Ниоткуда с любовью

— И как я, интересно, должна ответить, чтобы не соврать, а вы бы мне при этом поверили? — усмехнулась она.

- Хм… я всегда за правду.

Маша отложила карандаш, повернулась окончательно.

- Вам стоит взять меня на работу, чтобы проверить это…. - быстро улыбнулась она. — Ну а если серьезно… я не хочу, чтобы вы ловили меня на слове, поэтому скажу, что все будет зависеть от ситуаций.

Красовский «отлип» от стола, собираясь выйти.

— Надеюсь, это было честно.

— А это была очередная проверка? — остановила она его.

— Вот вы мне и скажите. Для вас это важно? — он насмешливо пожал плечами.

- Ох, — Маша едва не присвистнула. — Да бросьте, это важно и для вас. — «И не надо прикидываться, что нет», — едва не добавила она, но по сложившемуся молчанию оба поняли, что чуть ли не было сказано сейчас.

Маша уже отвернулась, чтобы закончить наваленную на нее работу, а Красовский еще какое-то время качался с носков на пятки, о чем-то размышляя, а потом вдруг неожиданно — и для самого себя тоже — ляпнул:

— А знаете, Маша, я зашел, чтобы… я хотел предложить, давайте я вас подвезу. Все-таки я уже ухожу, а значит, и вам не обязательно сидеть здесь.

Карандаш слетел со стола от Машиного неосторожного движения и покатился по полу. Маша кинулась его поднимать. А когда выпрямилась, обнаружила, что не знает, что ответить.

- Так что?

— Я… я, да, спасибо, было бы неплохо.

- Тогда давайте, собирайтесь быстренько и пойдемте. — Наблюдая за ее замешательством и, кажется, даже наслаждаясь им, Красовский добавил: — И что вы застыли на месте?! Я буду ждать вас на улице.

Маша лихорадочно собрала бумаги в одну стопку, спрятала в ящик, рассовала все канцтовары по ячейкам, закинула сумку на плечо и почти скатилась с лестницы вниз, не дожидаясь лифта.

Гриша удивленно посмотрел ей вслед, но Сурмина этого не заметила. Она надавила на дверь и та подставила ее удивленному, все еще затянутому паутиной работы лицу весну, во всей ее наступающей красе.

Долгая зима была закончена, и Маша впервые не заметила этого. Она тосковала, обычно жутко тосковала и считала дни, пока закончится это время застоя, с которым ассоциировалась для нее зима. Но все прошло само собой, как подходит к своему логическому концу все в этом мире.

— И даже моя стажировка здесь однажды закончится. И что? Что я буду делать потом? — прошептала Маша. А со стажировкой закончатся и эти сны. К счастью.

- Мария Сурмина! — окликнул ее знакомый голос от машины с заведенным двигателем.

И сердце пропустило свой удар, когда до девушки дошло, что ей снова придется остаться со своим боссом наедине.

…Руки дрожали, и Маша крепко сжала их.

— И как называется эта машина? — спросила она, только чтобы нарушить напряженную тишину во вкуснопахнущем салоне этого гладкого, уверенного в себе автомобиля.

— БМВ, — слишком любезно, как показалось ей, откликнулся Олег, и Маша закрыла глаза, продолжая слушать звук его голоса. Да… это была явная ошибка — соглашаться на эту поездку. Чем дольше она работает у Красовского, тем тяжелее ей находиться рядом с ним, особенно тяжело в этом замкнутом пространстве. Она не знала, почему он так действует на нее, почему вызывает столько эмоций, с которыми ни голова, ни сердце больше не могут справиться.

Печальнее всего, ужаснее всего, что все это: эти переживания, бессонные ночи или ночи, наполненные кошмарами, это напряжение в дорогой машине или в пустом конференц-зале его офиса, — закончится ничем, как будто и не бывало. Останется только неправильное, покореженное отношение ко всем возможным последующим мужчинам…

