Страница 2 из 5
Мысль об эстетическом превосходстве аристократов высказывает в письме героиня Бульвера-Литтона леди Фрэнсес Пелэм: «Чем выше положение человека, тем менее он претенциозен… Вот основная причина того, что у нас манеры лучше, чем у этих людей; у нас они более естественны, потому что мы никому не подражаем; у них – искусственны, потому что они силятся подражать нам; а все то, что явно заимствовано, становится вульгарным. Самобытная вычурность иногда бывает хорошего тона; подражательная – всегда дурного» [23, с. 364]. В этом состоит «double bind» дендизма – демократизация и в то же время ставка на элитарность. Естественность манер служила знаком избранности, постулируя новые нормы поведения, которые непосвященным могли показаться в высшей степени искусственными [4, с. 183].
Вычурность речи имеет прямой аналог в стиле одежды. Вульгарный человек часто обнаруживает склонность перегружать костюм украшениями, деталями, соединяя в своем туалете все «самое лучшее» и не замечая суммарного эффекта несообразности [24, с. 38–39]. Он всегда старается быть одетым по последней (в его понимании) моде, причем так, чтобы это обязательно заметили окружающие. Вульгарный франт увлекается яркими, кричащими тонами в костюме, броскими или явно дорогими аксессуарами. Но за этим стоит скрытая неуверенность в собственном статусе среди людей, на которых он хочет произвести впечатление.
Подлинный денди, напротив, всегда более чем уверен в своих правах светского лидера, и его костюм, как правило, отличается экономностью выразительных средств, изящной простотой, что создает эффект «заметной незаметности» (conspicuous inconspicuousness). Это антипод вульгарности решительно во всем. «Денди никогда не может быть вульгарным», – гласит известное изречение Бодлера [25, с. 304].
Подражательная вычурность как синоним вульгарности легко прослеживается и на уровне манер. Преувеличенная мимика и жестикуляция, форсированные выражения удивления, ужаса или восторга традиционно служили мишенью для сатириков – достаточно вспомнить многие карикатуры Джорджа Крукшенка. И не случайно тот же Хэзлитт, обладавший весьма язвительным складом ума, связывал вульгарность с аффектацией (affectation – жеманность, вычурность, неестественность, искусственность, притворство, неискренность) [26, с. 156–168].
Дендизм – эстетика, претендующая на звание этики и стремящаяся заменить её собой. Денди – это человек, мечтающий превратить свою жизнь в произведение искусства. Это ему не удается, и он пытается найти утешение в кокетстве и насмешливости. Элегантность представляется ему вполне достаточной, чтобы считать себя добродетельным, а следование моде – подлинной мудростью. Денди – виртуоз внешней видимости. Тело, одежда, речь – все это для него инструменты, которыми он пользуется, чтобы обратить на себя внимание и придать себе веса. Бодлер назвал дендизм «своего рода культом самого себя». В этом ясно видна ограниченность дендизма. Можно ли вообразить себе более ничтожное божество, чем ты сам? Единственное спасение денди от насмешки – чувство юмора. Если же он принимает себя всерьёз, то перестает быть денди и превращается в сноба [2].
