Волжане

Над копошащимися с железными вилами недорослями, усевшись на высокую жердяную изгородь, разделяющую отдельные бурты дурно пахнущего слоеного пирога, цветасто выводил свою речь мелкий паренек лет двенадцати?

— Если вдруг вы, рабы дерьма и лопаты, загубите мне этот урожай, то я вас в эту кучу и закопаю! А ну, нанесли последний мазок на свое произведение! Спускай портки, на три-четыре доставай… Ай-яй-яй! Ефросинья не выдержала.

«Сквернословить еще будет тут, в моей епархии!»

— Ты, оголец, сейчас сам на три-четыре достанешь! И покажешь применение своему хозяйству под моим присмотром… Только по другому назначению! На первой же встреченной вонючей козе! Чтобы отныне все девки от тебя шарахались, как от прокаженного!

— За…задушишь, тетка… ак-ха!

— Говнодавы, говоришь? И что там было раньше, а? Повторить?! — Ефросинья подняла мальчишку повыше и несильно встряхнула. — А ты тогда кто?

— Я? — полузадушено захрипел малец, пытаясь зацепиться руками и ногами за ставшую вдруг недостижимой изгородь. — Я Ероха!

— И кто ты, Ероха?

— Химик я, по призванию. А ныне сассе-низатор!

— Х-хто?!

— Химик же, только с дерьмом вожусь!

Ефросинья оглядела застывший ряд мальчишек и громко вопросила.

— И кто тут главный?!

Недоросли переглянулись, и какой-то пацан, счастливый обладатель густой копны светлых волос и таких же по цвету бровей, недоуменно процедил.

— Так он и есть, Ероха…

— И почему вы этому мелкому отродью позволяете изгаляться над вами? Тумаков дать не можете за слова его поганые в вашу сторону? Главному за мерзости такие еще больше полагается!

А мы… это…

— Запороли в прошлый раз емчугу без него. Совсем мало выпарили!

— Что за бурт?

— То не бурт был, — белобрысый повел бровями в сторону дальнего угла.

— Лошадиный навоз в яме гнил.

— Не поняла… — Ефросинья оглядела недоуменно пожавшего плечами мальчишку и пояснила. — Емчуга лишь с человеческого опорожнения получается добрая, а с животины ее совсем мало тем более в яме! Она еще и не вызрела там! Года ведь не прошло, как туда навоз заложили так? А нужно два, а то и все пять для лошадиного! За сроками следите!

— Зачем тогда нас гнать сюда и требовать все больше и больше этой самой селитры? — вмешался Ероха, хрипя от удушья. — Отпусти ты меня, тетка Ефросинья!

Она вынужденно ослабила захват и добавила.

— И только бурты, больше никаких ям. Пересыпать же лучше не соломой, а свекловицей или подсолнечником.

— Кха. А известью? — прокашлялся Ероха, потихоньку освобождаясь из цепких рук старосты.

— Лучше золой, иначе поташом придется обрабатывать. Да переворачивать не забывайте время от времени!

— А нужно… ну, это? — подвинувшийся ближе светлоголовый мальчишка неловко подергал завязки портков.

— Нужно! И не только самим! Водите сюда всех после обеда, хм… орошать свои труды праведнее! Я распоряжусь… Зовут-то тебя как, ороситель?

— Еремеем. А откуда ты, тетка Ефросинья…

— Откуда знаю? А чья я жена?! Ну, то-то! И почему, Еремей, тут вы, а не основная бригада?

— Так знающие все с Вовкой на Вятку подались, пришлось нам самим здесь помои да дерьмо месить… — опять взял в свои руки инициативу Ероха. — Кабы не держали нас в неведении, носясь со своими секретами как с писаной торбой, так мы бы…

Ефросинья выпустила шкирку почти выскользнувшего мелкого сквернословца и украдкой провела рукой по юбке, брезгливо оттирая ее от ощущения засаленного воротника рубахи. Понятно, что на такую работу чистое никто не надевает, но все таки…

— Теперь ты главный, Еремей.

— Напрасно ты, тетка Ефросинья, на Ерошку озлилась…

— Староста я или нет?! Завтра к мужику моему подойдешь, он лично это решение одобрит!

— А…

— А сегодня не суйся. Некогда ему! С этим героем тоже сами разбирайтесь! Но без излишеств! И пусть отныне навеки числится этим… ссенизатором!

Показав напоследок кулак сгрудившимся мальчишкам, она продолжила свой путь в сторону дома.

