Флаг
(Рассказы)

Единственная наружная дверь вела в дом. Она была открыта. Она резко чернела. Я поднялся по трём обледеневшим ступеням и вошёл в лестничную клетку. Входя, я слышал, как дворник, гремя ключами, запирал ворота.

В лестничной клетке было совершенно темно. Я протянул руку в сторону и нащупал косяк какой- то двери. Я провёл рукой по рваной клеёнке и натолкнулся на почтовый ящик. Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я постучал кулаком в дверь. Я постучал не робко, но и не требовательно. Я постучал так, как стучат знакомые. И тотчас дверь открылась. Можно было подумать, что меня ждут.

— Прошу вас, — сказал женский голос из темноты. — Извините, у нас темно, опять нет тока. Пойдёмте. Не ударьтесь.

Она закрыла дверь на ключ и на цепочку, взяла меня за рукав и повела по тёмному коридору, сильно пахнущему дезинфекцией. В глубине слабо светилась полуоткрытая дверь.

— Я была уверена, что вы уже не придёте. Я не знала, что у вас есть ночной пропуск. И всё-таки вас ждала, ждала, — шепотом заговорила женщина. — Она только что заснула. Она весь день страшно металась. Я думала, что сойду с ума. Я клала ей на голову лёд. Я правильно поступила?

Мы вошли в маленькую, страшно холодную комнату, показавшуюся мне чёрной от копоти. На обеденном столе без скатерти, в блюдечке с маслом горел фитиль, скрученный из ваты. Маленький язычок пламени колебался над обгорелым краем блюдца, шатая на стенах громадные тени стульев и решётки кровати. Стены смугло искрились, как бы посыпанные бертолетовой солью. Я понял, что стены заиндевели.

Женщина взяла блюдечко с огоньком и подняла его над кроватью. Тени на стенах переместились, и стены заискрились ещё волшебней. Женщина была в валенках, в пальто, в платке. Её лица почти не было видно. Торчал только заострившийся нос. Но, судя по голосу, это была молодая женщина.

На кровати, укрытая горой шуб, лежала на спине девочка лет тринадцати с очень нежным, очень прозрачным и вместе с тем воспалённым лицом, с потрескавшимися губами, казавшимися совсем чёрными, с остановившимися, ничего не видящими светлыми глазами за решётками слипшихся ресниц. На её лбу лежал свисший на сторону пузырь со льдом. Она стонала и быстро разговаривала в бреду, двигая мучительно сжатыми бровями и дико озираясь по сторонам. Женщина поправила на голове девочки пузырь со льдом и обратила ко мне глаза, полные слёз.

— Вы видите? — сказала она топотом и вдруг впервые увидела меня.

Её глаза расширились. Она вскрикнула. Её рука с блюдечком задрожала.

— Кто вы такой? — закричала она в ужасе. — Что вам здесь надо?

И в тот же миг я увидел в углу комнаты своё отражение в узком туалетном зеркале, туманном от холода. Страшный, небритый, с красными воспалёнными глазами, с расцарапанным лицом, с засохшей кровью на пальцах левой руки, в грязном полушубке и с кубанкой, надвинутой на лоб, — я сам показался себе страшным. А она стояла передо мной, дрожа всем телом, и продолжала кричать, повторяя:

— Что вам здесь надо? Кто вы такой?

Я совершенно не представлял себе, куда я попал и что надо теперь делать. Я только знал, что если она не перестанет кричать, то она разбудит весь дом, и тогда, по всей вероятности, я погиб. И я в первый и, по всей вероятности, в последний раз в жизни растерялся. В самом деле, что можно было сделать? Я почувствовал, как силы оставляют меня.

Для того, чтобы не потерять сознание, я схватился за стол и сел на первый попавшийся стул. Я снял шапку, положил руки на стол, положил голову на руки и, теряя сознание, успел только пробормотать:

— Простите. Я сейчас уйду. Только ради бога не кричите, я вас очень прошу.

