Феникс Его Высочества

И все же, не веря, что меня услышат и поймут, я закончила пламенную речь:

- Давид не назвал бы меня наемником. И он левша!

Самозванец грохнул предатель-кубок об пол. Звон разбитого хрусталя прозвучал как набат. Вино выплеснулось на белоснежный кафель и растеклось кровавым пятном. В воздухе запахло предательством.

- Да как ты смеешь! - несмотря на грозный тон, голос уличенного во лжи дрожал.

Я чувствовала, он боялся. Если в нем усомнятся гвардейцы - трон пошатнется под его лицемерным задом.

- Скажи, как меня зовут? - спросила я, не надеясь на правильный ответ.

Самозванец сложил руки на груди (вышло, кстати, очень похоже) и объявил:

- Фартовая! А теперь, - он кивнул гвардейцам, - уведите ее. Доставьте в городскую тюрьму, там знают, как поступать с бунтовщиками.

Я позволила двум гвардейцам взять себя под руки. Сдерживая рвущееся наружу негодование, трижды глубоко вздохнула. Спешка в таком деле не помощник.

- Неужели вы не видите, что это заговор? - спросила у конвоиров, когда мы вышли в дворцовый парк.

Перевела взгляд с одного на другого. Обоих парней я знала: вместе с одним сопровождала Дэва в поездку на Дэю. С другим довелось играть в карты и крепко продуть во время перелета в Мальянскую колонию.

- Прости, но мы не можем ослушаться приказа, - послышался тихий виноватый ответ. - Обвинения слишком серьезны. Расскажи обо всем Рафу: он толковый командир и верный подданный Империи. Если кто и сумеет разобраться во всем, то только он.

Я вяло кивнула, признавая правоту сказанного. Послушно села в транспортник и не возражала, когда гвардейцы ввели меня в здание городской тюрьмы.

Здесь царил полумрак, угрюмые серые стены пропитались тоской и плесенью. Моя свободолюбивая натура сопротивлялась изо всех сил, но глас разума оказался громче. Попытавшись сбежать, я только докажу свою вину и уже ничем не помогу Дэву. Настоящему цесаревичу.

Меня усадили на колченогий стул в допросной, сунули под нос записывающее устройство.

Начальник тюрьмы лично принимал политзаключенную. Глаза его недобро блестели, когда он выслушивал выдвинутые против меня обвинения. Сдается, ему в радость было допрашивать и оформлять такого «важного гостя».

Гвардейцы обращались к тюремщику «Тартарус». Не думаю, что это была фамилия, скорее кличка, прижившаяся настолько, что заменила настоящее имя. И она чертовски соответствовала внешности своего обладателя. Его изможденная сгорбленная фигура наталкивала на мысли о ходячих мертвецах, непропорционально длинные руки с крючковатыми пальцами казались высохшими ветвями дерева.

- Что, допрыгалась, свиристелка? - злорадно подытожил Тартарус. - Все вы, бабы, одинаковы. Вам половник доверять нельзя, не то что чужую жизнь. Тоже мне, телохранитель...

Он шумно фыркнул. Его дыхание отдавало чесноком и прокисшим пивом.

Я вскинула голову и уперлась взглядом в презрительно перекошенное лицо тюремщика. Скудное освещение не помешало мне рассмотреть его отчетливо: бледная, с желтоватым оттенком кожа напоминала пергамент. Налитые кровью глаза горели бешенством. Уголок рта нервно дергался. Настоящий повелитель подземного царства, ничего не скажешь.

- Не вешай на меня свой ошейник, - процедила я. - Заботливую руку кусают только бешеные шавки. А того хозяина, что раздает пинки и подзатыльники, не станет терпеть самый преданный пес.

Тартаруса перекосило. Похоже, мой выпад достиг цели: наверняка его бросила женщина. А может, и не одна. Кто уживется с таким мерзким типом?

- Да ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? - зло прошипел Тартарус и схватил меня за грудки. - Я сгною тебя в самом глубоком подвале. Отдам на корм крысам, ты...

Договорить ему не дали гвардейцы.

- Поосторожнее! Суд Императора еще не вынес вердикт. Пока она только лишь подозреваемая.

Тартарус скрипнул зубами, но вслух не высказал недовольства: ссора с гвардией чревата последствиями.

- На, подписывай, - он пододвинул ко мне электронное табло и стилус.

