Страница 116 из 124
В хлеву замычала корова. Одна из австриячек, что помоложе, привычно достала подойник и вскоре появилась из хлева с молоком. Солдаты с батальонной кухни принесли нашу еду, хлеб, и только все сели за стол, как из полка пришли автоматчики и к общему неудовольствию прогнали непрошеных посетительниц. Вечером солдат и меня допрашивали в СМЕРШ. Там решили, что австриячки — шпионки.
Мы остались без женского общества. Но все равно жизнь совсем мирная и молодая била ключом. Всего несколько дней оставалось до 8 мая, а происшествий и воспоминаний — уйма. Казалось бы нужен минимум месяц, чтобы столько натворить, но мы торопились.
В тот же день, когда прогнали наших медхен, я нашел клад, обратив внимание на слабо утоптанную землю у порога дома: щуп звякнул о стекло. С глубины 30–40 см мы извлекли несколько бутылок первача-кальвадоса, деревянную шкатулку с завернутыми в тряпку часами, медными позолоченными кольцами и другой дешевой бижутерией, какие-то тряпки.
Кальвадос выпили. Показалось мало. Ротный писарь, бывший директор Балтийского спиртзавода, что на «Щирой Украiне», вызвался организовать производство более вкусного и крепкого зелья.
Частной инициативы и энергии у солдат в обороне хоть отбавляй. И уже на вторую ночь к бане, стоявшей около нашей пушки, двое кастрированных меланхоликов-быков приволокли огромную телегу с бочками сидра (виноград в тех местах не разводят). В бане появился фирменный самогонный аппарат. К утру мне на пробу доставили бутылку еще теплого первача.
Переводить сидр на кальвадос — дело не хитрое, и вскоре ночные бани задымили по всей линии советско-германского фронта (по крайней мере на нашем участке). По полку последовал строжайший приказ, запрещающий самогоноварение. Во втором батальоне негласное исключение было предоставлено только мне, как единственному непьющему офицеру. Гордый таким доверием начальства, я разделил роту на две части. Одна дежурила у минометов, другая… ночью гнала самогон и пила, а днем пила, горланила песни и спала. Бутылки самогона стояли у меня в комнате в кованном сундуке (наподобие наших русских деревенских). Я раздавал их по записям и телефонным звонкам сверху, естественно, не забывая друзей.
Надоенное австриячками парное молоко солдатам понравилось. Нашлись специалисты… Наши коровы сами по утру спускались вниз к реке на нейтральную полосу и паслись там, не признавая линии фронта. Ни немцы, ни мы их не стреляли. В полдень наши коровы шли доиться к нам, фашистские — к немцам.
В общем в начале мая 1945 года в Австрии к югу от Гарца шла не война, а черт-те что!
Ко всему прочему, вскоре немецкие части, стоявшие против нас, были заменены полуразложившимися мадьярами, а боеспособные подразделения вермахта ушли на север, где наши правые соседи наконец-то прорвали фронт и в американской зоне оккупации штурмовали Грац. Командованию оставался последний шанс получить очередную звезду, очередной просвет на погоны… Нам же лезть на хорошо укрепленные горные склоны, где сидит хоть и деморализованный, но все же враг, было полным безрассудством. Начальство рвало и метало.
А тем временем полковые разведчики связались с мадьярами и протянули телефонный кабель прямо на КП командира мадьярского батальона. Начались переговоры о сдаче в плен. Появилась возможность без потерь открыть фронт. Мадьяры вроде бы и соглашались (особенно солдаты), но боязнь Сибири и многолетняя вполне обоснованная пропаганда делали свое дело.
Стрельба на передовой практически прекратилась. Хорошо помню совсем летний солнечный день шестого мая. Я возвращался из штаба батальона в роскошном подрессоренном фаэтоне. Породистый каурой масти рысак легко бежал по мягкой полевой дороге вдоль опушки леса на виду у фашистов. Все кругом беззаботно дышало летом и покоем. Вдруг ни с того, ни с сего по фаэтону полоснул длинной злобной очередью крупнокалиберный пулемет. У мадьяров таких пулеметов не было. Подбитый рысак взвился на дыбы и прянул в сторону. Я вылетел из сидения в придорожные кусты. Ездовой, запутавшись в шлейках и постромках, с облучка свалился под задние ноги коня. Фаэтон, конь, ездовой, полетели под откос. Я же, весь перецарапанный, с синяками, застрял в ветках огромного куста. Пулемет еще некоторое время продолжал прицельно бить по фаэтону. Потом все также внезапно стихло. Быстротечная история с фаэтоном произошла на виду у всего батальона. И каково было удивление солдат, когда я, чуть прихрамывая, как ни в чем не бывало появился на позиции!
