Страница 6 из 11
Одним словом, они искали кость в яйце. Я просто смеялся: «Это всё обман!». А потом секретарь коммунистической партии вместе с помощниками переписали эти дацзыбао и отправили руководству компартии нашего факультета. Там был один сотрудник отдела безопасности, который посчитал, что это вообще не документы, а ерунда, и убрал в ящик. А года через три пекинское правительство отправило меня в другой город работать. Тогда как раз началась «культурная революция». И этот сотрудник передал бумаги в отдел безопасности, чтобы они отправили их в мой новый институт. Они открыли этот ящик и посмотрели: «А, это не документы, так, непонятно что». Но в это время как раз появились «правый», «левый уклоны», меня объявили «правым уклонистом». Написали, что моя мама – помещица, писали дацзыбао: «Помещик, убирайся домой!». Я увидел эти дацзыбао и очень рассердился: «Ага, помещик! У меня ничего нет, никакой земли!». Я сорвал их со стены и разорвал. Все видели. Это считалось очень серьёзным проступком. Я поехал в отдел безопасности города. Я спросил начальника: «Они говорят, моя мама – помещица. Вам тоже это известно?». – «Нет. Теперь везде беспорядок». Я спрашивал начальника нашего отдела безопасности: «Зачем так писать? Начальник городского отдела не знает, что моя мама – помещица». Он сказал: «Там написано». – «Где?». – «Вот в этом ящике. Нам послали из Гуансийского педагогического института». На следующий день я поругался с ними, схватил коробку и понёс в общежитие. Я был так сердит, почти безумен. Положил эти бумаги в таз и сжёг их. Хунвейбины пришли ко мне с обыском. Они сказали, что я сжёг документы отдела безопасности. Это значит, что я контрреволюционер. Тогда я поехал в Гуйлинь, в свой старый институт. Пришёл к директору. Спросил его: «Что за документы вы послали?». Он: «А, да это ерунда». К секретарю факультета иностранных языков: «Что там такое?». – «Ерунда». Начальник отдела безопасности тоже сказал, что ерунда. Все они так сказали. Я сказал: «Тогда напишите, что это за документы». Они написали: «Эти дацзыбао – ерунда, не документы отдела безопасности. Володя не контрреволюционер». Поставили печать. Я положил бумагу в карман и вернулся в Тайюань. Показал им бумагу. Они: «Извините». Извините…
А через год образовались две группы. В одной те, кто принимал политику Коммунистической партии. В другой те, кто был против. Когда я приехал в этот институт, ректор в столовой делал доклад о «культурной революции». В этом институте я никого не знал. Я думал, Коммунистическая партия и Мао Цзэдун проводили эту революцию, чтобы укрепить партию. Я стоял на стороне коммунистов. А через год другие захватили власть: преподаватели и студенты – хунвейбины. Тогда они объявили меня контрреволюционером. Я снова поехал в Гуйлинь. Хотел доказать, что я не контрреволюционер. Они поехали за мной в Гуйлинь и там схватили меня. Всё время говорили: «Это неправильно, то неправильно». Я ругал их: «Неправильно? Вы обманщики!». И в это время я на полу спал. Никто не занимался тогда, уроков не было, только революция. Меня не в тюрьму тогда отправили, а в институте заперли, в пустом кабинете. Окно, за ним дерево. Бумаги раскиданы. Я спал на полу три месяца. Били меня: «Шпион Советского Союза!». Я говорил: «Нет, я не шпион». – «Ты был переводчиком специалистов Советского Союза!» Я сказал: «Начальник мне приказал. Это моя работа». – «Начальник тоже шпион Советского Союза!». Они не знали, кто начальник. А моим тогда начальником был отец Си Цзиньпина. Но я им не сказал. Во время «культурной революции» отец Си Цзиньпина провёл в тюрьме десять лет. На директора нашего института надели шутовской колпак. Я рядом с ним был тогда, тоже в колпаке. Чуть не умер. Били меня. Каждый день давали только кукурузные пампушки – одну, потом ещё одну. Все время голодный был. Иногда на собрания выводили. «Шпион, шпион, шпион», – всё время ругали. Чуть не сошёл с ума.
