Страница 34 из 38
Более того, радикальный русский патриот Максим Горький мыслит великое дело построения новой морали, а вместе с ней «величавого и свободного» Богочеловека, поднять на «старых крепких дрожжах человечества» – иудействе, поскольку на его основе Маркс и Энгельс создали теорию научного социализма – «пятую великую религию, формулированную иудейством» [ЛУНАЧАРСКИЙ (III). С. 145].
И Ницше и Горький чрезвычайно высоко оценивают интеллектуальный уровень еврейской элиты и евреев, как народа, в целом. Оба они резко критически, а в случае Ницше – весьма ядовито, характеризуют всякого рода негативные высказывания на сей счет со стороны ксенофобов-националистов.
Все позитивные элементы иудейства, означенные Ницше, принимаются Горьким без какой-либо корректировки, с аналогичным Ницше чувством уважения. Но у Горького юдофильская позиция, в отличие от Ницше, заявляется, как единственно для него приемлемая, без каких-либо оговорок, или метафизических рассуждений насчет двоякой роли, которую, якобы, сыграли евреи в истории обретения духовных ценностей современного европейского сообщества.
В отличие от Ницше и других немецких философов ХIХ столетия, он видит в иудействе (иудаизме) – не досадный анахронизм, а самобытный феномен, особый, наличествующий только у еврейского народа, тип духовности, не уступающий по своей значительности современному христианству.
Общим для Ницше и Горького является также однозначное осуждение антисемитизма. Однако у Ницше это вопрос в первую очередь личного характера, связанный с отношениями с близкими ему людьми – Вагнером, сестрой и т. д. Поэтому в целом его рассуждения о евреях и антисемитизме расплывчаты и амбивалентны – это, прежде всего, метафизические размышления, преподанные в типичной для философа «конструктивно-деструктивной» манере.
Высказывания же Горького, напротив, однозначны, конкретны и пафосны, поскольку, как правило, являются органической частью его общественно-публицистической деятельности. В горьковской системе мысли антисемитизм – непременный атрибут мира, где царит социальное неравенство и национальное угнетение, и поэтому с ним надо неустанно бороться, как со всем тем, что чуждо и враждебно человеку Нового бесклассового общества.
Я не верю во вражду рас и наций. Я вижу только одну борьбу – классовую. Я не верю в существование специфической психологии, вызывающей у белого человека естественную ненависть к человеку чёрной расы, или у славян к англичанам, или у русских презрение к евреям («О евреях» [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С.115]).
Особо отметим один исключительно важный момент высказываний Горького на тему «русские и евреи». Людям, впервые читавшим книгу «Несвоевременные мысли» в 1918 г., как и сегодняшним ее читателям, не могло не броситься в глаза, что Горьким явно руководит желание специально и как можно больнее задеть «национальную гордость великороссов». И этой цели он вполне достигает, что не может не обидеть русского читателя, и неприятно – как все «через чур уж через чур», задеть читателя еврея.
Говоря «русский народ», я отнюдь не подразумеваю только рабо-че-крестьянскую, трудящуюся массу, нет, я говорю вообще о народе, о всех его классах, ибо, – невежественность и некультурность свойственны всей русской нации. Из этой многомиллионной массы темных людей, лишенных представления о ценности жизни, можно выделить лишь незначительные тысячи так называемой интеллигенции, т. е. людей, сознающих значение интеллектуального начала в историческом процессе. Эти люди, несмотря на все их недостатки, самое крупное, что создано Русью на протяжении всей ее трудной и уродливой истории, эти люди были и остаются поистине мозгом и сердцем нашей страны. Их недостатки объясняются почвой России, неплодородной на таланты интеллектуального характера. Мы все талантливо чувствуем – мы талантливо добры, талантливо жестоки, талантливо несчастны, среди нас немало героев, но – мало умных и сильных людей, способных мужественно исполнять свой гражданский долг – тяжелый долг в русских условиях. Мы любим героев – если они не против нас – но нам не ясно, что героизм требует эмоционального напряжения на один час или на день, тогда как мужество – на всю жизнь [ГОРЬКИЙ (VI)].
Ницше много и страстно говорит о своем «немецком», Горький не в меньшей степени о русском. Вслед за своим аlter ego Бердяевым он осмысливает вопросы «о национальном своеобразии русских <и> сопоставления славянской и германской рас с точки зрения исторической» [СПИРИДОНОВА (I). С. 47], поскольку в начале ХХ в. именно германский великодержавный шовинизм все громче и громче заявлял себя на общеевропейской политической арене. Вслед за Бердяевым:
в статье «Две души» Горький тоже попытался определить природу русского народа, загадочную и непостижимо сложную. Но в отличие от Н. Бердяева он видит в ней не «вечно-бабье», не кротость и смирение Платона Каратаева, а сложный конгломерат восточного и западного элементов, две души. Размышлениям Бердяева об антиномичности, проходящей через все русское бытие, о неразгаданной тайне особого соотношения «женственного и мужественного начала в русском народном характере», противостоит призыв Горького побыстрее покончить с пассивностью, обратившись к активной, деятельной работе на благо страны.
