Супруги по соседству

– Простите. Я, наверное, забыла. В этом боди Кора была вечером. Я переодела ее после последнего кормления. Она на него срыгнула. Давайте покажу, – Энн подошла к полицейскому и протянула руку к боди, но полицейский сделал шаг назад.

– Пожалуйста, не трогайте, – попросил он.

Энн повернулась к Расбаху:

– Я сняла с нее это боди и переодела в другое. Я думала, я бросила его в корзину для белья рядом с пеленальным столиком.

– Значит, описание, которое у нас есть сейчас, неверное? – спросил Расбах.

– Да, – признала Энн растерянно.

– Тогда во что она была одета? – спросил Расбах. Энн медлила с ответом, и он повторил: – В чем она была?

– Я… я не помню точно, – ответила Энн.

– Что значит, вы не помните? – настаивал детектив. Его голос звучал резко.

– Я не знаю. Я немного выпила. Устала. Было темно. Последнее кормление я делаю в темноте, чтобы она не до конца проснулась. Она срыгнула себе на одежду, и когда я меняла подгузник, сменила и боди, все в темноте. Я бросила розовое в корзину – как я думала – и достала новое из ящичка. У нее их полно. Я не знаю, какого цвета, – Энн чувствовала себя виноватой. Но детектив явно никогда не переодевал ребенка посреди ночи.

– А вы знаете? – спросил Расбах, поворачиваясь к Марко.

Марко выглядел, как олень, захваченный светом фар. Он покачал головой.

– Я не заметил, что она ее переодела. Я не включал свет, когда проверял.

– Может, я могу проверить ящик с ее одеждой и вычислить, в чем она, – охваченная стыдом, предлагает Энн.

– Да, пожалуйста, – согласился Расбах. – Нам нужно верное описание.

Энн побежала наверх и выдвинула ящик детского комода, где она хранила боди, комбинезончики, крошечные футболки и лосины. В горошек и цветочек, с кроликами и пчелками.

Детектив с Марко последовали за ней и смотрели, как она опустилась на колени и, всхлипывая, вытаскивала вещи из ящика. Но она не помнила и никак не могла сообразить. Какого не хватает? В чем сейчас ее дочь?

Она повернулась к Марко:

– Можешь принести одежду из бака для белья?

Марко повернулся и пошел вниз исполнять поручение. Вскоре он вернулся с ворохом грязной одежды и бросил ее на пол в детской. Кто-то уже убрал с пола рвоту. Грязная детская одежда перемешалась с их собственной, но Энн выбрала вещи маленького размера и отложила в сторону.

Наконец она произнесла:

– Она в мятно-зеленом боди с вышитым впереди кроликом.

– Уверены? – спросил Расбах.

– По-другому никак, – ответила Энн понуро. – Это единственное, которого не хватает.

Осмотр криминалистов мало что выявил в доме Энн и Марко. Полиция не нашла доказательств того, что в детской или в доме находился кто-то посторонний, – ни единого. Ни отпечатка пальца, ни волокна – ничего, чему нельзя было бы дать невинное объяснение. Они сделали вывод, что в доме побывали только сами супруги, родители Энн и домработница. Им всем пришлось подчиниться унизительной необходимости сдать отпечатки пальцев. Никто всерьез не рассматривал домработницу, старую филиппинку, как возможного похитителя. Тем не менее и сама она, и все ее родственники подверглись тщательной проверке.

А вот снаружи кое-что нашлось. Следы колес в гараже, которые на экспертизе не совпали с колесами машины Конти. Расбах еще не поделился этой информацией с родителями пропавшей девочки. Вкупе с рассказом свидетельницы, которая видела, как по проулку в 00:35 едет машина, это было пока единственной надежной зацепкой в расследовании.

– Он мог быть в перчатках, – предположил Марко, когда детектив Расбах рассказал супругам об отсутствии следов постороннего в доме.

Наступило утро. Энн и Марко выглядели изможденными. Марко к тому же как будто до сих пор мучило похмелье. Но они и не подумали прилечь. Родителей Энн попросили выпить кофе на кухне, пока детектив повторно допрашивал супругов. Он должен был постоянно убеждать их: полиция делает все возможное, чтобы вернуть их ребенка, он не просто так тратит их время.

