мамина, то сейчас пришла ее очередь.
Это было время, как я уже сказала, так называемой хрущевской оттепели, одной из немногочисленных примет которой было перезахоронение Сталина. Это сейчас всем понятно, что от перемены мест покойников суть власти не меняется. А тогда вся эта косметическая рихтовка каннибальского режима воспринималась как преддверие светлого будущего. Система лишь слегка разжала когти на жилистом народном горле, но это всерьез ощущалось как неслыханная свобода.
Я иногда думаю, а стоило ли власти ослаблять хватку? Во всяком случае упомянутый народ ее об этом не просил. Наш народ вообще никогда ничего не требует. При царе он еще пускал, бывало, помещикам 'красного петуха', но в наше время историкам остается лишь кокетливо напоминать о 'русском бунте, бессмысленном и беспощадном'. Наш теперешний народ может лишь одобрительно жужжать, когда съехавший с катушек 'собиратель земель русских' развязывает войну с соседями за 'сакральные территории'. Хотелось бы знать, сколько еще продержится власть, которая делает ставку на все самое мерзкое, что живет на дне человеческой натуры...
После того, как отец народов отправился лизать сковородки в аду, Хрущев переиграл Маленкова, уничтожил Берию и правил одиннадцать лет, хотя пресловутая оттепель продлилась всего несколько месяцев. В феврале пятьдесят шестого на двадцатом партсъезде он произнес знаменитую речь о культе личности, а уже в октябре того же года поверившие в оттепель наивные венгры убедились в том, что крестьянская физиономия Хрущева в украинской косоворотке ничем не отличается от побитой оспой сталинской морды над скромным, а потому еще более страшным полувоенным френчем. Об этом я уже говорила, не буду повторяться. Хочу только сказать, что потопив Венгрию в крови нескольких тысяч восставших, этому либералу от сохи уже ничего не стоило расстрелять демонстрацию рабочих Новочеркасска. На этом фоне травля Пастернака, арест Бродского, разгон антисоветских выступлений в ГДР, Польше, Чечне, Грузии, расстрел валютных спекулянтов Рокотова и Файбишенко выглядели повседневными мелочами.
На самом деле результаты оттепели были чисто косметическими. Слегка развязались языки, поскольку перестали сажать за политические анекдоты. После исторической 'кукурузной' поездки Хрущева в Америку в прессе стало появляться больше информации о заграничной жизни. Конечно, подавалась она в искаженном, перевернутом виде, но у поднаторевшей в конспирологии советской интеллигенции не было проблем с обратной дешифровкой. Все что болтали о Западе с телеэкрана и в газетах следовало понимать строго наоборот - только и всего. Это напоминало принцип работы человеческого мозга, который вопреки законам оптики 'показывает' нам не перевернутое, как на сетчатке глаза, а прямое изображение. Идеологическая машина приучила искушенных советских граждан выворачивать наизнанку любую информацию, полученную из официальных источников, даже правдивую. Одновременно люди приучились безоговорочно верить всему, что доходило из-за бугра. Советский Союз сам рыл себе могилу лопатой собственной идеологической пропаганды...
Грета с жадностью впитывала все доступные подробности
'забугорной' жизни. Гибель матери сильно изменила ее, поменяла угол ее внутреннего зрения. Девочка внимательно прочитывала и просматривала политические новости, дотошно изучала иностранные журналы, которые мне иногда доставались от моих 'выездных' клиенток. И вкалывала у балетного станка.
Надо сказать, что несмотря на дьявольскую работоспособность, Грета оставалась лишь хорошей танцовщицей без перспектив пробиться в солистки балета. Ей не хватало хрупкости, изящества, какой-то тонкости в работе рук. Она могла отвертеть без передыху три десятка фуэте, но в ее исполнении это больше походило на спортивное достижение, чем на виртуозный вдохновенный танец.
Все изменилось через год после гибели Груни, когда был создан балет телевидения ГДР. Это было по сути шикарное варьете с высоченными, похожими на породистых кобыл немецкими девками с умопомрачительными ногами. Из одежды на них были только пышные султаны и какие-то ничтожные блестки в интимных местах. Увидев их по телевизору, Грета сразу поняла, что именно танцевальное шоу, а не традиционный балет и есть ее призвание. Кстати, плясали эти кобылки в тогда еще не отреставрированном Фридрихштадтпаласт - буквально в нескольких сотнях метрах от места гибели ее матери. Я давно поняла, что подобные совпадения бывают только в двух случаях - в кино и в жизни. Да-да, не смейтесь.
Одновременно с созданием балета ГДР, московский театр оперетты переехал из старого тесного помещения в просторное здание бывшего театра Солодовникова - это было не менее поразительным совпадением. После переезда театр открыл детскую танцевальную студию, о чем мы с Гретой узнали из того же телевизора.
- Я хочу туда, - твердо сказала Грета.
Напрасно я пыталась ее отговорить, тщетно сравнивала высокую классическую хореографию с вульгарным балаганным дрыганьем. Грета вновь проявила характер и через неделю сообщила, что ушла из кружка при Большом и поступила в студию театра оперетты.
Со временем я с этим смирилась, а потом и признала ее правоту. Ей сразу же стали давать эпизодические роли во втором составе, а к семнадцати годам она превратилась в настоящую опереточную звездочку.
Карьере Греты мешала только ее независимая натура. Она не ладила ни с худруком, ни с режиссером, ни с товарищами по труппе. Все усматривали в этом только упрямство и высокомерие, но на самом деле это рвался наружу ее талант лидера, режиссера, хозяйки своего дела. Сильный характер мешал ее отношениям с молодыми людьми - они просто не решались к ней приблизиться. Галантные поползновения коллег по сцене пресекались с железной непреклонностью.
В один из выходных Грета решила разобрать вещи матери, к которым не прикасалась пять лет - с тех пор как узнала о ее смерти. Когда она встряхнула покрытый пылью старый дерматиновый ридикюль, его истлевшая подкладка лопнула, и по паркету, косо подскакивая, запрыгал желтый овальный медальон - такой же, как у меня. Эти медальоны-близнецы нам с Груней подарил еще генерал К. после одной из своих деловых поездок по освобожденной Германии. Они были единственной ценностью, которую нам удалось сберечь до возвращения домой. Об этом я узнала уже после отсидки, когда Груня при встрече торжественно выложила на стол два золотых кругляша. Когда я спросила, как ей удалось их сохранить, Груня заявила, что женщине задавать такой вопрос просто глупо. Медальоны, мол, гладкие, овальные, и их легко было спрятать настолько глубоко, что они не вываливались даже при приседаниях на обыске. 'Но ведь ты в то время была девственницей', - удивилась я. 'Ну, это как сказать', - уклончиво ответила тогда Груня. На самом деле в тот момент она уже была беременна Гретой, хотя еще и сама об этом не знала.