Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Андрей Борисович Соколов

Кларендон и его время: странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

© А. Б. Соколов, 2017

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017

Введение

Начнем с фигуры, никакого отношения к герою этой книги не имеющей. В начале 1886 года шотландский писатель Роберт Льюис Стивенсон, известный всем как автор бессмертного «Острова сокровищ», опубликовал небольшую по объему повесть «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», написанную, как считают литературоведы, под впечатлением «Преступления и наказания» Федора Достоевского. «Странной истории», которую иногда называли высшим достижением Стивенсона, выпала долгая жизнь, экранизировали ее десятки раз. Это повесть о Добре и Зле, о раздвоении личности, о том, что в одном человеке соединены две сущности. Доктор Джекил – образцовый ученый викторианской эпохи, воплощение джентльмена, мистер Хайд, его второе «Я», – грубиян и убийца, средоточие самого омерзительного, существо из лондонских трущоб, способное поднять руку на ребенка и в порыве ярости забить до смерти уважаемого члена парламента. Повесть Стивенсона интерпретировали по-разному: сама ее фабула подталкивала к фрейдистскому пониманию бессознательного как настоящей сущности человеческой личности. С позиции марксистского подхода мистер Хайд – выражение страха респектабельного среднего класса, к которому можно отнести самого Стивенсона, перед появлением гегемона-пролетария.

Не задаваясь анализом интерпретаций литературоведов, не могу отделаться от вопроса, на который не имею ответа. Почему Стивенсон назвал самого отрицательного персонажа, куда более отвратительного, чем пират из «Острова сокровищ» Джон Сильвер, именем и фамилией человека и политика, образ которого ассоциируется с лучшими чертами представителя английской нации? Литературный Хайд вспыльчив и неспособен держать себя в руках, настоящий Хайд, хотя бывал несдержан в разоблачении того, что считал людскими недостатками, кажется, по-настоящему потерял над собой контроль только однажды, когда узнал, что его дочь Анна тайно сочеталась браком с братом короля герцогом Джеймсом Йоркским. Мистер Эдвард Хайд не образован и не отесан, но сэр Эдвард Хайд— не только выдающийся политик, главной заслугой которого стало мирное восстановление монархии Стюартов в 1660 году, но и один из лучших умов своего времени, конституционалист, защищавший права и короля, и парламента, поборник веры и нравственности. Он – историк, впервые полно и систематично рассказавший о событиях, названных Франсуа Гизо позднее, в XIX веке, Английской революцией. Хайд Стивенсона агрессивен и безжалостностен; Хайд исторический миролюбив, чужд насилию, он не участвовал в бесчисленных сражениях гражданской войны и не одобрял, по крайней мере, хотел показать, что не одобряет, политических убийств и жестоких казней. Список различий можно продолжить, однако понятно, что персонаж знаменитого викторианского писателя – антипод своему реальному однофамильцу. Невозможно предположить, что Стивенсон, писавший романы из английской истории, не знал о Кларендоне. Являлось ли достаточным основанием для избрания фамилии отрицательного героя повести ее звучание, связанное с английским глаголом to hide (скрываться, прятаться). Персонаж Стивенсона действительно укрывался в трущобах Сохо, или, если хотите, в потаенных местах души доктора Джекила. Почему Эдвард, Нэд? Не потому ли, что так звали легендарного вожака луддитов, разрушителей машин? Что это, шутка гения, или в использовании фамильного имени Кларендона есть «двойное дно», намек на то, что в самых внешне образцовых личностях есть глубины, в которые лучше не заглядывать?

Эдвард Хайд стал графом Кларендоном в 1661 году. Это звучит, как звон колокола, как напоминание о родном графстве Уилтшир – там, недалеко от Солсбери, в средние века стоял королевский охотничий замок. Титул Солсбери носили потомки царедворца Елизаветы и Якова I Роберта Сесила. Хайду досталось графское звание по названию этого места – Кларендон.

