Страница 145 из 148
Наталья Родионовна отмечает:
«К вещам… папа был патологически равнодушен и удовольствовался бы, будь его воля, синей байковой ковбойкой (она и теперь у меня), многолетними штанами фасона “раскинулось море широко” и беретом, носить который приучился в Испании. Перебирая потом его пристрастия, я поняла: к тому, что не нужно в жилище лесника, он был безразличен. Но во всяком месте земного шара, куда попадал, папа покупал рыболовную снасть и какие-то отверточки, винтики, молоточки. Было, правда, и еще одно пристрастие — письменные принадлежности: паркеровские ручки с тонким пером. Необходимым предметом роскоши признавались часы — “Омега”, швейцарские. (Я слышала, как однажды по телефону папа говорил, наверное, директору часового завода об армейском заказе: “Командирские” надо сделать не хуже “Омеги”. Без точных и прочных часов военному человеку нельзя!) Но, конечно же, главным его пристрастием были книги.
Не будучи библиофилом в полном смысле слова, папа постепенно собрал библиотеку, отразившую все его пристрастия: русский девятнадцатый век, военная история, шахматы, звери и путешествия, словари (двуязычные и толковые), пословицы всех времен и народов. Библиотека мамиными стараниями (она окончила ленинградский библиотечный институт и до самой эвакуации в апреле 1942 года заведовала районной библиотекой) была в полном порядке. Но на особой полке над столом книги размещались не по библиотечным правилам, а по любви: Шевченко и Леся Украинка по-украински, Есенин и “Горе от ума”, Вольтер, Ларошфуко и Паскаль по-французски и в переводе. И, конечно же, Марк Аврелий, книга, купленная у букиниста, судя по отметке на обложке, осенью 1936-го, накануне отъезда в Испанию. Ее он искал давно и называл “самой нужной”. Не раз любимая папина фраза из Марка Аврелия расставляла все точки над i в наших разговорах: “Каждый стоит ровно столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет”. (А для меня расставляет и до сих пор.) А фраза Экзюпери “Мы в ответе за тех, кого приручили”, введенная в домашний обиход мной, имела кроме очевидного — переносного — и буквальный смысл, касающийся всех зверят, живущих в доме. В отличие от всех остальных папа никогда не забывал, уходя, дать им кусочек — чтоб не скучали…
Еще несколько книг лежали в ящике стола. Не из осторожности — просто перепечатанные на машинке, какие переплетенные, какие нет, они не помещались на полке: “Белая гвардия”, “Один день Ивана Денисовича” (в 62-м году на полку встало аккуратно обернутое отдельное издание), “Теркин на том свете”, “По ком звонит колокол” (из серии “Рассылается по специальному списку”) и фотокопия “Повести о непогашенной луне”, снятая по его просьбе в Национальной библиотеке Софии. Все эти книги папа давал мне: “Прочти обязательно”, но, к сожалению, без комментариев. И только раз я задала вопрос про “Непогашенную луну”:
— Это правда?
— Неправду так далеко не прячут.
Тогда же, зная, что папа начал писать книгу о детстве, я спросила:
— А почему не о войне?
Он ответил неожиданно резко:
— Пускай врут без меня.
Много лет спустя, наткнувшись на мемуарный том о Сталинградской битве, испещренный восклицательными и вопросительными знаками вперемежку с едкими замечаниями, я поняла смысл этой фразы. Тогда же только удивилась непривычному, как теперь понимаю, обусловленному несогласием с автором, тону и запомнила продолжение:
— Правды об этой войне еще долго никто не скажет и не напишет.
— Потому что не напечатают?
— Не только.
Он оказался прав и прав до сих пор, а может, и насовсем, хотя у нашего разговора был другой конец.
— Когда-нибудь попробую написать. Но начинать надо сначала. И до этой войны была война, война и война.
Три войны — это Первая мировая, гражданская война и война в Испании».
Но вот пришла пора рассказать о самом грустном — последней болезни Родиона Яковлевича.
