Страница 26 из 44
Георгий Димитров, как и всё партийное руководство, скептически относился к сословной идеологии и политической программе Земледельческого союза. Тесняки считали лидеров союза мелкобуржуазными политическими деятелями, далёкими от марксистского понимания общественного развития. И хотя нередко позиции тесных социалистов и земледельцев по отношению к монархии и войне, национальному вопросу и другим темам совпадали или были близки, ни те, ни другие не могли решиться на полноценное политическое сотрудничество.
«Я лично знаю очень хорошо незабвенного Стамболийского, – скажет Георгий Димитров много лет спустя в речи на съезде БЗНС. – Я сидел долгое время вместе с ним во время Первой мировой войны в Центральной тюрьме, куда мы были брошены, – он вместе с другими деятелями Земледельческого союза – и я с моими политическими друзьями – тесными социалистами, потому что мы были против антинародной политики Фердинанда»36. Возможно, маршруты их прогулок в тюремном дворе пересекались и совпадали. А о чём могли разговаривать два политических деятеля, как не о текущей политике?..
Их сближению могло бы способствовать глубокое понимание народной жизни. Тот и другой были выходцами из низов – один вырос в семье мелкого городского ремесленника, другой – в бедном крестьянском семействе. Тот и другой пользовались безусловным доверием людей труда и сходились в том, что существующее общество должно быть перестроено на справедливых началах. Вот только понимание справедливости и путей её достижения было у них разным…
Перед отъездом к бунтующим солдатам Александр Стамболийский встретился с Димитром Благоевым и предложил партии тесных социалистов поддержать восстание, чтобы объединёнными усилиями свергнуть монархический режим и провозгласить демократическую республику. Он даже заявил о готовности принять политическую программу БРСДП(т. с.), если оттуда будет исключено положение об экспроприации крестьянской частной собственности. ЦК, находясь в плену старой марксистской заповеди о самостоятельной классовой борьбе пролетариата, ответил на это предложение отказом. Таким образом, партийное руководство во главе с Благоевым не сумело воспользоваться сложившейся в Болгарии революционной ситуацией, требовавшей немедленного и нестандартного решения.
Вспоминая впоследствии об этих днях, Благоев объяснил свою позицию тем, что у него не сложилось впечатление о существовании у лидера земледельцев определённого плана действий: «Стамболийский о „революции“ мне не говорил и никакой помощи не просил для этой неизвестной „революции“. Такова истина». Это объяснение похоже на попытку задним числом оправдаться перед историей.
По-иному оценивал ситуацию с предложением Стамболийского Басил Коларов. «Уверен, что мы могли бы поднять широкое народное восстание и установить демократическую республику, – вспоминал он спустя много лет. – Была полная возможность. Но наша доктринёрская позиция не позволила нам это понять, и, провозглашая революционные лозунги, мы оказались в хвосте событий»37.
А Стамболийского и Даскалова подхватила стихия бунта. Вместо того чтобы утихомирить восставших, они призвали их свергнуть Фердинанда и установить в Болгарии республику, чтобы начать мирные переговоры с Антантой. К 26 сентября в лагере восставших солдат, что раскинулся близ Радомира, собралось около 15 тысяч человек. 27 сентября здесь была наспех провозглашена республика во главе с председателем временного правительства Александром Стамболийским и главнокомандующим Райко Даскаловым.
«Радомирская республика» просуществовала несколько дней. Восстание было разгромлено у самых стен столицы правительственными силами с помощью германской дивизии. Повстанцев ждала суровая участь: одни погибли, другие были казнены, третьи осуждены военно-полевым судом на тюремное заключение. Число жертв достоверно неизвестно, называются разные цифры – до трёх тысяч человек.
Три войны удешевили человеческую жизнь. Точный подсчёт погибших в боях, бунтах, в плену, от ран, болезней, голода и репрессий властей сделался невозможным и ненужным. Смерть стала явлением массовым и обыденным, перестала восприниматься как трагедия отдельных людей, превратившись в статистику…
Хотя сентябрьские события происходили без участия Георгия Димитрова, эхо восстания доносилось до него через решётки Центральной тюрьмы – в переносном и прямом смысле слова. Не книжный «мир голодных и рабов», который когда-то в будущем поднимется на «последний и решительный бой», а реальные массы оказались заряжены на штурм власти, чтобы открыть новую страницу в истории страны! Из письма Георгия к Любе видно, какие чувства вызвало у него решение ЦК не участвовать в народном восстании. «Скандал! – возмущается он. – Я однако не теряю веры, что как раз эти сегодняшние события преобразят партию и избавят её от всего гнилого… В грядущей катастрофе я вижу прежде всего хорошую сторону. Возникнут те движения, которые мы ожидаем. Приблизится конец войны. Из разорения родится новый прекрасный мир. Только одно меня мучает – что я не на свободе»38.
