Страница 41 из 98
- Юннат, - скривился Валентин Аскерханович, - юный натуралист. У него в штабе, в кабинете, хомяк живет и попугай. Попугай дурной такой, ни хрена слов не знает. Пиздей Пиздеич его учил-учил: и "попка-дурак", и "Антоша хороший" - скорее бы хомяка выучил разговаривать, тупой, блин, попугай оказался, как бревно...
Грузовик остановился. Валентин Аскерханович заколотил в крышу кабины:
- Дальше, дальше, Витек. Этих раздолбаев в к нам определили.
Грузовик фыркнул и поехал.
- Эт, - Валя покачал головой, - совсем Витек мышей у нас не ловит. Видел же, что Пиздей Пиздеич недоволен, а тормозит у первой... Слышь, Ббте, Ббте, оглох? Ты не обижайся, у нас у всех кликухи. Вон даже Гордей Гордеича Пиздей-Пиздеичем прозвали.
- Валентин Аскерханович, - вежливо поинтересовался я, - у вас какая кликуха: п...бол или мудозвон?
На сей раз Диего не стал вмешиваться, и мне удалось отбить удар.
- Блин, - в бешенстве заговорил Валентин Аскерханович, - блин, да ты еще и драться умеешь? Ббте... пародист... К нему по-человечески, а он... драться умеет... он, - Валентин Аскерханович покрылся от волнения пятнами, ругается. С ним нормально разговаривают, а он - оскорбляет. Ты сам п...бол. Вот!
Грузовик остановился как раз, когда Валентин Аскерханович произносил "вот". Это вышло настолько забавно, что я рассмеялся.
Валя еще раз махнул кулаком, я ответил.
- Брэк! - услышали мы резкий, не слишком приятный высокий голос.
В кузов заглядывал здоровенный мужик с тоненькими, аккуратно пробритыми усиками.
- Мишель, - морщась от боли, сказал Валя, - вот пополнение привез. Ты за дежурного?
Мишель помолчал, потом спросил:
- Это они что же, всю дорогу тебя так мудохают?
- Нет, - начал объяснять Валентин Аскерханович.
- Понятно, - перебил его Мишель, - делают перерывы, чтобы отдохнуть... Ну, капитан ты, самый здоровый, подь, капитан, сюда...
Мишель спрыгнул с колеса и ждал меня внизу.
- Это такая борзота, - пожаловался Валентин Аскерханович, - он и полковника на хер послал.
- Правильно сделал, - кивнул Мишель, - туда ему и дорога... Знаешь. что он сегодня сделал?
- Ну?
- "Летающего воробья" выпустил... Здоровый, - крикнул мне снизу Мишель, - быстро вниз прыгай, сейчас меня будешь посылать.
- Как же это он, - искренно ужаснулся Валя.
- Мудак, - объяснил Мишель, - на волю птичку выпускаю...
Я спрыгнул вниз - и тут же получил в живот, в грудь, в скулу - удар за ударом.
Я упал и скорчился, стараясь не стонать от боли, закрываясь руками от возможных ударов.
На какое-то мгновение боль застила все мое существо, и я не расслышал, что говорил Мишель. Потом услышал:
-...Привезли, все нормально, а этот мудак открывает клетку, я, говорит, думал, это - птичка...
- А, - догадался Валя, - так это за "летающим" все сорвались?
- Сорвались, сорвались, - подтвердил Мишель и тронул меня за плечо, вставай, приехали.
Я поднялся. Диего стоял руки по швам, навытяжку.
Мишель деловито въехал мне пару раз по скуле, потом развернул меня и с силой дал под зад ногой.
- Таким вот путем, - объяснил Мишель, - чтобы руки не распускал. Марш в расположение! Живо! Что ты стоишь?
Лицо у меня горело. Нет ничего страшнее и унизительнее, чем идти с битой рожей и битым задом. Кто хоть раз испытал это - не забудет никогда.
Если хоть раз вам въехали в морду, а вы не смогли защититься, то чувство бессилия и унижения выжгут в вашей душе славный чудесный след, траншейку, и долго, долго на вашем небе вместо доброго солнца над вами будет нависать насмешливый кулак.
Но тут и неба не было, но здесь и удар кулаком по морде был не самое ей-же-ей - страшное. Подумаешь.
Вон Валентина Аскерхановича головой в унитаз окунули, а он - ничего. Жив и здоров, силен и весел.
Все дело в дивной способности человека забывать. Ведь если бы унижение, испытанное Валентином Аскерхановичем тогда, было бы живо в нем до сих пор, как бы он жил? Как бы он мог бы жить?
Он загремел бы в "вонючие" - и не вылезал бы из болота.
Валентин Аскерханович распахнул перед нами двери, тяжелые, кованые.
Казарма как казарма.
Двое "отпетых", голых по пояс, натирали пол.
- Хуан, Федя, - окликнул их Мишель, - кончай работы. Прибыло молодое пополнение...
- У, - подивился Хуан, - молодое пополнение уже получило в морду? Так скоро? Это, наверное, очень лихое молодое пополнение.
- Так, - сказал Мишель и ткнул в меня пальцем, - южный наглец. Докладывай.
- Джек Никольс. Бывший воспитанник седьмого карантина прибыл в третью роту "отпетых" Северного городка.
Валентин Аскерханович прошел к совей кровати, уселся на табурет и сказал:
- Он - пародист, блин, такие штуки отмачивает. Полковнику представляется: "Джек, ебте, Никольс, ебте. Прошу любить и жаловать, ебте. Пиздея чуть удар не хватил.
"Отпетые" и Мишель расхохотались. Диего заулыбался, я усмехнулся и тут же получил тычок в зубы.
- Рукоприкладство у "отпетых", - сказал я и потрогал расшибленную губу, - запрещено.
Мишель сунул мне кулаком в ухо.
Я шатнулся, схватил табурет, стоящий рядом, - и целый град ударов посыпался на меня.
Я свалился на пол, табурет брякнулся рядом со мной.
Боль, соленый вкус крови, бессилие и тяжесть собственного тела, ставшего просто мешком из боли и тяжести, придавили меня к полу.
- Ну, - спросил Мишель, подождав, пока я восстановлю дыхание, - что кряхтишь, как старый дед? Встал и пошел драить унитазы и медные ручки в умывальнях... Давай, давай, очень медленно, страх как медленно...
Я поднялся, морщась от боли, поставил на место табуретку, взялся за спинку кровати и пообещал:
- Я тебя убью.
- Убьешь, убьешь. - презрительно хмыкнул Мишель, - вон Валентин Аскерханович, когда его только, только привезли, тоже бегал по расположению - орал: убью, зарежу - растопчу - не помилую. Я нервный и у меня воо такой нож есть! Помнишь, Валек, - Мишель подмигнул Валентину Аскерхановичу, - как ты тут всех воо таким ножом стращал?
- Помню, а как же? - заулыбался едва ли не радостно Валентин Аскерханович, - а нож у меня, кстати, был.
- Нож, - сказал один из "отпетых", что натирал пол, а ныне наблюдал за воспитательной сценой, - это не главное! Зарезать можно и ногтем - было бы старание, умение и желание.