Страница 13 из 20
– Товарищ регулировщик, вы не видали тут девушку в синей кофточке?
– А шут ее знает! Стар я за девочками смотреть.
…Вечереет. Так и не найдя Шурки, Алексей возвращается на станцию. Только сейчас он оценил свою потерю. Он медленно идет через суетящуюся толпу.
Алексей – в поезде, один, без Шурки.
Сидит задумавшись, прислушивается к мерному стуку колес. За окном грустные вечерние сумерки. В тесном купе притихли пассажиры. Может быть, сумерки действуют так на людей, может быть, перестук колес. Даже дети притихли. Только редкий вздох нарушает молчание.
Напротив Алексея сидит черноокая дивчина в цветастом платке. Рядом с ним, оперевшись на суковатую палку, склонив красивую седую голову, сидит старик. В его лице с небольшими умными глазами, в плотно сжатых губах, во всем его облике – мудрое мужское раздумье.
Черноглазая девушка смотрит на Алексея и вдруг спрашивает его на певучем украинском языке:
– А вы, товарищ, далеко йидэтэ?
– В Сосновку, – отвечает Алексей, – тут совсем близко. Скоро будет мост, а там – километров десять.
– А мы з Украины, – говорит девушка.
Алексей смотрит на нее, на старика, на пригорюнившуюся старую женщину. Ему понятна их грусть, и он сочувственно кивает девушке, как бы говоря: «Да, понимаю. Далеко вас занесла война».
– Ох-хо-хо! – вздохнула старая женщина. – Летим, як птицы в осени, сами не знаем куда.
Старик сделал нетерпеливое движение.
– Пустые слова, – сказал он, не меняя позы. – На Урал йидэмо. Там наш завод… Сыны наши, – добавил он твердо.
Женщина замолчала.
Перестукивали колеса. Тихо поскрипывали переборки. Среди этих привычных шумов послышался какой-то тревожный отдаленный гул.
– Что это? – спросила девушка.
Гул повторился.
Все почему-то посмотрели вверх и в окно.
Побледнела женщина, держащая на руках спящего младенца. Все прислушивались. Было тихо. Постепенно все успокоились.
Алексей вынул кисет с табаком. Закуривая, предложил старику:
– Угощайтесь.
– Спасибо, – вежливо, с достоинством поблагодарил тот. И, взяв из кисета махорки, признался с улыбкой, с украинским акцентом выговаривая русские слова:
– Откровенно признаться, соскучился по табачку.
Закурили.
– А сами ж вы с каких мест? – спросил старик.
– Здешний я. В Сосновке родился. Выдался случай мать повидать.
– Домой, значит?
– Да.
– Надолго?
Алексей грустно улыбнулся:
– Было время, а теперь… на рассвете поеду обратно.
– Ох, лыхо-лыхо! – сочувственно вздохнула женщина.
Старик покосился на нее. Сказал Алексею:
– Целую ночь в родном доме… То великое счастье!
– А потом на фронт? – спросила дивчина.
– Да.
– И девушка ж у вас есть?
Алексей помолчал.
– Есть… Только она не в Сосновке… Потерял я ее, – признался он и тотчас же горячо добавил: – Но я ее все равно разыщу! Всю землю переверну, а ее разыщу!
Старик улыбнулся:
– Правильно, хлопче, любовь того стоит… У тебя есть специальность?
– Еще нет… Приду домой – буду учиться. А пока одна специальность – солдат.
– Солдат не специальность, сынку, солдат – это должность на земле, – сказал старик и задумался.
Быстро шел поезд. Стучали колеса. За окном в сумерках проплывала земля, мелькали телеграфные столбы.
Алексей волновался.
– Скоро мой дом, – сказал он, вздохнув.
– А наши хаты все дальше и дальше… – как эхо ответил ему голос женщины. Раздались протяжные гудки – один, другой.
Вагон вздрогнул. Заскрежетали тормоза. Алексей бросился к окну, но там ничего не было видно.
На пути, освещенный неровным пламенем костра, стоит человек. В его поднятой руке горит, наподобие факела, вынутая из костра головня.
Поезд тормозит и останавливается. Со ступенек вагона соскакивают люди и бегут вперед. Человек опускает руку с факелом и, пошатнувшись, садится на землю.