Пример России, где немногочисленная партия большевиков воспользовалась всеобщим кризисом, связанным с войной, и сумела «оседлать волну» революционного подъёма масс, был перед глазами нашего героя.
Между тем Фердинанд, спасая трон, спешно направил в Салоники для переговоров с представителями Антанты военного министра Ляпчева. Торопливо подписанное Ляпчевым соглашение оказалось равноценным полной капитуляции Болгарии. Люба красочно описала заседание Народного собрания, где были оглашены условия перемирия (у неё был пропуск в дамскую ложу): «Закончив свой доклад, Ляпчев зарыдал, а Янко Сакызов тоже заплакал, пробормотав: „Я ведь говорил…“. И все опустили головы и засопели над развалинами той картонной башни, которую сами же и строили целых три года»39.
Из письма Любы, полученного 4 октября, Георгий узнал об отречении царя. На престол взошёл его двадцатичетырёхлетний сын, принявший имя Бориса III[23].
В стране развернулось движение за освобождение политических заключённых, и новый царь провозгласил всеобщую амнистию. «Дело о восставших солдатах прекращено по устному приказу военного министра – наша парламентская группа энергично настаивала на этом», – сообщила Люба.
Она встретила мужа у ворот тюрьмы. В фаэтоне ехали молча, тесно прижавшись друг к другу. Было слякотно и хмуро, знакомые дома и улицы казались Георгию поблёкшими, преждевременно состарившимися. За три месяца заключения он стал взрослее на годы; словно какая-то большая дума не отпускала его. Но и Люба стала иной. «За эти дни многое для меня прояснилось, а лучше сказать, что каждый из нас многое обрёл для себя…» – эта фраза в одном из её писем означала нечто большее, чем осознание событий, потрясших Болгарию и справедливо названных второй национальной катастрофой.
На углу Ополченской возле корчмы «Три родника» они увидели группу пёстро одетых арабов из французского оккупационного корпуса Антанты. Ребятишки, разинув рты, наблюдали за каждым движением невиданных тёмнокожих людей. Тут же сидел одноногий солдат-болгарин с попугаем на плече. Солдат предлагал соотечественникам за недорогую плату бумажное «счастье», которое попугай извлекал из деревянного ящичка.
«Фанатичный большевик, но очень честный человек»
«Я вышел из тюрьмы не сломленный духом, – заявил Димитров на собрании шахтёров Перника через пять дней после освобождения. – Так же как и я, остальные товарищи скоро выйдут из тюрем и с новыми силами включатся в борьбу за торжество пролетарского дела, за успех того нового, что создаётся на наших глазах. Заря из России заливает своим светом уже всю Европу. Она придёт и к нам. Мы уже ощущаем её первые лучи»40. Никогда прежде нашему герою не казалась столь явственной поступь желанной революции, как в 1919 году. В статьях и речах он говорит о «надвигающейся международной пролетарской революции», о том, что её «нарастающий подземный гул» доходит и до Болгарии, что ликвидация капиталистической системы становится «непосредственной задачей» пролетариата, который свою политическую борьбу «завершит в последний момент с оружием в руках».
23
Тем самым подчеркивалась преемственность монархического правления, несмотря на утраченную Болгарией в 1396 г. государственность (Борис I и Борис II царствовали до этого рубежного года). Полное имя молодого царя звучало так: Борис Клемент Роберт Мария Пий Станислав Саксен-Кобург-Готский. Он родился в 1894 г., в двухлетнем возрасте был крещён в православие, хотя папа Лев III так и не дал на это согласия. Из политических соображений крёстным отцом Бориса стал Николай II, которого представляла на обряде крещения специальная делегация из России.
Фердинанд, бесславно покинувший болгарский трон, провёл последующие годы в Кобурге (Бавария). Политической деятельностью больше не занимался, в Болгарию не приезжал, хотя и пытался давать советы своему преемнику. Он пережил сына на пять лет, успел узнать о крушении монархического режима в Болгарии и провозглашении республики. Умер в 1948 г. на 88 году жизни.