Страница 14 из 28
Внезапно, после своего броска, отец, кашлянув, содрогнулся, выпрямился и приложил платок к лицу. Я удивленно поднял глаза и, желая быть услышанным, громко воскликнул:
– У папы кровь идет из носа!
Мама обернулась. Я видел, как она изменилась в лице. Я также видел, что отец прикрывает платком рот. Мама была уже рядом.
– Конор, опять твой кашель.
– Ничего особенного. – Он поднес носовой платок к глазам и почти бессмысленно уставился на маленькое алое пятно. – Всего лишь пятнышко. Я, должно быть, просто напрягся.
– Но ты кашлянул, – обеспокоенная, настаивала она. – Ты должен сесть и передохнуть.
– Ничего особенного. Просто стрельнуло в бок. – В доказательство он тихонько и ненатурально кашлянул. – Видишь, все прошло.
Мама не ответила. Она сжала губы скорее решительно, чем покорно, и, когда мы снова двинулись в путь, в ее глазах, хотя время от времени она и посматривала на отца, больше не было истомы, и до самого нашего дома она хранила молчание.
Этот кашель отца, возникающий время от времени, особенно в сырую погоду, и с ходу отклоняемый им как «намек на бронхит» или даже с какой-то гордостью собственника называемый «моей склонностью к бронхиту», как если бы это было исключительно его особенностью, – кашель, для избавления от которого отец пользовался травяными настоями собственного приготовления, стал, несмотря на частые протесты мамы, восприниматься в семье как естественное явление. Я ничего не думал об этом, и связь кашля с тем до смешного маленьким малиновым пятном на платке отца показалась мне настолько нелепой или, по крайней мере, настолько несущественной, что сразу же, как только мы вернулись домой, я, насвистывая, отправился с Дарки на ферму за молоком – теперь эта вечерняя обязанность легла на меня.
В коровнике еще шла дойка, и, примерно минут двадцать ожидая, пока струя теплого молока, пенясь, наполнит ведро, я забавлялся выходками кошки, которая ловила и вылизывала молочные брызги, падавшие на каменные плиты. Возвращаясь не спеша по дороге с кувшином молока, я был совершенно не готов увидеть возле нашего дома двуколку доктора Дати; потрясение было тем сильнее, что на ней уже светили фонари – они казались еще более яркими из-за мглы сумерек и, словно характеризуя личность деревенского врача, смотрели на меня как два огромных глаза.
Этот доктор Дати казался огромным, и не только мне одному. Пожилой человек, которому было семьдесят, свирепый, с красным лицом, неизменно одетый в вельветовые бриджи, блестящие коричневые гетры и мешковатую вельветовую куртку, он, как горный бык, вваливался в комнату больного и точно таким же манером покидал ее, объявляя свой диагноз трубным голосом, сопоставимым с гудком на скале Эрскин, предупреждающим корабли о тумане, а ежели я попадал ему в руки, то часто от такого рыканья моя щека орошалась его слюной. По всем канонам романтической беллетристики под этим грубым внешним видом должно было скрываться золотое сердце. Однако это было не так. Доктор был груб и подчас жесток со своими пациентами. Ему было безразлично, что о нем думали, и, в общем, его считали «твердым орешком». У него была своя ферма на окраине, где он выращивал свиней породы седлбек, и от него часто слышали, что он предпочитает их своим пациентам. Если у него и была слабость, помимо ежедневной бутылки виски, служившей ему эликсиром, поскольку с каждым глотком он, казалось, только креп, – то это были хорошенькие женщины. Он тискал доярок на всех фермах, которые посещал, – они хихикали, делая вид, что сопротивляются, он же прижимал какую-нибудь из них коленом к стене. Хотя по отношению к моей маме он не столь открыто проявлял свои наклонности, так как прекрасно знал, где надо остановиться, я всегда чувствовал, что он неравнодушен к ней.
Я, конечно, не осмелился войти в дом, пока там находился этот громила. Я и так достаточно от него пострадал. Подкравшись с теневой стороны к окну, я осторожно заглянул в освещенную комнату.
Отец лежал на диване, голый по пояс, а доктор Дати, прижав ухо к короткой деревянной трубке, наклонялся над ним. Никогда еще я не видел, чтобы мой отважный родитель был в таком невыгодном положении, в таком подчинении – зависимый и беззащитный. Зрелище было невыносимым, и, отвернувшись, я скользнул вниз и сел спиной к стене, поддерживая между коленями теплый кувшин молока.
