Страница 5 из 15
Песчаные, заросшие мелким кустарником косы. Упорные птичьи голоса. Неясная взвесь сознания.
Опущенная в воду с кормы на верёвке судовая швабра, мерно подпрыгивающая и болтающаяся в кильватере корабля. Кажется, что это неизвестный большой науке самопальный прибор для фиксации внутренней энергии Оки.
Душа реки есть тело её сокровенной энергии.
Из пассажирского салона вдруг вывалился на палубу жизнерадостный аккордеонист, наигрывая «Варяга», и попытался вяло распеть нескольких продрогших женщин.
Мосты через Оку по мере приближения к Нижнему множатся. Они создают перпендикулярную графику речной аква-архи-тектуры.
Время от времени возрастающие по берегам в некотором отдалении большие мастодонтообразные многоэтажные дома-лайнеры. Инородная Оке постисторическая и постгеографическая «фауна».
Миф реки есть воплощённая река мифа.
Метагеография железной дороги
Железная дорога убаюкивает. Псевдодомашний уют. Возникновение неожиданных сообществ в купе. Налаживание первичного общения, присматривание друг к другу.
Девушка попала в купе в окружение трёх мужчин. Сначала боязно. Постепенно привыкает.
У Кирилла всё по-домашнему. Вкусная еда, много овощей и фруктов с собой.
В поезде первое дело – отоспаться, если едешь далеко.
Общение в поезде – прямой результат случайной совместности. Так или иначе, ты находишь пути непосредственного контакта. Твоя среда в купе: лицом к лицу, физиологические параметры становятся психологическими.
Симпатию или неприязнь лучше скрывать.
Симультанный ландшафт за окном.
Ты несёшься ритмично, «прямо», гарантировано вперёд. Обеспеченная ортогональность жизни в поезде.
Стоянка даёт возможность ощутить разницу миров – оседлого, статичного и кочевого, круговращающегося в своей ортогональности.
На перроне. Мороженое, пиво, чипсы. Вокзальное фланёрство пассажиров, одетых легко, по-домашнему, почти раздетых. 28 градусов по Цельсию.
Офени вдоль поезда. Огромные плюшевые медведи, пирожки домашние, варёная картошка. А на станции два часа назад были пластиковые стаканчики с черникой.
Мир линейного, работающего по расписанию, мелкого «му-равейного» железнодорожного бизнеса.
Как бы протянуть, вытянуть, расширить свою жизнь как можно большим пространством – не физическим, но метагеогра-фическим.
Перевод «физики» путешествия во внутреннее пространство.
Мужчина-проводник в вагоне: всё ему удаётся хуже, чем женщине. Жестковат, нет ауры. Обычно, даже если женщина ленива или нерадива, вагонное хозяйство всё же как-то «идёт». В вагоне нужна традиционная коммуникация, а это – приоритет женщины.
Станция Балезино. Целая придорожная индустрия, поскольку станция узловая, меняют локомотив у состава. Весь перрон уставлен мощными типовыми передвижными тележками-витринами на колёсах с шинами. В них и сувениры (ложки, лапти, шляпы), и продукты, и мороженое.
Мимо проходит загорелый коренастый мужик с монголовид-ным лицом – в синей майке с надписью «СССР» и в красных трусах.
Питание в поезде утрачивает целенаправленный ритмичный характер. Вдруг начинаешь есть или пить чай, потом надолго забываешь о еде. Увлекаешься разговором, сильно устаёшь от долгого общения. Диванчик в купе превращается в ристалище повседневной жизни.
Сменяющиеся калейдоскопично ландшафты железнодорожных перронов. Завихрения людей во время стоянок поездов. Местные, пассажиры; меланхоличные полицейские, шествующие вдоль поезда.
Эфемерность, сильная трансфигуративность повторяющихся вокзальных ландшафтов.
Край водонапорных башен. Жадно пьющие лошади-локомотивы. Ностальгия по железной дороге прошлого.
Дети, бегущие вдоль купе. Косая игра бегущих лучей заходящего солнца, пронизывающего открытые настежь купе.
Рыжая пластиковая бутыль кваса «Красная цена», пламенеющая на купейном столике в закатных просветах.
