Страница 117 из 170
Но поиск Дюамеля, его земное странствование на этом не оканчиваются. Поражение Салавена не разрешило его конфликтов. Появляется «Хроника Паскье» — новый цикл романов, посвященный все тому же поиску философии и морали. «С тех пор, как я кончил «Салавена», я принялся за новую историю. Это история человека, о котором мне известно — и это объявлено с первых же страниц, — что он сумел победить жизнь и осуществить большинство своих замыслов. Я достаточно далеко продвинулся в своей работе, чтобы понимать, что история успеха очень похожа на историю поражения и что во всякой победе есть привкус горечи».
Таким образом, «Хроника Паскье», хотя и представляет собой эпопею семьи, сосредоточена вокруг истории одного человека, Лорана Паскье, который, подобно Салавену, ищет очищения и искупления. Однако как личность он гораздо значительнее, чем Салавен, и несравнимо лучше приспособлен к жизни в обществе (что есть, разумеется, следствие пережитых испытаний). К началу повествования Лорану около пятидесяти лет; он профессор биологии в Коллеж де Франс и занимает в научном мире положение, сходное с тем, которое Дюамель занимает в мире литературном. То, что Салавен постиг лишь на пороге вечности, Лорану Паскье известно уже к началу действия романа, который открывается в качестве эпиграфа его простой и глубокой фразой: «Чудо не может быть делом жизни». Иными словами, добывай хлеб свой в поте лица, а спасение — ценой страданий.
«Годы учения» Лорана Паскье рассказаны нам более подробно, чем «годы учения» Салавена. В «Гаврском нотариусе» мы видим его ребенком, знакомимся с его отцом, грозным и очаровательным господином Паскье, с трогательной госпожой Паскье. Вокруг них — братья и сестры Лорана: Жозеф, или Циник, Фердинанд, или Эгоист, Сесиль, святая музыкантша, и Сюзанна, будущая актриса. Семью ожидает небольшое наследство, с которым у каждого связаны определенные надежды. Каждый лелеет свою мечту, но господин Паскье проматывает общие деньги, еще не успев их получить. Когда гаврский нотариус, наконец, выплачивает им всю сумму, ее едва хватает на то, чтобы покрыть расходы.
Все эпизоды романа построены по принципу: надежда — крушение. После того как рухнула мечта о богатстве, Лоран испытывает новое разочарование — разочарование в семье: «Неужели это и есть семейная жизнь? Обманы, измены, ссоры, ложь, шантаж? Да разве же это стоит стольких переживаний, трудов, надежд и любви?» Лоран страдает, как все юные существа: «Я подросток. Имейте же сострадание ко мне! Имейте сострадание ко всем подросткам мира! Я несчастлив. Все во мне — хаос и борьба. У меня сердце ребенка, но разговариваю я басом, как взрослый мужчина. У меня уже пробивается борода, а мне до сих пор временами хочется сладенького, как в детстве… Я с радостью отдал бы пять лет жизни, да, да, пять лет, лишь бы поскорее покончить с этим проклятым отрочеством…» («Зверинец»).
В романе «Вид земли обетованной» Лоран предчувствует, наконец, освобождение. На глазах своего брата Жозефа, который дрожит над деньгами, он символическим жестом сжигает бумажку в тысячу франков, первую, которую он заработал в своей жизни. Он хотел таким способом доказать себе, что никогда не станет рабом богатства. Лоран отдаляется от семьи и выбирает себе брата не по крови, а по духу: это его товарищ, Жюстен Вейль, щедрый и великодушный молодой человек с беспокойным характером. Лорана влечет стезя ученого, но, чтобы вступить на нее, ему необходимо вырваться из атмосферы склок и скудоумия. «Я хочу жить, жить для себя. Я хочу любить. Хочу наслаждаться красотой мира. Хочу убежать ото всех». В романе «Ночь Святого Иоанна» он обнаруживает, что и любовь, как некогда семья, может обернуться поражением. Слушая вдохновенную игру Сесили — она играет Моцарта, — не одна пара находит в себе силы освободиться от любовной связи, которая мешала каждому в отдельности быть самим собой.
