11 сентября

«Боже мой, – подумала Варя, – что же это за женщина, которую любит столько мужчин?» И хотя она решила, что будет держаться с разлучницей с холодной учтивостью, которую предписывала сретенская мораль, любопытство было сильнее. Но когда вечером она увидела суетливую тетечку с круглым лицом и постоянно моргающими глазами, по сравнению с которой даже Мария смотрелась принцессой на горошине, не поверила глазам.

– Людмила Ивановна, – сказала женщина неловко, не зная, то ли протянуть руку, то ли достаточно наклонить голову, и от растерянности сделала и то и другое.

Машка расхохоталась:

– Мать, а можно она тебя просто Люсей будет звать?

Но чем больше она старалась, чтобы все было непринужденно, тем натянутей становилась маленькая женщина. Варя кожей ощутила, какой клубок переживаний – обиды, ревности, вины – вызывала она в хозяйке запущенной квартиры и как пыталась Машка все сгладить, но ничего не сглаживалось. Женщина стеснялась и тяготилась присутствием посторонней девочки, натянуто улыбалась и тихим голосом делала ненужные замечания детям. Она избегала смотреть гостье в глаза, не оставалась с ней одна, и Варе казалось, что она отгораживалась, защищалась от нее своими детьми.

«Но папа, папа, – думала Варя, – что мог найти высокий умный папа в этой мышке и оставить маму, такую умную, необыкновенную, красивую?»

– Ну как, понравилась тебе моя Люся?

– Очень, – сказала Варя, вкладывая в короткое слово всю гамму раздрызганных чувств.

– Она удивительная женщина. Ни минуту не была одна. Она, по-моему, физически этого не может. Нет, не в этом смысле, просто к ней все липнут. А умная знаешь какая!

– Это хорошо, что ты ее так любишь, – с нежностью глядя на Марию, произнесла Варя.

– Она, между прочим, когда мои сочинения пишет, так их всегда в классе учительница вслух читает. Папа говорил: тебе бы в университете учиться, ты бы профессором стала. Он всегда ей показывал свои работы.

– Ты откуда знаешь?

– Она рассказывала. Думаешь, моя мама врет? Да ты что! Она просто не знает, что это такое. Она читала то, что он писал, а потом брала карандашик, делала на полях замечания, и он писал: ты гений! У нас это все сохранилось. Хочешь, покажу?

– Что же он тогда от нее ушел?

– Она его прогнала.

– Она папу?!

– Он ей изменил, – сказала Мария глухим голосом.

– И это все?

– А тебе мало?

– Да разве из-за такой ерунды люди расходятся?

– Это не ерунда! У них была такая любовь, что после этой измены она не могла с ним больше, понимаешь? Да ничего ты не понимаешь! Я знаю, что ты про нас думаешь. Конечно, тебе здесь все ужасным кажется. И мама моя, медсестра в санатории. И я, пэтэушница. И одеваюсь не так, и веду себя не так. И братья мои тебе смешны. Говорим неправильно, едим не то, языков иностранных не знаем, книг у нас в доме нету, Лорки по стенам не висят… – Мария расходилась все сильнее, и Варя с испугом и любопытством смотрела на сестру, в которой и не подозревала таких глубоких переживаний. – А знаешь, какой Стася талантливый? Он по шашкам первое место прошлым летом в лагере занял.

– Да я вовсе не думала ничего такого.

– А хоть бы и так, – не унималась Мария. – Я, может быть, вундеркиндом была, я в первом классе лучше всех была по письму, и, если бы меня в интернат маманя не отдала, потому что денег на троих детей не хватало, а там меня кормили и одевали, если б в школе нормальной училась и со мной занимались бы, как с тобой, я бы с золотой медалью школу окончила!

«А может, не надо было тогда столько детей заводить?» – подумала Варя, но произнести вслух не решилась.

– А я вот, а я… – Мария заплакала, и Варя стала растерянно гладить ее по голове, утешать и говорить, какая Мария красивая и умная, как счастлива она, что у нее такая сестра, хотя теперь уже хорошо знала, что Машка пользуется сиротской долей так же ловко, как тибрит с прилавка помидоры. Но все равно было жалко и сестру с ее разными папами, и себя, без папы выросшую. Она тоже заплакала, девочки обнялись и не заметили, как уснули.