Это было началом.
Оказывается немцы, разнюхав предполагаемую измену мадьяр, в ночь на 6 мая сняли их с передовой. Перед нами заняли позиции остатки какой-то недобитой эсэсовской дивизии и власовцы. Им терять нечего!
Дальше тянуть резину было нельзя и вечером в штабе батальона нам зачитали приказ о «решительном наступлении». Предстоял бой. Бой бессмысленный, заранее обреченный на неудачу. Но — надо! Надо кровью пехоты опередить американцев, не спеша подходивших с запада к правому берегу Мура.
ЗАЧЕМ? Мы не спрашивали — нам не говорили…
С тех дней у меня сохранился оригинал «совершенно секретного» произведения майора Шрамченко, к тому времени ставшем начальником штаба 1288 сп.
Сов. секретно.
Экз. 7.
Таблица сигналов взаимодействия на период проведения разведки боем 7.5.45 г.
Начальник штаба 1288 сп
майор /Шрамченко/
6.5.45 г.
К сожалению, на следующий день все пошло через «пень- колоду». Полковые разведчики с утра напоролись на минное поле и еле унесли ноги. Естественно никто никаких ракет не посылал, и тщательно разработанная Шрамченко операция провалилась.
Вечером того же 7 мая 1945 года в штаб батальона нагрянуло начальство. Сегодня, через пятьдесят лет пытаюсь вспомнить, какими же они были, эти часы? Помню. Хорошо помню, и не могу поверить: разве могло быть так? Было.
«В 2 часа 30 минут 7 мая генерал Йодль по поручению преемника Гитлера гросс-адмирала Деница «от имени германского главного командования подписал условия капитуляции «(А. М. Самсонов. Крах фашистской агрессии 1939–1945. М„Наука, 1980. 727 с.).
В тот же день:
«в 12 часов 45 минут имперский министр граф Шверин фон Крозинг объявил немецкому народу о безоговорочной капитуляции Германии» (А. М. Самсонов, стр. 687).
Но 7 и 8 мая в моем близком окружении никто ничего об этом не знал: СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ЗАХВАТЧИКАМ! ВПЕРЕД НА ЗАПАД! УБЕЙ НЕМЦА!!!
В штабной землянке обычный мат, табачный дым, угрозы за срыв наступления… Приказ: утром 8 мая после артподготовки — ВПЕРЕД!
Утро 8 мая 1945 года.
Спать в ту короткую майскую ночь не пришлось. Как только чуть стемнело, обозные быки, перевалив хребет, затащили на позиции две подводы мин и снаряды к пушке. Не успели мы разгрузить снарядные ящики и ввинтить в мины взрыватели, как на мельнице уже закричали первые петухи. Услышав их, забрезжил ранний рассвет. Тишина… Я тормошу солдат, в полудреме сидящих у минометов. Сейчас начнется!..
Откуда-то сбоку, перелетев хребет, появилось игрушечное эхо далекого выстрела. За ним в еще сонном небе нехотя прошипела мина. Разрыв!..
Началось! По мельнице, по крайним домам Ваасена, по Курсдорфу ударили тяжелые полковые минометы. За ними — приданная полку артиллерия и, наконец, наши «самовары». Мельница утонула в пыли и дыму. Минут сорок уже взаправдашное эхо взад- вперед каталось по долине, наводя страх и ужас на откормленных бауэровских коров и прочую живность. Немцы не отвечали. За артподготовкой пехота вышла из окопов молча без стрельбы. Вскоре поступило донесение: батальон форсировал речку и оседлал дорогу Ваасен — Курсдорф. Мы перенесли огонь в глубь обороны немцев. Пришел приказ менять позиции в район мельницы. Я послал связного за лошадьми и быками. Все шло по плану, вплоть до разноцветных ракет. Но, как недавно сказала Тэтчер, «бесплатный сыр бывает только в мышеловке».