Страница 6 из 7
В целом, политики и политические институты не приспособились к этой новой среде, оставаясь явно монологичными в своей работе, не проявляя себя хорошим слушателем. В то время как более проницательные политики говорят о своей приверженности «разговору» с людьми, которых они представляют, они не спешат задействовать технологии, позволяющие общаться с множеством людей одновременно, что делает социальные медиа так привлекательными.
Это указывает на довод в пользу диалогической формы политического представительства, основанного скорее на потенциале коммуникативного взаимодействия, чем на проблематичном принципе расстояния. Доклад Председателя Комиссии по цифровой демократии указывает на такое развитие, обозначая, что действительно «большим преимуществом социальных медиа является то, что люди реагируют на парламентские встречи и события, используя свои собственные слова. Самая актуальная информация о Парламенте не обязательно должна быть направлена только в одну сторону. В настоящее время представителям общественности, которые следят за парламентскими дебатами, не разрешается использовать свои телефоны. Но люди все чаще ожидают, что смогут размещать записи в твиттере и блоге с мероприятий такого рода в реальном времени. Разрешение брать с собой на мероприятия мобильные устройства сделает это возможным» (5).
Но такое важное признание ценности «собственных слов» людей также предполагает, что они выступают исключительно в роли звена обратной связи: комментируют встречи и мероприятия, на которых говорят политики; размещают твиты и записи в блогах по мере того, как они наблюдают за работой Парламента. А как насчет голосов граждан как непосредственных участников оценки работы правительства, подготовки политических документов и их обсуждения? По этому поводу доклад гораздо более сдержан: «Мы уверены, что онлайн-участие общественности в работе Парламента будет приобретать все большее значение, но мы сознательно осторожны в этом, по крайней мере на начальном этапе, чтобы избежать краха ранних экспериментов, раздавленных весом ожиданий» (6). В самом деле, настолько осторожно, что единственные ссылки в докладе на общественный вклад в политическое представительство относятся к электронным петициям, где людям разрешено подписывать предложение без какого-либо дальнейшего взаимодействия с другими подписантами или парламентариями. Кроме того, упоминается довольно символическое предложение, чтобы публика была допущена к обсуждению вопросов в Интернете до того, как они дебатируются в переполненном Вестминстерском Холле Палаты Общин: «Люди, заинтересованные в обсуждении, должны иметь возможность обсудить ее онлайн, до дебатов в Палате Общин. Члены парламента могут внести вклад в это обсуждение или просто наблюдать» (7). Люди, заинтересованные в парламентских дебатах, уже сейчас могут свободно обсуждать вопросы онлайн перед парламентскими дебатами. Точно так же у парламентарием нет никаких ограничений участвовать в таких дискуссиях с гражданами; однако, делают это немногие, предпочитая наблюдать с стороны или вовсе игнорировать их, рассматривая такое участие как зря потраченное время.
Доклад упоминает «экспертные свидетельства», утверждая, что «технологии – это «превосходный инструмент сбора информации, [но] по-прежнему недостаточно хорошо работающий в случае масштабной делиберации» (8). Что конкретно это значит? Технология не является субъектом, она не собирает информацию и не определяет качество дебатов. Возможно, тем самым утверждается, что в то время, как люди вполне способны собирать информацию о том, что говорят и делают политики, им не очень хорошо удается дискутировать друг с другом относительно важных политических проблем. Что бы ни имелось в виду, было бы полезно услышать от Комиссии, как демократическое представительство могло бы быть усилено с помощью постоянного обмена идеями, знаниями и опытом между депутатами и избирателями.
Оказавшись неспособной все тщательно обдумать, или хотя бы мимоходом отразить потенциальную возможности) радикального обновления демократии, Комиссия сфокусировалась над тем, чтобы найти новые пути улучшения осведомленности граждан о текущем парламентском процессе, как будто бы наблюдение за властью через приоткрытый занавес для понимания внутренних процедур и документов является достаточным для преодоления чувства отстраненности. «Комиссия была поражена тем, какой эффект оказывает…нехватка понимания нашей демократической системы, когда многие граждане чувствуют себя оторванными от членов Парламента и самого Парламента. Мы приветствуем ведущуюся работу по повышению осведомленности граждан о деятельности Парламента…» [9). «Возможно наибольшим барьером, стоящим на пути вовлечения молодежи в политику, является нехватка знаний о политическом и парламентском процессе.
Поэтому мы рекомендуем улучшить политическое образование» (10).
Одно из более инновационных предложений доклада состоит в создании словаря профессиональных парламентских терминов (jargon-buster), позволяющего гражданам понять, о чем говорят и что делают их представители: «Сделать парламентский язык более доступным – главный шаг на пути открытия Парламента для граждан. Цифровые инструменты, такие как профессиональные глоссарии, могли бы помочь гражданам понять сложный парламентский язык» (11).
Идея о том, что проблема в политической коммуникации могут быть преодолены путем предоставления гражданам цифровых разговорников, как для туристов во время экзотических путешествий, вряд ли является состоятельной. Пожалуй, именно представители являются теми, для кого должны быть выпущены такие разговорники, чтобы помочь им в коммуникации с различными социальными группами, чьи интересы и взгляды недостаточно представлены в коридорах власти. Осмысленный перевод – это улица с двусторонним движением, а самореферентные призывы «понять нас такими, какими мы сами хотим быть понятыми» неспособны рассмотреть то, что кажется более сложным аспектом кризиса представительства. Комиссия поставила перед Парламентом амбициозную «задачу обеспечить, чтобы к 2020 году каждый мог понять, что он делает» (12). Но возможно более срочной проблемой демократии, которой могли бы заняться парламентарии, является поиск лучших способов понять, что сами граждане делают, говорят и хотят и, тем самым, устранить зияющий разрыв между политикой (институциональной, направленной сверху-вниз) и демократией (низового уровня, направленной снизу-вверх)?
Взаимодействие с традиционными политическими институтами – не единственный способ, благодаря которому мнения граждан будут услышаны. По мере ослабления веры в официальную политику рос интерес к альтернативному демократическому действию вне формальных политических институтов. Сетевые формы социальной коммуникации позволили активистам двадцать первого века объединить онлайн-координацию с уличными акциями для того, чтобы обозначить повестку дня, обеспечить влияние и организовать протест. Значительно более обширное, мгновенное и новаторское использование Интернета в сравнении с большинством официальных институтов управления питает цифровой активизм новой формой политической энергии, которая делает традиционную политику вялой и устаревшей. Вместо того, чтобы ждать, пока избранные делегаты выступят от их лица, цифровые активисты овладели хорошо отлаженной и динамичной практикой самопрезентации.
В этом процессе им пришлось решать исторически важную задачу координации. Как исследователи, так и практики почувствовали, что в Интернете есть что-то такое, что позволяет группам с небольшим количеством ресурсов, гибкими структурами и развивающимися программами координировать коллективные действия. Но только недавно это явление было теоретически осмыслено. В книге У. Ланс Бенетт и Александры Сегерберг «Логика связующего действия: цифровые медиа и персонализация соревновательной политики» (W. Lance Be