Зажегся и тотчас же потух мощный паровозный прожектор, вырвав на мгновение из темноты изогнутые, порванные фермы разрушенного моста.
Несколько человек нагнулись над сидящим. Он что-то сказал им, и они бросились тушить костер, тревожно поглядывая в темное небо. Человека подняли и понесли в вагон. Он был ранен и тихо стонал.
Алексей с тоской посмотрел вдаль, за мерцающую в темноте реку. Там лежало село. Он оглянулся. У паровоза суетились люди. Алексей подумал и, решившись, побежал к реке.
…Обломки нескольких бревен служат ему плотом. Доска – веслом. Он уверенно гребет ею, отдаляясь от берега. Плещется под плотом вода.
Вот и середина реки. Гребет Алексей.
Со стороны эшелона до него доносятся тревожные крики. Он перестает грести, прислушивается и с тревогой смотрит вверх. Оттуда слышится неровный зловещий гул.
Алексей взмахивает веслом и начинает грести быстрее. Страшный, выворачивающий душу вой разрывает тишину, затем взрывы – один, другой, третий…
Алексей обернулся. В вспышках взрыва метались фигурки людей.
Эшелон полыхнул пламенем. Огненные блики змеями заходили по реке…
– Гады! – задыхаясь, закричал Алексей в темное небо. – Гады! Гады!
Схватив доску, он стал лихорадочно грести назад, туда, где, заглушая вопли людей, рвались бомбы. Он был солдат, а там погибали люди.
…Он причалил к берегу. Бросился в гущу разрывов и стонов.
…Он метался среди пожарища.
…Вместе с другими отталкивал от состава горящие вагоны.
…Вытаскивал из-под обломков раненых.
…Он перевязывал.
…Успокаивал.
…Он выносил из огня людей.
Так среди взрывов и стонов, смерти и человеческого горя прошла эта ночь…
Вот и заря. Светлеет небо. Тишина. Еле заметный ветерок чуть шевелит листья на деревьях. Тихо и торжественно несет свои воды река. И только фермы моста, вырванные из живого тела земли, разрушенный эшелон и догорающие вагоны напоминают о трагедии ночи.
Сидят и стоят над убитыми живые. Не голосят, не причитают. Нет больше ни сил, ни слез.
Спят и вздрагивают во сне уснувшие под утро дети.
А на руках молодой матери шевелится уцелевший комочек жизни. Он не спит, он деловито и жадно сосет обнаженную грудь.
Жизнь продолжается. Светлеет небо.
Утомленный, сидит на бревне Алексей. Лицо его перемазано. Рука в крови. Рассвет – кончился его отпуск. Он устало достает из кармана кисет, шарит в нем. Кисет пуст. Кончился табак.
С прибывшего эшелона спешат к месту происшествия люди.
…Санитары перевязывают раненых. Уносят их к эшелону на носилках. Алексей все еще сидит на том же месте. Ему вместе с этим эшелоном в обратный путь.
– А ну, посторонись, солдат, не мешай… – говорит ему какой-то санитар. Алексей встает, уступая дорогу носилкам, отходит в сторону.
Но и здесь он мешает озабоченным, делающим свое дело людям.
– Ну, чего стал? Посторонись!
Алексей послушно отходит в сторону. Мимо него гурьбой, почему-то очень торопясь, бегут к вагонам измученные страшной ночью люди, волоча за руки сонных, перепуганных детей.
Недалеко от Алексея большая группа пассажиров осаждает человека в шинели без погон. Все говорят наперебой:
– Товарищ, а меня почему?
– Товарищ начальник, как же мы? Мы не можем здесь оставаться!
– Товарищи! Я уже говорил… Сейчас повезем только раненых и пострадавших женщин и детей. Все остальные останутся здесь и будут ждать возвращения эшелона. Он возвратится ровно через два часа!
Алексей быстро повернулся к говорившему и как бы очнулся от сна.
– Два часа! – слабо вскрикнул он и бегом бросился к реке.
…Вот он нетерпеливо прыгает с плота в воду и взбирается на крутой берег.
…Задыхаясь, подбегает к шоссе. Поднимает вверх обе руки.
Мимо него с шумом проносятся машины.
Алексей выбегает на середину шоссе.
Очередная машина с визгом останавливается перед его грудью.