Один порвал на мне рубашку. Я его обругал: «Подожди, придёт время, и купишь мне хорошую рубашку!». Они хотели найти эту бумагу, где было написано, что я уничтожил не документы, а ерунду. Я лежал на полу и думал, как быть, куда спрятать эту бумагу. Если они у меня её отберут, то будут говорить, что я уничтожил документы, и тогда ничего не поделаешь. Потом я порезал тюбик с зубной пастой и выдавил всю пасту в туалет. Спрятал бумагу в тюбик. Никто не заметил. Они сказали: «Поехали обратно в Тайюань!». – «Хорошо». – «Собирайся!». Они думали, что увидят её, когда я буду собирать вещи. Я сказал: «У меня нет вещей». Стучали по полу, чтобы её найти. Они не могли догадаться, что эта бумага в тюбике. Спросили, где она. Я сказал: «Вон, в туалете, я вчера уже её использовал». Когда вернулись в Тайюань, снова меня мучили, за то, что я уничтожил важные документы. Думали, что этой бумаги уже нет. И тогда я показал её на собрании перед всеми. Но больше всего меня мучили не хунвейбины, а те преподаватели, у кого у самих родители – помещики или были расстреляны, или те, кто реально исповедовал «правый уклон». Чтобы выгородить себя, они мучили меня. Я показал бумагу и опять спрятал на груди. Это моя жизнь. Если хотите взять её, пожалуйста, режьте меня. А потом те преподаватели, которые овладели властью и стали руководителями революционного комитета, исключили меня из института. Они писали в городское управление, чтобы меня отправили в шахту добывать руду.
Когда меня заперли, ещё заставляли трудиться. Преподаватели-хунвейбины следили за мной. Когда я после работы ложился спать, они кричали: «Володя, иди за водой!». Шёл к колодцу за водой. А я слабый, голодный, сил мало. Один раз пытался поднять ведро, упал, разбил голову об ведро. Однажды они сказали: «Володя, тебе скучно, мы знаем. Но смирись». – «Как смириться?». – «Вот вывинти лампочку из потолка и вставь туда пальцы». И я понял, что им больше нечего придумать, как меня дальше мучить. Я смеялся: «Дальше у вас дороги нет, чтобы меня мучить. Пока на горе есть лес, будут дрова». Я считал, если я выживу, у меня будет хорошее будущее.
Я сказал городскому начальнику: «Это неправильно. Я не поеду копать уголь». И он вдруг сказал: «У тебя есть ноги. Иди куда хочешь. Мы не будем мешать».
Во время «культурной революции» Мао Цзэдун думал, что Советский Союз будет с нами воевать, поэтому наш институт переехал далеко в горы. Я поехал оттуда в правительство провинции. Оказалось, что моё имя уже вычеркнули из институтской домовой книги. А без выписки из этой книги нельзя было купить хлеб. Показал свою бумагу начальнику палаты образования. Он сказал, пока моё имя не впишут обратно, другие преподаватели тоже не смогут получать хлеб. Значит, всё-таки есть хорошие люди и среди коммунистов. А ночью ко мне постучались два преподавателя. У одного из них отец – помещик – был расстрелян, другой сам был «правый уклонист». – «Надо добавить твоё имя в книгу». – «Почему?». – «Без тебя мы не можем получить хлеб». Я опять хохотал. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.
А потом в конце «культурной революции» они писали на красном плакате: «Извините, Володя, мы виноваты». А до этого каждый месяц давали мне только тридцать юаней. Не было заработка. А тут ещё и компенсацию дали – две тысячи юаней. Тогда я был как сумасшедший. Ходил по всему институтупоказывал деньги и смеялся: «Ха-ха-ха, я победил!». Потом руководитель их революционного комитета сказал: «Володя гордый. Почти сумасшедший. Я всё время его ругал. Он здесь, я ругал его. Он там, я ругал его. Он на собрании, я ругал его.
Я сдаюсь».
Вскоре Министерство сталелитейной промышленности собралось строить завод в Ухане. Понадобился переводчик английского языка. Мой знакомый стал заместителем министра этого министерства и направил меня с женой в Ухань. И мы стали переводчиками. Три года мы там работали. Тогда Мао Цзэдун умер. И всё хорошо было. Когда построили завод, собрались ехать в Шанхай строить другой завод. А я уханец. Я попросил ректора института, где я учился, написать её другу, тоже ректору, чтобы меня оставили в Ухане преподавателем английского языка. Потом я стал профессором английского языка. После выхода на пенсию я поехал в Россию. Работал переводчиком русского языка. Когда я вышел на пенсию и первый раз оказался в Москве, на Красной площади коммунисты проводили митинг против происходящего. Тогда уже власти и Советского Союза не было. Много народа там было, шумно. Мой друг сказал: «Профессор, власть пала, а это коммунисты протестуют». Я очень удивлялся: как так?..