— Простите. Я сейчас уйду…

И я потерял сознание. Но я потерял сознание всего на несколько секунд. Это был очень короткий обморок. Но когда он прошёл, голова моя была так тяжела, что я всё никак не мог поднять её от стола. Женщина уже не кричала. Я слышал недалеко от себя её тихое дыхание. Наконец, я поднял голову. Она сидела против меня за столом, охватив руками спинку высокого резного стула. Светильник стоял на столе между нами. Она смотрела на меня широко раскрытыми, но уже не испуганными и не удивлёнными глазами. Это были прекрасные глаза — большие, светло-зелёные, сероватого оттенка, блестящие молодо и нежно. У больной девочки были точно такие же глаза. Но это не были мать и дочь. Женщина казалась слишком молодой, чтобы иметь такую большую дочь. Я не сомневался, что это сёстры. Старшая сестра продолжала молча смотреть на меня, двигая сжатыми бровями, так же точно, как двигала младшая. Очевидно, в ней происходила усиленная умственная работа. Тонкие, широко и красиво разлетевшиеся брови придавали её лицу выражение решительного спокойствия. Она была бы красавица, если бы не горестно сжатый бесформенный рот и две слишком резкие черты, соединяющие крылья носа с углами искусанных губ. Наши глаза встретились. Её лицо медленно побледнело. Я думаю, что в эту минуту она совершенно отчётливо поняла, кто я такой, почему я здесь и что ей грозит, если меня найдут в её квартире. Она видела перед собой смерть.

— Простите. Я сейчас уйду, — сказал я.

Она замахала руками и отрицательно затрясла головой. В её глазах мелькнул страх. Я понял, что она напугалась не того, что может случиться с ней, а того, что я могу уйти. Она выбежала из комнаты, и я услышал стук каких-то запоров. По-видимому, она запирала дверь на дополнительные крючки. Когда она вернулась, она приложила палец к губам и некоторое время стояла передо мной, прислушиваясь к тому, что делается в доме. Но в доме было тихо. Подобие улыбки скользнуло по её маленьким, бесформенным, искусанным губам.

Я незаметно вытянул под столом ноги, хотелось снять тесный сапог, чтобы хоть немного облегчить жгучую, немыслимую боль. Мне казалось, что вся нога распухла. Она горела, как раскалённая.

Женщина подошла ко мне вплотную и озабоченно взглянула мне в лицо. Я совсем перестал владеть собой. Правда, я ещё не стонал, но я уже был близок к этому.

— Вам больно? — прошептала она.

Я кивнул головой.

— Что?

— Нога.

— Вы ранены?

— Натёр. Я не могу снять сапог.

— Давайте сюда.

Она села передо мной на корточки и взялась за мой сапог. Мне было стыдно, но я уже не имел сил сопротивляться. Я только кряхтел. У неё были маленькие нежные руки с пальцами, очень тонкими на концах. Я заметил её ноготки со следами облезшего красного лака. Наверное, она очень давно не делала себе маникюра. Она прикусила губы и тянула изо всех сил тесный сапог, который никак не поддавался. Она обливалась потом. Всё-таки она его в конце концов стащила. Я ужаснулся, увидев портянку, которую она развернула двумя пальцами, — грязную, окровавленную тряпку с чёрными восковыми отпечатками пятки и пальцев. Она с отвращением бросила её в угол. Но я почувствовал, что это отвращение не относилось ко мне, оно относилось к чему-то другому. Рана на ноге была довольно глубокая, но не такая страшная, как я себе представлял. Как только сняли сапог, рана перестала болеть. Я почувствовал блаженство. Но в ту же минуту новая боль заставила меня застонать. Это была раненая рука, о которой я почти забыл. Я не мог ею двинуть. Женщина внимательно осмотрела меня с ног до головы и показала глазами на рукав моего полушубка, который был разорван пулей пониже плеча.

— А это? — сказала она.

— Пуля, — сказал я.

Она покачала головой.

— А ещё?

— Больше нет.

— Хорошо, — шепотом сказала она. — Сидите.

И она снова вышла из комнаты. Она вышла лёгкими, бесшумными шагами. Меня одолевал сильный жар, меня начало знобить, я едва соображал, что происходит вокруг.

Я потерял власть над временем. Время то неслось с невероятной быстротой, то вдруг останавливалось, и в этих бесконечно тягостных паузах остановившегося времени я слышал быстрое, неразборчивое бормотанье больной девочки, её вскрики, шорох шуб, которые она пыталась сбросить с себя в беспамятстве. Я почувствовал, что больше не в состоянии сидеть. Я боялся, что потеряю сознание и упаду. С трудом снял с себя полушубок, бросил его на пол к стене и лёг. Она несколько раз приходила и выходила. Она что-то делала в комнате. Я несколько раз впадал в забытьё.