Страница 50 из 98
Ночь, несмотря на столпившиеся, стеснившиеся к самой-самой тропке деревья, была распахнута вширь.
Ночь и планета были все - настежь.
Впрочем, наступил наконец такой момент, когда грохот барабана и завывание шамана заполонили-заполнили собой все.
И тогда мы увидели огромную поляну, освещенную столбом огня, теряющегося где-то в далеких темных небесах, где, трепеща, гасли искры и где недвижно-холодно, пронзительно-остро горели звезды.
В центре поляны, совсем близко от уходящего, от текущего ввысь столба пламени, - кружился, бил в бубен и завывал небольшой обнаженный человек. Или он казался небольшим по сравнению с огромным, чуть зыблемым, желтым столбом огня? Или он казался маленьким из-за обступившей, обставшей поляну, колотящей в барабаны, подхватывающей его завывания толпы?
Обнаженный человек, извивающийся, лупящий в бубен, взывающий, взвывающий, казался точкой, мускулистой точкой, которая стягивала вокруг себя шевелящуюся ночь, столб пламени, подвывающих, неясно видных в толпе людей.
- Нуте-с, - сказал Тихон, - он, кажется, в порядке. Давайте-ка в небо из огнеметов.
Что мы и сделали.
Четыре огненные реки рванулись, протекли в черное небо и, надломившись, попадали вниз, шурша искрами и поджигая лес.
Я ожидал, что начнется паника, но жрец остановился и выкрикнул нечто гортанно-клекочущее.
Вмиг от замершей, застывшей в ужасе толпы отделились несколько неясных, но очень поворотливых теней и кинулись к деревьям, на которых уже распускались огненные опасные цветы.
- Молодец, - похвалил Тихон, - сначал насчет пожара распорядиться, а уж потом с Посланцами Неба побеседовать. Вот это мистик так мистик.
Жрец приложил рупором ладони ко рту и вывел в импровизированную таким образом трубу эдакую "галорию", эдакую переливчатую руладу, что я моментально вспомнил киносеанс и начальника школ.
Тиша ответил так же, но значительно хуже. Несколько раз срывался на фальцет и дал "петуха".
Федька даже поморщился и затряс мизинцем в ухе.
- Тоже мне - меломан, - недовольно буркнул Тиша.
- Как ты языкам скоро выучиваешься, - с откровенной завистью произнес Мишель.
- Пошли, - не обратив на комплимент никакого внимания, сказал Тиша, зовут, елки-палки, ебте, как говорит ваш Гордей, Посланцев Неба.
И мы сделали шаг к поляне, один-другой.
Жрец выкрикнул что-то пронзительное, разрывающее ночь - и мы услышали согласный, словно на раз-два, шорох-шарахание вправо-влево людей, невидных нам, но дающих нам проход.
- Ох ты, - восхитился Федька, - как у них дисциплинка поставлена! Как на параде!
- У них, - лениво объяснил Тихон, - вся жизнь как на параде. Этого не тронь, туда не сунься, это не ешь, того не пей.
- Тюу, - огорченно протянул Мишель, - сколько я к вот таким ни летал, все думал: ну, раз голые и в шкурах, то, блин, свобода!.. А, блин, ни хера нигде свободы нет.
- Вот чем хорош иностранный язык, - задумчиво заметил Тихон, - любую глупость лепи, все думают: нивесть что мудрое рассказываешь.
- Не скажи, - обиделся Мишель, - здесь наоборот. Тебе что-то мудрое втолковывают, а ты думаешь, глупость лепят.
Жрец ждал нас, широко расставив ноги. Тяжело дышал.
В наступившей тишине был слышен только треск костра. И откуда-то издали донесся пронзительный крик птицы.
Словно отвечая ей, гортанно выкрикнул нечто повелительное жрец.
- Чего? - поинтересовался Мишель. - Останавливаться?
- Да нет, - Тиша махнул рукой, - это он своим.
Мы услышали слитный шорох.
- На колени брякаются, - вслух пояснил Валентин Аскерханович.
Жрец выставил перед собой ладонь. Мол, стоп, машина! Тпрр, каурка.
Тихон, прижав руки к груди, что-то объяснял жрецу, так и не опустившему руку, словно бы ладонью обороняющемуся от нас.
Тиша обернулся к нам:
- Сейчас вам танцы показывать будут.
- Что он еще сказал? - спросил Мишель.
- Что слонозмей, - вздохнул Тихон, - очень волнуется... Завтра, вероятнее всего, - припадок. Вовремя прилетели, завтра полюбуетесь... Так... фрукты, ягоды, напитки и прочее - не жрать, не хлебать, не лакать. У нас все есть. У "отпетых" собственная гордость...
Мы сидели, отделенные от людей этого леса костром. И они так же зыбко, ненадежно видели нас, как и мы их...
Зато мы увидели очень хорошо, яснее ясного, нечто косматое, змееобразное, похожее на гигатскую мохнатую гусеницу, вползающую меж нами и костром. Ее движения были вальяжны и победны. Отвратительное сытое сладострастие изгибало каждое сочленение ее тела.
Диего заорал и стал стаскивать огнемет.
- Сидеть! - прикрикнул на него Тихон. - Сказано тебе - танцы! Сидеть не рыпаться, не позорься. Что он у вас такой нервный? - обратился он к Мишелю.
- По сортиру соскучился, - угрюмо буркнул Мишель.
Диего стер пот ладонью со лба.
- Извините, бормотнул он, - я думал, это - оно.
Не тушуйся, - посмеялся Тихон, - это не оно, а они... Видишь, воон там - ножки-ноженьки?.. Вот... Оно ты уже видел. И завтра еще увидишь, как оно их кушать будет.
"Гусеница" заизвивалась у самого костра, казалось, перед нами клубится мохнатый, выползший из глубокой расщелины, одетый во многие шубы червяк. Теперь-то было заметно, что кожа этого червяка, этого гиганта сшита из множества шкур зверей. Я распознавал шкуры медведя, волка, кабана... В извивах, в извитиях червеобразного тела внезапно мелькала, будто вспыхивала искаженная последней предсмертной мукой морда зверя - медведя, вепря или кого-то вовсе странного с распяленной пастью, с безобидными ныне, чуть не бутафорскими клыками...
"Гусеница" внезапно застыла в каком-то жестком изгибе-изломе. Тут и я заметил множество голых женских ног, прикрытых до лодыжек крепко сшитыми шкурами. Теперь даже стали заметны грубые швы, которыми были сшиты шкуры.
Тело "гусеницы" дрогнуло и легко-легко заколебалось, словно бы "гусеница" проглотила море - и море вспучивает, колеблет ее тело изнутри...
Диего сглотнул и уперся руками в землю.
- Маленький, - издевательски обратился к нему Тихон, - гляди, сейчас голые дяди выскочат с копьями - и ведь ни капельки не боятся. А ты одетый и с огнеметом - и боишься. Как же тебе не ай-я-яй?