Наталья Малиновская вспоминала:
«7 ноября, был мой двадцатый день рождения. Папа уже болел, но ни мы с мамой, ни врачи и не подозревали о диагнозе. Сильно болела нога на месте старого ранения, полученного еще в Первую мировую (а если папа говорит “сильно”, значит — “непереносимо”). После бездумно прописанного грязевого лечения в Цхалтубо стало только хуже, но папа работал и седьмого пошел принимать парад. Только мы с мамой знали, чего ему стоит каждая ступенька на Мавзолей, каждое слово речи. Вернувшись, он лег и больше уже не вставал (а жить ему оставалось полгода). Через неделю его увезли в госпиталь — в пятницу, и это пренебрежение суеверием испугало…
Папа был фаталистом и стоиком. Врачи и сестры так и не услышали от него ни стона, ни жалобы и говорили потом, что у него патологическое терпение.
Ни одного вопроса о диагнозе, никаких распоряжений маме “на потом”. Он терпел боль, выносил болезнь молча, мужественно и достойно. Вечером 30 марта, когда я уходила из больницы, вместо обычного “до свиданья” папа едва слышно сказал: “Будь счастлива!” И я не поняла, что он со мной прощается…
Папа вообще был молчалив…»
Родион Яковлевич Малиновский умер в 15 часов 15 минут 31 марта 1967 года. У него был рак поджелудочной железы, который дал многочисленные метастазы в кости и во многие внутренние органы. Раиса Яковлевна пережила его на тридцать лет.
Незадолго до смерти Малиновский как будто стал готовиться писать мемуары о Великой Отечественной войне. Его дочь свидетельствует:
«В ящике стола ждала своего часа особая папка с документами времен Второй мировой. Он откладывал, их еще тогда — на каждом листе под грифом “Секретно” надписано “NB! В мою особую папку”.
Недавно папин адъютант Всеволод Николаевич Васильев рассказал мне, что видел и даже читал папину тетрадь с заметками о первых месяцах войны. Его поразила эта рукопись: “Я сам фронтовик, и могу сказать, что ни до, ни после не читал ничего столь же правдивого”. А в начале 66-го, — рассказывает Всеволод Николаевич, — Родион Яковлевич, словно продолжая разговор с самим собой, сказал: “Еще год дослужу и уйду — пора мне исполнять долг перед войной”. Речь шла о Второй мировой.
Слишком поздно узнала я о существовании этих тетрадок, когда спрашивать, отчего их не отдали нам после папиной смерти и куда они подевались из служебного кабинета, было бессмысленно, да и не у кого.
И даже если папа принес тетрадку домой, вряд ли она бы сохранилась. Еще до похорон к нам пришли люди в штатском снимать аппараты правительственной связи — вертушку и кремлевку. Они же вынули из его стола и забрали все бумаги, а заодно и “рассылаемые по специальному списку” книги из папиного шкафа. Две или три — Гароди, “По ком звонит колокол”, — лежавшие у меня в комнате, так и остались дома, но кто же знал, что за отцовскими бумагами придут, что их надо просто переложить…»
Похоронили Родиона Яковлевича Малиновского 3 апреля 1967 года. Урна с его прахом установлена в Кремлевской стене.
Основные даты жизни и деятельности Родиона Яковлевича Малиновского
1898, 10 (22) ноября — в Одессе у Варвары Николаевны Малиновской, девицы православного исповедания, крестьянки Подольской губернии Брацлавского уезда Шпиковской волости, родился вне брака сын Родион, которому было дано отчество Яковлевич. Предполагаемый отец — Одесский полицмейстер, армейский полковник Яким (Яков) Иванович Бунин. После введения в феврале 1918 г. нового стиля (григорианского календаря) день рождения отмечал 23 ноября.
1902 — смерть предполагаемого отца, уже генерал-майора Я.И. Бунина, и деда, Николая Антоновича Малиновского. Родион отдается на воспитание тетке, Вере Николаевне Малиновской, в Мариуполь.
1902–1913 — живет в Мариуполе, лето проводит в имении Веры Николаевны Малиновской в селении Старый Белоус Черниговского уезда Черниговской губернии. Учится в гимназии или реальном училище в Мариуполе.
1910 или 1911 — женитьба Варвары Николаевны Малиновской на Сергее Исануровиче Залесном.
1913, весна — приезжает к матери в с. Клищев Тывровской волости Винницкого уезда Подольской губернии. Из-за ссоры с отчимом С.И. Залесным не позднее августа покидает Клищев.