Однако, вопреки собственным ожиданиям, Маша не выглядела со стороны глупо, испуганно, неуравновешенно или как там еще можно выглядеть в подобной ситуации. Олег Красовский смотрел на нее со стороны, замечал болезненную бледность ее лица, небольшие синяки под глазами, но считал это все невероятно милым. Он вспоминал ту картинку, на которой у каждого дома были окна-глаза, и видел ее глаза; свои глаза она нарисовала у тех домов, они смотрели на него каждый день, видели его со стороны, и это именно ее взгляд мешал ему сосредоточиться. Он тоже ощущал это напряжение, но тщательно скрывал его, как и все эмоции, которые научился прятать еще очень давно, в детстве. Эти эмоции таились за привычной усмешкой, в веселости его и увлеченности работой никогда не было места для его личных переживаний, для его усталости, которая накрывала его каждую зиму; и никто и никогда, даже люди, с которыми он работал очень давно (ну, быть может, кроме самых близких университетских друзей), не могли бы сказать, что видели Олега Красовского раздраженным и усталым, не могли бы со всей определенностью сказать, что знают настоящего Красовского.

И уж тем более, этого бы не могла сказать девушка Маша, которая проработала у него немногим больше месяца. Но черт побери, почему-то именно ей ему захотелось сказать что-то очень личное, чего не знал никто! Вместо этого, он перестроился в правый ряд, сделал потише музыку и неожиданно спросил:

— А кто такой Женька?

Маша подняла удивленные глаза.

- Женька?

- Ну ты… говорила по телефону как-то и…

- А… — Сурмина почувствовала, как щеки ее заливает краска, как и тогда, в коридоре. — Женька — это она. Это моя сестра. Я… часто разговариваю с ней. По телефону.

Что-то в ее голосе заставило Красовского оторвать взгляд от дороги и посмотреть на нее.

- Она… не родная?

— Родная, — с некоторой обидой в голосе заметила Маша. — Просто она… она лежит в больнице и, в общем, мы постоянно созваниваемся, общаемся…. К тому же, там карантин, я пока толком не могу навещать ее. Да если честно, мне и некогда.

- А с ней… что-то серьезное?

Маша искоса посмотрела на него, и впервые за всю дорогу они встретились друг с другом глазами. Она первая отвела взгляд.

- Ну как, — улыбнулась она, и в этой улыбке было что-то больное. — С сердцем проблемы… Но с ней это давно, с детства. Так что…

Так что… так что… так что…. Это ничего не меняло. Даже если проблемы были давно.

- Вот здесь направо, — неожиданно заявила Маша, мешая ему как-то высказаться еще. — И все. Мы приехали.

Олег заглушил мотор, и они еще посидели в тепле салона. Пусть февраль кончился и в права вступала весна с тающими сосульками и постепенно сползающим снегом, но вечера в городе были все еще довольно-таки промозглыми и мерзкими.

- Маш… я хотел сказать…

- Да? — она повернула голову и посмотрела на него. Больше всего его бесило то, что она старается не смотреть ему в глаза. Так было и сейчас, так будет и потом, когда она будет расстроена из-за него или зла, и когда у нее просто не останется сил видеть его, а гордость не позволит разрешить ему читать ее, как открытую потрепанную книгу.

И потом… никто из них толком так и не понял, что произошло, но только, взглянув в его глаза, Маша четко осознала: что бы там ни было, этого она не может сейчас слышать. Одно она знала определенно — это были явно не слова о работе, а для всех других тем она просто была не готова. Поэтому она отвернулась и, глядя в спасительное лобовое стекло, проговорила:

- Простите, Олег Александрович, но мне нужно идти. Можем мы…

- Можем, — согласился, отстраняясь, Олег. — До свидания.

Это «вы», которое поставило между ними границу, подействовало на него отрезвляюще и он в который раз за последнее время напомнил себе, что она его стажерка.

Если честно, Олег толком так и не знал, что хотел сказать, но облегченно вздохнул, когда ничего говорить так и не пришлось: он был уверен, что в любом случае наломал бы дров.

А пока она неслась к своему подъезду, стараясь не поскользнуться на все еще ледяных ступеньках, он думал о том, что все правильно, все так, как надо.

Потом… потом будет все. И долгие разговоры о работе, намеренно о работе, лишь бы не сказать чего-то еще, казалось бы, лишнего; и избегание друг друга; и незапланированные встречи, те самые, в которые не удается скрыть искренних эмоций; и болтовня о любимых книгах, фильмах, скрашивающие те десять лет, что стояли между ними. И все это… вплоть до того вечера, когда после всех «за» и «против», всех решительно сказанных «нет», раздумывать больше было невозможно.