Страница 19 из 25
Рики-Бака
Его звали Рики. Это имя означает «сила», но люди звали его по-другому: Рики-простак или Рики-дурачок, потому что он был рожден, чтобы всю жизнь оставаться ребенком. По этой причине люди были добры к нему – даже когда он поджег дом, поднеся горящую спичку к занавеси, и хлопал в ладоши в восторге от языков пламени. В шестнадцать лет он был высоким, сильным юношей, но разумом оставался счастливым двухгодовалым малышом и поэтому продолжал играть с самыми малыми детьми. Соседские детишки от четырех до семи лет не играли с ним, потому что он не мог запомнить их игры и заучить их песни. Его любимой игрушкой была палка от метлы, которую он использовал как игрушечного коня. Оседлав ее, он часами носился вверх и вниз по склону напротив моего дома, оглашая округу счастливым радостным смехом. Но в конце концов шум от его игр стал мне слишком докучать, и я был вынужден сказать, чтобы он поискал иное место для своей забавы. Рики покорно подчинился и ушел, с грустью волоча за собой палку. Всегда кроткий и совершенно безобидный (если не разрешать ему играть с огнем), он редко давал повод для жалоб. Его участие в жизни улицы было совсем незаметно – едва ли бо́льшим, нежели у местной собаки или кошки, и, когда он однажды исчез, я не вспоминал о нем. Много месяцев прошло, прежде чем я вспомнил о Рики.
Поводом к тому стала встреча со старым лесорубом, который снабжал всю нашу округу дровами. Я увидел его и припомнил, что Рики частенько помогал ему подносить вязанки хвороста. Я спросил:
– Что приключилось с Рики?
– С Рики-Бака? – переспросил старик. – А… Рики умер, бедолага… Да… Он умер с год тому назад, и совершенно внезапно. Доктора сказали, что у него была какая-то болезнь в голове. А теперь с этим несчастным Рики приключилась необычная история. Когда он умер, – продолжал старик, – его мать написала у него на левой ладони «РИКИ-БАКА» – его имя. «РИКИ» написала иероглифом на китайский манер, а «БАКА» – по-японски, на кана[23]. А затем много молилась за него – очень просила, чтобы он родился заново и это рождение было счастливее прежнего.
И вот не так давно – три месяца, может, тому назад – в Кодзимати, в резиденции благородного Нанигаси-сама, родился мальчик. И на ладони левой руки у него иероглифы – тут не ошибешься, они легко читаются: «РИКИ-БАКА».
Люди из того дома знали, что рождение это случилось в ответ на чью-то молитву, и принялись повсюду расспрашивать об этом. Наконец один торговец овощами дал им зацепку – он сказал, что в квартале Исигомэ жил парнишка по имени Рики-Бака, а прошлой осенью умер. Они послали двух слуг разыскать мать Рики.
Слуги нашли женщину и рассказали ей о том, что произошло. Она была рада известию: ведь дом Нанигаси очень уважаемый и богатый. Но слуги сказали, что семья Нанигаси-сама разгневана словом «Бака» на ладони ребенка. «Где похоронен ваш Рики?» – спросили они. «Его похоронили на кладбище Дзэндодзи, – ответила мать. «Разрешите нам взять немного глины с его могилы», – попросили слуги. Тогда она пошла с ними к храму Дзэндодзи, показала им могилу Рики, и они взяли с нее немного глины, завернули ее в фуросики[24] и дали матери Рики денег – десять иен…[25]
– Но зачем им понадобилась эта глина? – удивился я.
– Ну, – отвечал старик, – это нужно для того, чтобы ребенок не рос с этим именем на ладони. И в таком случае, как этот, нет вернее средства: чтобы вывести иероглифы, нужно тереть кожу глиной, взятой с могилы, где помещается тело, в котором душа обитала в своей прошлой жизни…
Подсолнух
На склоне лесистого холма за нашим домом мы с Робертом ищем ведьмины круги. Роберту уже восемь. Он благоволит мне и очень умный. Мне едва минуло семь, и я обожаю Роберта. Августовский день – погожий и прозрачный; теплый воздух наполнен сладковато-острым ароматом сосновой смолы.
Мы не нашли ведьминых кругов – только великое множество сосновых шишек в высокой траве… Я рассказываю Роберту старую ирландскую легенду, в которой один человек беспечно улегся спать на землю, не подозревая, что находится внутри такого круга, и заснул на целых семь лет. А когда друзья все-таки расколдовали его, не мог ни есть, ни говорить.