Непосредственно связанная с эволюцией взглядов Горького статья «Две души» знаменует новый этап его исторического сознания. Она становится ясной, если рассматривать ее <например, не – М.У> только в сопоставлении с книгой <идеями> Н. Бердяева, но и <со статьей П. Б. Струве – М.У.> «Великая Россия»[85], где речь также идет о мировых задачах и роли России в историческом процессе. Термин «Великая Россия» был заимствован из речи премьер-министра П. А. Столыпина, который на заседании Думы 10 мая 1907 г. осудил революционеров, пытавшихся изменить социальный строй, сказав: «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия».
Идея «Великой России» широко пропагандировалась в кадетских периодических изданиях и сборнике П. Б. Струве «Patriotica». <…> Используя термины «национальное лицо», «национальное чувство», П.Б. Струве вел ожесточенную полемику с интернационализмом русской социал-демократии. Он проповедовал необходимость «завоевательного национализма», предполагавшего насильственное приобщение к русской культуре всех национальностей. Называя идею «Великой России» пагубнейшей, Горький связывал с ней рост «зоологического национализма»[86]. Он едко высмеял П. Б. Струве в V сказке цикла «Русских сказок», нарисовав сатирический портрет барина, долго искавшего и нашедшего, наконец, свое «национальное лицо», на которое, как оказалось, можно брюки надевать.
<Горький> резко отвергал попытки опоэтизировать слабость, смирение, терпение русского народа. <…> В статье «О карамазовщине» Горький писал: «Достоевский – гений, но это злой гений наш. Он изумительно глубоко почувствовал, понял и с наслаждением изобразил две болезни, воспитанные в русском человеке его уродливой историей, тяжкой и обидной жизнью: садическую жестокость во всем разочарованного нигилиста и – противоположность ее – мазохизм существа забитого, запуганного, способного наслаждаться своим страданием…». Федор Карамазов, по определению Горького, «несомненно, русская душа, бесформенная и пестрая, одновременно трусливая и дерзкая, а прежде всего – болезненно злая: душа Ивана Грозного, Салтычихи, помещика, который травил детей собаками, мужика, избивающего насмерть беременную жену, душа того мещанина, который изнасиловал свою невесту и тут же отдал ее насиловать толпе хулиганов» (там же).
Беспокойная тревога за судьбы России, боязнь, что гнилой яд этой души отравит народ, лишив его способности к творчеству, продиктовали Горькому не только полемически заостренные строки статей «О карамазовщине» и «Еще о “карамазовщине”», но и статью «Две души» (1915). Горький считал: «…для того, чтобы родился Человек, – необходимо оплодотворить людей семенем живым свободы, необходимо соитие инертной материи с творческой волею». Он по-прежнему выступает против монархии как формы государственного правления, против деспотизма единоличной власти. В статье «В пространство» (1912) он убежденно пишет: «Карфаген самодержавия должен быть разрушен», в цикле «Издалека» призывает к общечеловеческой работе обновления жизни. Но как показывает статья «Две души», писатель видит процесс обновления жизни прежде всего в борьбе против злой «карама-зовской» души, заменяя понятие классовой борьбы противоборством Востока и Запада. Центральная мысль статьи связана с его излюбленной идеей – единением интеллектуальных сил всех наций перед лицом надвигающихся грозных событий. Пытаясь побудить Русь к активным действиям, писатель характеризует Восток и Запад с точки зрения наличия в них «инертной материи» и «творческой воли». Он пишет: «Европа – вождь и хозяин своей мысли, человек Востока – раб и слуга своей фантазии. Этот древний человек был творцом большинства религий, основоположником наиболее мрачной метафизики». Чтобы доказать эту мысль, Горький выстраивает цепь аргументов: Восток покорно подчиняется всякой силе, верит в непознаваемое, склоняется перед Роком, Запад – во власти разума и науки, он не знает Рока, а непознаваемое для него лишь то, что еще не познано, он стремится сделать деяние активным состоянием своего ума. На Востоке пассивизм рождает монашество, аскетизм, скопчество, религиозность и другие формы бегства от жизни, цель европейской культуры – «быть культурой планетарной, объединить в своем труде, в своих идеях все человечество нашей планеты» [СПИРИДОНОВА (I). С. 47–48].
85
Впервые опубликована в первом номере журнала «Русская мысль» за 1908 г.
86
Такое понимание идеи мыслителя о «Великой России» представляется весьма спорным. Существует авторитетное мнение, что Петр Струве мечтал – увы, сему не суждено было сбыться, отнюдь не о стране, которая страшит, пугает, как тамерлановское полчище, которая уничтожает миллионами своих собственных подданных, а о великой цивлизованной стране, стране мощной, могучей, но мощь которой основана на идее права, правопорядка, независимой личности, живущей не в нищете, а в достойном достатке [КАНТОР (III)].