Желчное «спасибо тебе, тетка Ефросинья, за справедливость твою бесконечную и ласку неизбывную!», тихо донесшееся в спину, принадлежало все тому же неугомонному сорванцу, которому она обещала скорую расправу от его же приятелей. Останавливаться и вновь ругаться с глупцом, не умеющим держать язык за зубами, означало ему уподобиться, поэтому она лишь печально вздохнула и ускорила шаг.

Чтобы достичь своего пятистенка, поставленного рядом с мельницей и воеводским домом, Ефросиньи пришлось идти еще минут девять. Однако в ее положении прогулки на свежем воздухе были полезны.

Наконец тропинка минула березовую рощицу, заботливо очищенную от сухостоя (еще бы, печь такая прожорливая!), вильнула между ям, заросших крапивой, и закончила свой бег около ивового плетня, растворившись в мураве редкими пятнами проплешин.

Вот и дом родной!

За изгородью лениво и методично тявкал на веревке пес, поддерживая брехню собак с соседских, подворий.

Грелся на пологой крыше амбара кот, через прищур лениво проследивший за приходом хозяйки. А чего ему ластиться? Не зима, чтобы рассчитывать на особый прикорм. Мышей полно. И птенцов, вывалившихся из гнезда. В крайнем случае, можно поохотиться и на взрослых птах, вьющихся около усадьбы.

А еще есть вкусные цыплята.

Этих, правда, кошачья братия трогать уже остерегалась. Запомнила, что можно очень больно получить клювом от наседки или хворостиной от хозяйки. Второе еще опаснее, можно лишиться редкой миски молока и места возле теплой утечки. Выкинут за шиворот в сени, и спасибо за истребление мышей в амбаре не скажут.

Это пару лет назад все, открыв рот, смотрели на диковинки, привезенные из княжеских теремов, да боярские спален. Ныне пушистые питомцы расплодились по всей веси и начали покорять соседние селения, плодясь не хуже кроликов.

Опомнившись, что на донесла утром до кроличьей клетки охапку свежескошенной травы, Ефросинья подобрала на вилы слегка увядшую зелень, засунула ее в кормовой отсек и нагнулась, чтобы отнести бадейку с накопившимся за ночь навозом на компостную кучу.

Неожиданно за спиной захлопали крыльями куры, заполошно убираясь от кого-то не слишком разборчивого. Недовольно зашипел гусь, явно наступая путь тому, кто потревожил его спокойствие…

— На, зараза! Получи еще шипачая бестолочь! Да чтоб тебя перевернуло да треснуло! Да чтоб твои хозяева своим серебром… да чтоб оно у них в подпол провалилось от тяжести неизбывной!! Да чтоб ты просыпался на закате и всю ночь заполошным гоготом исходил!..

«Ого! это кто же невестку так рассердил, что она монеты своим родичам, чуть в глотку не запихивает?»

На самом деле свадьбы еще не было, как, собственно, и помолвки, но Тимку Ефросинья уже давно считала сыном, а Радку невесткой и даже дочкой.

— Солнышко мое. Да какой ирод тебя обидел! — заперев за собой калитку, Ефросинья шутливо погрозила в сторону широкого окна избы, блестящего на солнце еще редким в этих местах стеклом, и шагнула к Радке, принимая ее в свои объятья. — Ух, я ему ноги-то повыдергаю!

А та неожиданно уткнулась ей в плечо и тихонько завыла, орошая вышивку на светлом платье горючими слезами.

— Да что стряслось-то?! — не на шутку взволновалась Фрося, поднимая к себе заплаканное девичье личико. — Или преставился кто?

— Не помер, нет, но… но помрет вскоре, если Николай Степанович стеклянную посуду мне не выделит! Ну что такое десяток колб и реторт на нас и химиков! Половину перебили уже! Мы в очередь на оставшиеся

становимся, чтобы опыты делать!

— Ну, ну, все будет хорошо, девонька… — успокоилась Ефросинья, не понявшая большую часть из сказанного, но ни мало не обеспокоенная этим. — Не переживай так! Да ну их, холвы эти несчастные!

— Да как ты не понимаешь! Без них мы никогда нужный плесневый грибок не откроем! Никогда! И при тяжких болезнях люди продолжат умирать, хотя могли бы излечиться! Вон, соседу вашему, Васятке, не пришлось бы руку три раза кромсать когда она у него загноилась, а тетка Клавдия не преставилась бы на рождество от простуды злосчастной! А он, он… «Некогда этим стеклодувам! Заняты они! Денег нет! Следующий год, следующий год!»