Читателям, знакомым с английской историей, название этой книги может показать знакомым. «Кромвель и его время» – так более полувека назад назвал работу по истории Англии XVII века видный советский историк Михаил Барг. Время Кларендона – это время Кромвеля, но включает еще шестнадцать лет, пришедшихся на начало Реставрации и эмиграцию во Франции. Можно ли назвать эпоху революции и Реставрации «временем Кларендона»? На этот вопрос можно ответить утвердительно по двум причинам. Во-первых, фигура Хайда почти сопоставима с Кромвелем, если сменить перспективу и взглянуть на ход событий, не оставаясь в рядах сторонников парламента и протектората, а перейти мысленно к их противникам. Однако многие кавалеры-роялисты, ненавидевшие его, не захотели бы согласиться с этим. Во-вторых, и это главное: истинным летописцем и первым историком той эпохи был Кларендон. В его «Истории мятежа и гражданских войн» и «Жизни Эдварда Хайда, графа Кларендона» есть неточности и односторонность. Кто бы спорил: они написаны с позиций его партии и небеспристрастны. Учитывать это должен любой исследователь. Но это не лишает его сочинения достоверности, степень которой каждый оценит на основе собственных методологических и историографических представлений.

Кларендон несправедливо оттеснен на задний план на сцене английской истории XVII века. В наши дни, когда революция как таковая перестала служить исключительно символом прогресса, а воспринимается одновременно как зло, инструмент разрушения и насилия, приверженность традиции, закону и порядку, ему присущая, заслуживает внимания. Если в истории есть эпохи, которые можно назвать переходными, то более чем столетнее правление Стюартов в Англии относится к их числу. Оно включило явления и события, которые историки разных направлений и взглядов определяют как переломные. К их числу относится Английская революция середины XVII века, которую марксисты характеризовали как буржуазную, установившую в Европе капиталистический порядок, и Славная революция 1688 года, занявшая ключевое место в либеральной концепции истории Англии как событие, обеспечившее переход к правильному конституционному устройству в этой стране. Годы Реставрации (1660–1688) также часто рассматриваются как переходный этап между этими ключевыми событиями британской истории. Хайд, игравший некоторую роль при дворе Карла I во время гражданской войны, был главным «переговорщиком» со стороны роялистов в 1660 году, обеспечив восстановление монархии, признание прав парламента и верховенства закона. По словам одного историка, «без него сам ход английской истории мог стать другим». Примечательно, что две внучки Кларендона стали королевами Англии.

К описанию жизненной истории Хайда можно применить прилагательное «странная» в старинном значении: удивительная, необычная. Судьба не всегда была к нему милостива: долгое изгнание в годы междуцарствия, изгнание и вынужденная эмиграция в последние годы жизни. В литературе и историографии он также остался куда менее приметным, чем яркие современники, такие как граф Страффорд, Оливер Кромвель, маркиз Монтроз, принц Руперт, оба Карла Стюарта и многие другие. Их в силу разных причин романтические образы «затмили» Кларендона, который даже внешне, плотный в молодые годы и толстый в зрелом возрасте, мало подходил на роль героя; он и был не героем на поле сражения, а бюрократом с твердыми политическими, религиозными и моральными принципами. «Герои», такие как его друг и кумир лорд Фолкленд, погибали в сражениях или на эшафоте, как другой его товарищ лорд Кейпл, были украшены шрамами от ран, ему же было уготовано долгие годы страдать от приступов подагры, иногда на несколько недель выбивавших из колеи. Он принадлежал к партии, которую называли «кавалеры», но как мало его образ напоминал их! Его деятельность была направлена на установление господства закона, твердого баланса между монархией и парламентом, сильной англиканской церкви. Его принципы и умеренная политика, в чем-то обгонявшие время, в конечном счете, оказались негодными для любой фракции. В лагере Карла I он считался слишком большим конституционалистом, а при дворе Карла II, отличавшемся терпимостью и даже фривольностью, он вызывал раздражение осуждением морального разложения и нежеланием угождать окружению монарха. Кларендон был прагматиком, но он не был бессовестным царедворцем, принципы не были для него пустым звуком. В то же время, ставя себя выше большинства окружающих, и не без основания, он допускал, что людям свойственна доля беспринципности, готовность сменить точку зрения, в лучшую или худшую сторону, в зависимости от обстоятельств.