На следующий день над всей Прибалтикой сияло голубое небо, и от вчерашних слез не осталось следа. Людмила Ивановна с мальчиками уехала с утра в санаторий. Договорились, что сестры поживут несколько дней одни, посмотрят город, а потом приедут на взморье.

Жара стояла невыносимая. Квартира с южными окнами за день нагрелась так, что Маша вылезла из душа и в одних трусах ходила по комнатам. Варя отводила от голого тела толстушки глаза, но скоро привыкла и только когда в дверь позвонили и Мария пошла открывать, покачала головой:

– Ты б хоть оделась.

– Лучше ты разденься, – засмеялась Машка, и глаза у нее так заиграли, что Варя покраснела.

Ночью налетели комары, девочки пробовали достать их шваброй, но комары забирались под потолок, тогда они включили пылесос и охотились на насекомых. А потом лежали в кровати и разговаривали.

– А у тебя сколько мальчиков было?

– Ну, Машка.

– Сестры должны рассказывать друг другу все. Неужели по-настоящему ни с кем?

– Маша!

– И даже не целовалась?

– Целовалась, конечно! – обиженно врала Варя и краснела, а Машка хохотала:

– Я по лицу вижу, что врешь!

– Да как ты можешь видеть, если темно?

– Я ясновидящая.

– Мы в бутылочку играли и в кис-мяу, – оправдывалась Варя, и лицо ее становилось пунцовым.

– Ну это что за игры! Детский сад! А в спичку играли?

– В какую еще спичку?

– Ты спичку не знаешь?

– И знать не хочу.

– Врешь, хочешь. Только стесняешься спросить. Значит, слушай. Садятся мальчики с девочками в кружок через одного, берут маленький кусочек спички, зажимают губами и передают по кругу. Из губ в губы.

Варе и неприятен был, и дразнил этот разговор. А Мария, как назло, замолчала. Появился и зажужжал комар, Варя стала рукой его хватать, маленькая бестия отлетала, а потом снова подлетала и норовила угодить в самое ухо.

«Скорей бы уж крови напился и улетел», – думала Варя, но комар был хитрее, возмущенно жужжал и не цапал, а только прогонял девичий сон, словно лежала на столе телефонная трубка и Варя не хотела говорить с дозванивавшимся до нее человеком.

– Спишь, Маша?

– Сплю.

«Господи, надо же иметь такие крепкие нервы!»

– А у тебя сколько было парней?

Машка перевернулась и легла на живот:

– Ну если по-настоящему… ну… как считать… ну в общем… трое, – невразумительно сказала она.

– И ты с ними… Да?

Варя не была очень консервативна, она допускала, что взрослая женщина, ну, может быть, студентка на старших курсах, но чтобы школьница…

– Да ты что? – расхохоталась Машка. – У нас полкласса еще год назад в летнем лагере перетрахалась. Днем камни на полях убирали, а ночью… Вы там как живете-то? Сынки московские! Ну ничего, я тебя образую.

Варя почувствовала, что ее бьет дрожь. Она хотела сразу отказаться, но Машка была настроена решительно, и Варя в душе с ней соглашалась: в самом деле, нельзя же так жить, шестнадцать лет, аттестат зрелости в кармане и ни одного поцелуя в личной биографии. Нет, конечно, до конца она не пойдет, об этом и речи быть не может, но хотя бы поцеловаться-то по-настоящему надо. Какой-то бесенок, который заставлял ее изводить доцента-испанца, мучил Варю в эту минуту, в конце концов, если не лукавить и не обманывать саму себя, именно за этим и ехала она в Ригу, где ничто не будет ее смущать и напоминать о Рождественском бульваре.

Глава седьмая

Нехорошая игра

Барменша была латышкой. Она ласково улыбнулась Варе и произнесла несколько слов на непонятно-журчащем языке.

– Два коктейля, – приказала вынырнувшая сбоку Мария.

Лицо у барменши мигом переменилось, она молча подала два бокала с вишенками, и сестры удалились в темный угол. Варя тянула через трубочку коктейль, и от мерцающего света, пряных запахов, музыки, полки с заграничными винами, ликерами и коньяками, от подсвечника, который был сделан из пузатой бутылки, облитой накапавшим со свечей воском, голова у нее шла кругом. Ей нравились здешние сдержанные и воспитанные люди, и она не понимала, почему сестра на них злится.