– Вполне вероятно, – согласился детектив с предположением Марко о перчатках. Но потом заметил: – Однако даже в таком случае мы должны были бы обнаружить отпечатки обуви или другие следы чужого присутствия в доме – и уж точно за домом или в гараже.

– Если только он не вышел через главный вход, – возразила Энн. Она вспомнила, что видела приоткрытую дверь. Теперь она протрезвела и говорила с большей уверенностью. И она была убеждена, что похититель вынес ее дочь через главный вход и спустился с крыльца на тротуар, поэтому и не нашлось никаких чужих отпечатков.

– Даже тогда, – возразил Расбах, – мы должны были бы что-то отыскать, – он посмотрел на них обоих многозначительным взглядом. – Мы допросили всех, кого возможно. Никто не сообщил, что видел человека с ребенком на вашем крыльце.

– Но это не значит, что его там не было, – не скрывая раздражения, сказал Марко.

– Вы не нашли и никого, кто бы видел, как ее вынесли через заднюю дверь, – добавила Энн резко. – Вы вообще ни черта не нашли.

– В датчике движения выкручена лампочка, – напомнил им детектив Расбах. Он помолчал, а затем продолжил: – Еще мы обнаружили следы колес в гараже, которые не соответствуют вашей машине, – он дал им время вникнуть в то, что сказал. – Никто не пользовался вашим гаражом недавно? Вы никому не разрешаете там парковаться?

Марко бросил взгляд на детектива и отвел глаза.

– Нет, никому, – сказал он.

Энн покачала головой.

Энн и Марко явно нервничали. Неудивительно, ведь Расбах только что дал им понять, что при отсутствии вещественных доказательств того, что ребенка вынес из дома посторонний (особенно на заднем дворе и в гараже), оставалось одно: это сделал кто-то из них.

– Прошу прощения, но я должен спросить о лекарственном препарате у вас в ванной, в шкафчике, – сказал Расбах, повернувшись к Энн. – О сертралине.

– А что с ним? – откликнулась Энн.

– Не расскажете, для чего он? – осторожно спросил Расбах.

– У меня легкая депрессия, – ответила Энн, защищаясь. – Мне доктор прописал.

– Ваш семейный врач?

Она замялась и посмотрела на Марко, словно не знала, как ей быть, но потом ответила.

– Мой психиатр, – призналась она.

– Ясно, – произнес Расбах. – Не скажете, как зовут вашего психиатра?

Энн снова взглянула на Марко и ответила:

– Доктор Лесли Ламсден.

– Спасибо, – пробормотал Расбах, записывая в блокнот.

– Многие матери страдают послеродовой депрессией, детектив, – настороженно произнесла Энн. – Ничего необычного.

Расбах дипломатично кивнул.

– А зеркало в ванной? Не расскажете, что с ним случилось?

Энн вспыхнула и смущенно посмотрела на детектива.

– Это я сделала, – призналась она. – Когда мы вернулись и увидели, что Кора пропала, я ударила рукой по зеркалу, – она подняла забинтованную руку. Руку ей промыла, продезинфицировала и перевязала мать. – Я была расстроена.

Расбах снова кивнул, делая очередную запись.

Из того, что родители рассказали Расбаху раньше, выходило, что, помимо них, ребенка последний раз видели живым вчера около двух часов дня, когда Энн зашла за кофе в «Старбакс» на углу. Если верить Энн, девочка не спала, она улыбалась из своей коляски, сосала пальцы, и бариста помахала ей.

Расбах заходил в «Старбакс» ранним утром и говорил с той самой бариста, которая, к счастью, уже была на работе. Она вспомнила Энн и ребенка в коляске. Но, похоже, больше некому подтвердить, что ребенок был жив после двух часов в пятницу, в день исчезновения.

– Что вы делали вчера после того, как зашли в «Старбакс»? – спросил Расбах.

– Вернулась домой. Кора раскапризничалась – после обеда она всегда плачет, – я ходила и укачивала ее, – ответила Энн. – Пыталась ее уложить, но она никак не засыпала. Поэтому приходилось снова брать ее на руки и ходить по дому, по двору.

– Что потом?

– Потом вернулся Марко.

– Во сколько это было? – спросил Расбах.