Появление денди в литературе произошло в 1820-е вместе с «модным» романом, действие которого происходило в высшем обществе. Наибольшей известностью пользовались романы «Трэмен» (1825) Р. Уорда, «Вивиан Грей» (1825) Б. Дизраэли и «Пелэм» Бульвер-Литтона. В 1840-е жанр «модного» романа стал объектом пародирования («Записки Желтоплюша», 1840 и «Книга снобов», 1847, У. М. Теккерея), а сам дендизм стал объектом критики («Sartor Resartus», 1833–34, Т. Карлейля,), что не мешало самому Теккерею быть денди в жизни. В 1830–40 годах дендизм проник во французскую литературу – как в эссеистику («Трактат об элегантной жизни», 1830, Оноре де Бальзака; «Дендизм и Джордж Браммелл», 1845, Барбе д'Оревильи), так и во французский роман («Красное и черное», 1831, Стендаля). Во французской культуре, одной из особенностей которой была непосредственная и тесная связь между литературой и модой, произошло оформление дендизма в эстетическое течение и своеобразную философию жизни. Ко второй половине 19 века дендизм окончательно стал фактом литературы и эстетики. Новый этап в развитии дендизма был связан с творчеством авторов второй половины и рубежа 19–20 веков – Ш. Бодлера, О. Уайлда, Ж. К. Гюисманса. В это время денди осознается как тип героя, признается эстетическим и героическим символом времени, а дендизм превращается в объект эстетизации и теоретических построений. Для писателей-декадентов денди как бы выведен за рамки нормальной жизни общества, ибо он противопоставляет себя ценностям общества как таковым, его привлекает все неестественное и усложненное, а также то, что признается окружающими эфемерным и недолговечным. В такой трактовке дендизм превращается в форму протеста, освобождения и самоидентификации, попытку вырваться из мира обыденных человеческих отношений и чувств, а ориентация денди-художника на искусственность начинает признаваться его основным достоинством [1].
Главные признаки денди, выделенные исследователями:
1. Элегантный щеголь, главное занятие которого – блистать своими туалетами [5];
2. денди – мужчина, одевающийся постоянно по моде, порядочного происхождения, имеющий достаточный доход и обладающий хорошим вкусом [6] – Тут следует сделать оговорку: В Англии, стране со старейшей демократической традицией, где к тому же еще раньше произошла промышленная революция, сложились наиболее благоприятные условия для развития свободного самовыражения буржуазного индивида. Человек мог выделиться независимо от социального происхождения что, собственно, и подтверждает пример знаменитого денди Браммелла. Однако для подобного продвижения требовались незаурядная воля, харизма, сильный характер и (что немаловажно) предрасположенность общества оценить эти качества по достоинству [4, с. 53]. То есть, отсутствие знатного происхождения и «стартового капитала» могут не быть помехой для становления дендистской личности.
3. денди не просто одевается «постоянно по моде», он во многом ее создает, будучи лидером моды. Его манеры подчинены особому кодексу поведения, его костюмы – лишь часть общей продуманной системы. И в этом его отличие от бесчисленных подражателей – это предельно структурная личность, светский лев, сноб, держащий дистанцию: каждое его движение – знак артистического превосходства [4];
4. гордость под маской вежливого цинизма;
5. отточенная холодность обращения;
6. саркастические реплики по поводу вульгарных манер или безвкусных нарядов;
7. ничему не удивляться;
8. сохраняя бесстрастие, поражать неожиданностью;
9. удаляться, как только достигнуто впечатление;
10. «Избегайте пестроты и старайтесь, выбрав один основной спокойный цвет, смягчить благодаря ему все прочие»;
11. «В манере одеваться самое изысканное – изящная скромность»;
12. «заметная незаметность»: костюм не должен привлекать внимание посторонних, но в своем кругу его сразу оценят по достоинству [4];
13. «Различительные функции костюма всецело взяла на себя деталь. Отныне достаточными обозначениями тончайших социальных различий сделались узел галстука, ткань сорочки, жилетные пуговицы, туфельные пряжки» [7];
14. «Самое вульгарное – педантическая тщательность». Недопустимым считалось появиться на людях в новеньком, с иголочки, костюме;
15. можно было потратить умопомрачительное количество времени и денег на туалет, но лишь с тем условием, чтобы потом об этом забыть и полностью расслабиться, отдаться непринужденной иронии, проявить изысканную небрежность;
16. не просто хорошее воспитание, но еще и выхоленность, подтянутость, светская лёгкость в обращении [4].
Не правилом, но закономерностью является то, что многие денди оставались холостяками и были холодны к женщинам. Они могли быть галантными поклонниками, проявлять светскую любезность, могли быть известны своими эротическими приключениями, но пылкими любовниками не были [4, с. 269]