Остается последнее искушение: дружба. Почему люди не принимают добровольно дисциплину и бедность, как некогда монахи, только без их веры? Мы находим в «Бьеврской пустыне», прекрасной и решительно не оставляющей никаких надежд книге, воспоминание об эксперименте, сделанном самим Дюамелем и его друзьями во времена «Аббатства». По инициативе Жюстена Вейля Лоран Паскье и несколько их общих друзей пытаются жить коммуной, зарабатывая на пропитание книгопечатанием. Но физический труд оказывается гораздо тяжелее, чем они предполагали. Возникает напряжение в отношениях, разногласия постепенно углубляются. В каждой человеческой группе неизбежно содержится определенный процент негодяев и людей слабохарактерных. Лоран Паскье падает духом: «Я сбежал из дому, — говорит он Жюстену Вейлю, — потому что меня тошнило от всей этой мелкой зависти, низости, сведения счетов. Но, ей-богу, здесь все то же самое. Поневоле приходишь к выводу, что люди не могут жить иначе.
— Необходим высший устав, — торжественно заявляет Жюстен. — Необходим закон.
— Будь у них какой хочешь закон или высший устав, они все равно не могут.
— Тогда лучше умереть».
Но даже Жюстен в конце концов вынужден признать, что их попытка потерпела поражение: «Они неисправимы. Я неисправим. Мы все неисправимы». Однако он отказывается сделать из этого опыта общие выводы. «В сущности, — говорит он, — идея человеческого сообщества, не навязанная людям извне, а добровольно принятая, — это не такая уж нелепость. Мы интеллектуалы, а следовательно, народ неприспособленный. Нашу неудачу нельзя считать закономерной для всего человечества». «Чудо не может быть делом жизни». Отныне он посвятит себя биологии. Но и здесь на его пути не раз встанет изначально присущая людям злоба. В «Учителях» Дюамель показывает, что и ученые не свободны от самых низменных человеческих страстей; в «Битве с тенями» Лоран, уже завоевавший научное имя, столкнется с завистью и подлостью. Обвиненный (как это часто бывает с честными людьми) в грехах, о которых он никогда и не помышлял, он обнаруживает, что легковерие и клевета всемогущи. «Чтобы работать, чтобы всерьез делать дело, нужно никого не видеть, никем не интересоваться, никого не любить. Но тогда какой смысл в том, чтобы делать дело? Неразрешимая проблема. Все проблемы неразрешимы».
Даже Жюстен, честный и благородный Жюстен, поддается этой массовой галлюцинации и бросает Лорану незаслуженный упрек. Ниже я цитирую целый отрывок, потому что он очень важен и потому что всем нам, увы, тоже приходится порой сражаться с такими же тенями.
«— Погоди! — сказал Лоран, по-прежнему спокойный, прервав Жюстена жестом. — Погоди, Жюстен! Я вижу, ты совершенно уверен в том, что я мог написать эту бессмыслицу.
— Да нет, бедный мой друг, я просто прочел это собственными глазами, как все.
Лоран выдвинул ящик стола и достал оттуда газету. Он грустно улыбнулся:
— Ты разучился читать, Жюстен. Кажется, весь мир разучился читать. Автор этой гнусной статьи пользуется чрезвычайно распространенным в полемике приемом: он приписывает мне слова, которых я никогда в жизни не говорил. Взгляни! Взгляни же, Жюстен! Он пишет: «Господин Лоран Паскье, разумеется, мне на это ответит…» И ставит в кавычки фразу, за которую ты меня осуждаешь, что было бы вполне справедливо, если бы я действительно написал ее своей рукой. Но ведь я ее не писал! Вот как создается общественное мнение во Франции, да, впрочем, и в других странах. Кто сегодня дает себе труд внимательно читать что бы то ни было? У всех слишком много дел. Большинство людей, с которыми я сталкиваюсь, составляют себе мнение о событиях и людях по рассказам соседа, чья информация исходит, в свою очередь, от другого соседа, который либо что-то об этом читал, либо слышал в гостях. Все это не очень надежно. Ах, Жюстен! Милый Жюстен!»
На фоне этого беспросветного отчаяния единственное светлое пятно — Сесиль. Однако и она страдает. Она замужем за человеком, который не любит ее и ухаживает за ее сестрой Сюзанной. Ее ребенок, ради которого она жила, умирает («Сесиль среди нас»). Сесиль спасает религия. Она зовет Лорана с собой в церковь. «Давай войдем вместе», — говорит она. Но он качает головой: «Нет, нет, это невозможно. Я уже отведал отравленного напитка, и яд его проник в мою кровь на всю жизнь. Теперь я вынужден довольствоваться лишь неповоротливым, не дарящим утешения разумом, и я чувствую, что мне уже никогда не избавиться от деспотии привычек, которые он мне навязал. Но я завидую тебе, сестра, завидую. Мне кажется, на моих глазах от пристани отходит прекрасный корабль, а я стою один на берегу и машу платком».