Прошло довольно много времени, прежде чем парадная дверь открылась и на пороге появились доктор Дати и моя мама – их силуэты были отчетливо видны в свете, падающем из прихожей. Я пригнулся, насколько можно, и тут же загремел голос доктора:
– Пошлите в аптеку за лекарством. Вам нужен рыбий жир и эль. Но помните, женщина, – он схватил руку мамы и, подчеркивая значимость своих слов, стал укоризненно и одновременно ласково ее потряхивать, словно пытался повернуть маму к себе, – главное – вытащить его отсюда. Разве я не говорил вам, что в Роузбэнке надо держаться подальше от берега? Никому не на пользу жить в этой сырости на грязном заиленном побережье. Кроме того, речные туманы – настоящий яд для человека с такими легкими.
Я не совсем понял это высказывание, я был слишком занят наблюдением за тем, чтобы доктор Дати благополучно покинул наш дом и сел в свою двуколку. И мама, когда я вошел, не была расположена останавливаться на этой теме и не была настроена на разговоры. Взяв у меня кувшин с молоком, она тихо занялась приготовлением чая.
В течение двух дней отец оставался дома, беспокойный и больной, а затем вернулся к работе. И хотя я заметил начавшиеся и неутихающие разговоры, да и споры, между моими родителями, то, если и обращал на них внимание, считал, что они связаны с дрожжевым бизнесом. Все вроде вернулось к счастливой нормальности. Отец, энергичный как всегда, вскоре типичным жестом отправил в мусорную корзину свою бутылку с лекарственным напитком и сосуд с рыбьим жиром и элем. Для меня было абсолютной новостью, когда в один из апрельских дней мама, одетая во все лучшее и явно вернувшаяся из какой-то из поездки, отвела меня – я только что пришел из школы – в сторону и сообщила:
– Лоуренс, в следующем месяце мы уезжаем из этого дома и переезжаем в Ардфиллан. – И, увидев мой испуганный взгляд, добавила торопливо и успокаивающе: – Там такое приятное место, дорогой. На самом деле все к лучшему.
Эта внезапная перспектива перемен, всегда сулящая ребенку одни тревоги, привела меня в полное замешательство. Еще никогда Арденкейпл не казался мне таким привлекательным. Теперь я прекрасно чувствовал себя в школе, где учился на два класса старше. Мне нравился Пин, и я подружился с несколькими мальчиками. В прошлую субботу я поймал две пятнистые форели в ручье Гилстон. И мы должны были бросить все это, когда у нас все так хорошо.
Мама, должно быть, прочитала это на моем лице, потому что она обняла меня, доверительно улыбаясь, дабы я понял, что все происходящее ее устраивает и очень ей нравится.
– Ардфиллан – прекрасный город, дорогой. И наша новая квартира находится высоко на холме и недалеко от вересковых болот. Я уверена, тебе понравится.
Глава восьмая
Переезд дался нам на удивление легко, и, как мама и обещала, наш новый дом оказался большим шагом вперед по сравнению с маленькой виллой, которую мы покинули. Городок Ардфиллан покорил меня своим великолепием. Раскинувшийся между холмом и широко разлившимся устьем, похожим на почти открытый морской простор, Ардфиллан был модным местечком, курортом для избранных, с небольшим причалом, набережной и эстрадой для оркестра, но в то же время жилым городком, популярным как у «зажиточных» бизнесменов, которые пользовались быстрым железнодорожным сообщением с Уинтоном, так и у других резидентов, равного или еще большего достатка, которые ушли на пенсию. Склоны холма были усеяны большими особняками, с причудливыми фасадами, обширными огороженными садами вокруг и с видами на выбор в сторону Гэрлоха или Кайлс-оф-Бьюта, причем дома эти никоим образом не вторгались в широко раскинувшуюся внизу вересковую пустошь, которая тянулась за Глен-Фруин до берегов Лох-Ломонда. Много превосходных магазинов, частная библиотека с выдачей книг на дом и две самые элитные школы в Шотландии: одна, Бичфилд, для мальчиков, другая, Святой Анны, для девочек. Вскоре я стал также различать благовоспитанную манеру речи, скорее, акцент, характерный для этого общества и абсолютно обязательный для вступления в его состав. Короче говоря, тут существовал определенный «тон», который, хотя и проигнорированный отцом, сразу понравился маме и поначалу устрашил меня.