Я сложила руки на груди на манер Дэва и поинтересовалась:

- Что это?

- Протокол допроса, - погудел тюремщик.

- Но экран пуст, - возмутилась я.

Тартарус вытянул шею и глянул на табло. Довольно улыбнулся, обнажив щербатые зубы.

- Все верно. Твои показания записаны сюда.

Он похлопал по металлической коробке на своем конце стола.

Ну, нет, не на ту напал. Пусть я не отношусь к элите и грамотой владею плоховато, зато твердо знаю: нельзя ничего подписывать, не читая. Наверняка этот прощелыга все обстряпал так, что в записи показаний нет ни слова правды.

- Ничего не буду подписывать, пока не побеседую с Рафом.

Брезгливо, одним пальцем я отодвинула от себя табло. Глянула на гвардейцев: судя по их лицам, они мне мысленно аплодировали. Ловко, так чтобы не увидел Тартарус, один из них приподнял вверх большой палец и отчеканил:

- Мы доложим Рафу, что доставили подозреваемую, - последнее слово он подчеркнул. - И скажем, кто осуществлял приемку.

Тартарус понял намек и натянул маску радушия. Вышло скверно: его улыбка больше напоминала оскал, а во взгляде читалась неприкрытая ненависть.

Стоило гвардейцам удалиться, как необходимость в вежливости совершенно отпала. Тартарус рывком поднял меня со стула и прохрипел, буквально уткнувшись в мое лицо:

- Все, тварь, теперь ты моя.

- Не думаю, - возразила я и отвернулась, зажав нос пальцами. - Будь добр, отойди подальше.

Тартарус облапил меня по-медвежьи и потерся всем телом, красноречиво сообщая о своих намерениях.

Такого мерзкого ощущения я не испытывала никогда. В сравнении с тошнотворным тюремщиком ядовитый Гален - райский уголок. Но мне было, чем ответить на притязания.

Сдержав рвотный рефлекс, я ударила лбом в переносицу обидчика. Тартарус ослабил хватку и взвыл. Я не преминула воспользоваться моментом: обхватила его за корпус и перекинула через бедро.

Звук был такой, будто на землю шлепнулся мешок с камнями. Тартарус взревел, и на его крик прибежали с десяток других надзирателей. Быстренько сообразив, что произошло, они скрутили меня в бараний рог, нацепили наручники.

Не желая терять лицо перед подчиненными, Тартарус поднялся и сверкнул на меня глазами. Ощупал свой разбитый нос и, срывающимся от ярости голосом, приказал:

- Отведите ее на цокольный этаж, в погреб. Морозный воздух быстро собьет с нее спесь...

«Да куда угодно, - чуть не застонала я. - Только подальше от этого типа».

Мена повели по узким коридорам, напоминавшим крысиные ходы. Дабы позлорадствовать и потешить свое в уязвленное самолюбие, Тартарус отправился следом. Его тяжелое смрадное дыхание шевелило волосы у меня на затылке.

Чем ниже мы спускались, тем сильнее я ощущала холод. Полуразрушенные каменные ступени чуть ли не крошились под моими ногами. Нетронутая паутина и толстый налет плесени свидетельствовали о том, что эту часть тюрьмы посещали нечасто.

Добравшись до неприметной двери, обитой железом, Тартарус отстегнул от пояса связку ключей. Выбрал самый большой и ржавый и отпер им камеру.

- Добро пожаловать в чистилище, - ехидно сообщил он мне.

С меня сняли «браслеты» и втолкнули в камеру. Дверь тут же захлопнулось, и ключ со скрипом провернулся в замке.

Уровень пола камеры был намного ниже, чем в коридоре. От неожиданности я потеряла равновесие и упала. В последний момент успела сгруппироваться и смягчить удар руками.

Пол камеры покрывала тонкая корка льда. Воздух был холодным и колючим, он врывался в легкие мириадами острых игл, вымораживал внутренности. Отопление в этой камере не было предусмотрено.

- Холодно ты встречаешь «гостей», Тартарус, - прохрипела я и погрозила кулаком захлопнувшейся двери.

В камере воцарилась кромешная тьма. Наощупь я добралась до узкой лежанки, вскарабкалась на нее и подтянула колени к груди. Почувствовала себя погребенной заживо в мрачном заброшенном склепе. Отчаяние запустило острые когти в мое сердце. В носу предательски защипало, на глаза навернулись слезы.