– Да они только с острие иголки, – говорит Роберт.
– Кто? – спрашиваю я.
– Гоблины, – отвечает Роберт.
Это откровение наполняет все мое существо немым удивлением и погружает в глубокое благоговение.
– Смотри-ка, арфист! Он идет к дому!
И с холма мы бежим вниз, чтобы послушать арфиста. Но боже! Что же это за арфист! Он совсем не похож на сказителей из книжки с картинками. Какой-то бродяга: смуглый, крепкий, неопрятный, с черными спутанными волосами, глаза хмуро сверкают из-под густых черных бровей. Он скорее похож на странствующего каменщика, нежели на барда.
– Интересно, он будет петь на валлийском? – бормочет Роберт.
Я слишком обескуражен, чтобы что-то сказать в ответ. Между тем бродячий сказитель пристраивает свою арфу – изрядной величины инструмент – на пороге нашего дома и с размаху ударяет по его струнам своими грязными пальцами, с сердитым рычанием прочищает голос и начинает песню:
Все в этом человеке – и акцент, и манеры, и голос – буквально заставило меня задохнуться от возмущения! Все в нем было по́шло и неправильно!
Мне захотелось закричать: «Ты не имеешь права петь эту песню!»
Поскольку я слышал ее из уст самого дорогого и чудесного в моем маленьком мире человека, то не понимал, как этот грубый и неопрятный бродяга может петь ее. Мне чудилась в этом насмешка – она приводила в бешенство! Но едва отзвучал первый куплет, мое возмущение улетучилось. Голос певца поразительным образом переменился и зазвучал глубоко, свободно, мелодично, и у меня перехватило горло от восторга. Что за волшебством он владел? Что за секрет он знал – этот хмурый бродяга? О! Да сыщется ли в целом свете еще кто-то, кто бы мог спеть так же? И фигура певца, и очертания предметов вокруг – дома, лужайки – размываются, подрагивают и плывут передо мной. Но инстинктивно я боюсь этого человека – я почти ненавижу его и чувствую, что весь пылаю гневом и стыдом за то, что он сумел сделать со мной…
– Он заставил тебя плакать, – с сочувствием произносит Роберт, и его замечание повергает меня в еще большее смятение чувств.
Тем временем бард, став богаче на шесть пенсов, уже уходит со двора. Он даже спасибо не сказал за деньги.
– Все-таки он, должно быть, цыган, – продолжает Роберт. – Цыгане – плохие люди. Они колдуны. Давай вернемся в лес.
Мы снова лезем на холм, возвращаемся к соснам, сидим в высокой траве, пронизанной солнечными бликами. Но играть уже не хочется: магия звуков пения еще владеет нами…
– А может быть, он гоблин? – наконец отваживаюсь я спросить. – Или эльф?
– Нет, – отвечает Роберт, – всего лишь цыган. Но они ничем не лучше. Ты знаешь, они ведь крадут маленьких детей…
– А что нам делать, если он поднимется сюда, к нам? – Мне страшно – место пустынное.
– Нет, не посмеет, – отвечает Роберт. – Днем такого они не делают, ты знаешь…
[Только вчера рядом с деревней Таката я заметил цветок, который японцы называют «химавари» – подсолнух. «И, как подсолнух…» – даже через бездну сорока прошедших лет меня вновь настигает волшебный голос бродячего барда:
И вновь я вижу блики солнца на том далеком холме в Уэльсе; и Роберт снова стоит подле меня – у него нежная девичья кожа и золотистые локоны. Мы искали ведьмины круги… Роберт с тех пор, должно быть, сильно изменился. Его одаренная натура расцвела и явила нечто яркое, значительное, необычное – мне и не узнать его теперь… Я люблю его, как и прежде: жизнь бы за него отдал… А ведь в том и есть высшее проявление любви – когда жертвуешь жизнью за друга…]
23
В японском языке используются три основные системы письма: кандзи – иероглифы китайского происхождения и две слоговые азбуки, созданные в Японии: хирагана и катакана (кана). То есть текст был написан в соответствии со слоговой системой письма.
24
Фуросики (фуроси) – лоскут шерстяной ткани, обычно квадратной формы. Используется в качестве обертки для переноски предметов небольшого размера.
25
Значительная по тем временам сумма денег.