Каменск-Уральский. Лёгкий город с жесткими ребятами.
Берега реки Исети, природа внутри города. Компактный прогулочный кораблик.
Ты узнаёшь горы по рассечённой узости распластанных долин.
У палатки на берегу Зюраткуля. Ты опрокинут горой надвигающегося покоя.
Огромное голое пузо пассажира из соседнего купе. Иногда оно выглядывает из купе, а самого хозяина не видно.
Усталый донельзя, ты плюхаешься на верхнюю полку в полпервого ночи и проваливаешься в яму бессознательного. Она едет в поезде, вместе с тобой.
Горы схвачены близостью парящего взгляда. Обзор следующих друг за другом горных горизонтов рождает уверенность в надёжности полуспрятанных долинных ландшафтов. Пространство становится постоянно прибывающим, расширяющимся внутрь.
Горы вмещают в себя вращение пространства, ищущего широту внутреннего ландшафта.
Урочище «Чёрная скала» на Таганае, под Златоустом. Вид на гору Круглица. Мягкость переходных горных форм, как бы вырезанных из синеватой бумаги.
Театр горных действий. Горы движутся пространственным коллажем, нанизываясь друг на друга, наваливаясь на зрителей всей мощью ландшафтной декламации. Горный ландшафт воображается различением буквальной высоты взгляда, взора и ходовых сюжетов, поистине цирковых аттракционов безудержного падения с «телячьим восторгом».
Горный жест настораживает жестью приближающегося неба.
Пагубная самонадеянность монад.
земли моря и звёзды четвёртая геометрия жизни сжимая мелеющий страх кругозора сердце ждущее ездой незнаемой движется млея и емля далей юрты радея четями коловращений взоров кружащих
Просторное время, затаившееся излучинами, заимками и балками сокровенных мест.
столбчатая отдельность добра индейцы ястребом гордые в горах бегущие в воздухе огоньков мерцающих гор в небесной крыши коньках забывшие зацепившие дождь жесты божеств и блеск облаков магеллановых угасает деревом пламени племени имени на раменах неслыханных детей
Случайным разговором текущая за окном купе дорога золотой осени.
Сон в пути оказывается путём расширяющегося, всепроникающего сна. Пространство раскладывается, раскрывается железнодорожным сном.
Купейная совместность становится, идёт мелкими частыми движениями встретившихся попутчиков, притирающихся, привыкающих друг к другу. Любое тело запоминает эти мелочи, присваивая их как общее достояние, наследие пространства.
Сидя в купе, усевшись в нём, как в собственном коконе, я нахожусь ещё во власти шлейфа допутевых состояний и аффектов.
Но они всё больше отстают, растворяются (бедные), исчезая в письме путевой ритмики.
Проводница пылесосит ковровую дорожку в коридоре вагона. Залазит в наше купе, елозит пылесосным хоботом по коврику под ногами. Пассажиры повисли приподнятыми ногами в воздухе – плывущим уходящим поездом.
Блик в чая стакане.
Не чаешь разговориться в келье купе.
Зеркало двери купейной.
Уходишь в пейзаж заоконный забывшись.
Вдруг заглянул полицейский в купе, улыбкой прикрывшись.
Недоверия едет страна.
На столике приоконном цветёт, растет куча еды и бутылок.
Замок готический воздуха.
Водонапорная башня стареет, молча уткнувшись в печаль.
Платформа пустынная мимо.
Дачки барачные сгрудились, к дороге цепляясь мечтами.
Небо – потерянный дар.
Стоянка долгая наконец.
Бестолочь движется, плещется, мается, выйдя из берегов.
Пещерной пустотой глазеющие брошенные гаражи вдоль путей.
Вокзал стеклянный огромный –
хочешь прилепиться к стенке, Не можешь.
Продажа шоколадных конфет на перроне.
Промокший окурок тускнеет в луже, отражающей тронувшийся скорый поезд.
«Я ещё помню время, когда люди шли с работы в телогрейках».
Взволнованный голос из соседнего купе.
Соседи обедают мирно.
Раскрыв дверку купе, сажусь в уголку.
Проводница проверяет билеты.
В темнеющих сумерках уходящие вдаль промзоны предместий.