Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 131 из 148



Он говорил — были ошибки, но мне никто никогда не указывал на эти ошибки. А я не чувствовал этих ошибок, я не подмечал этих ошибок. В противном случае я их поправил бы.

Хорошо. Давайте пойдемте по этой линии. Что значит, если большой руководитель в нашей партии, каким является член Президиума ЦК партии, не чувствует, не подмечает своих ошибок? Что это за политик? Нам нужны такие политики? Куда нас может привести такой политик, который сам не чувствует, куда он идет?

Ведь это полнейшее отсутствие всякой партийной и политической зрелости. Такой политик может идти, не зная, куда он идет.

Но я сомневаюсь в том, что он не знал, куда он шел.

Поэтому очень убедительный факт, что нам такие политики не нужны.

Мы — партийные люди, члены нашей великой партии, обязаны быть политиками, обязаны знать политику. Мы обязаны всю свою работу и все свое поведение строить, исходя из политики.

Политика — это очень жестокая вещь. Политика сама никогда не прощает политических ошибок. Мы с вами можем простить, но политика этого не простит. А раз мы, члены партии, являемся политиками, то и мы не можем этого простить.

Другие факты, которые мне стали известны буквально только сейчас.

Я чистосердечно работал и помогал Жукову, невзирая на все трудности положения.

Но такое положение, когда, докладывая перед Президиумом ЦК, в одном месте он говорит — мы слабы и нас разобьют, если нам не прибавят денег, а в другом месте через некоторое время говорит — мы сильнее всех, разобьем всех, чего нам бояться открыть небо перед американцами? Пускай летают, смотрят на нашу страну и мы посмотрим, так как мы сильнее, мы их разобьем.

Это не политика!

Такое может быть только в американском конгрессе, где всегда каждый занимает позицию в зависимости от конъюнктуры.

А мы в своем родном советском государстве не можем шантажировать наше руководство тем, что когда нам надо дать — мы слабы, а в другом месте — мы сильны, надо открыть небо перед американцами, — это нечестная политика. Это большой факт!

ХРУЩЕВ. Правильно.



МАЛИНОВСКИЙ. Ликвидация Военного совета при Совете Обороны — это, конечно, факт, который отгораживает руководящий состав нашей армии и флота от Центрального Комитета. Всегда бывает очень приятно нашим командующим округов, армий, флотов, когда они чувствуют живой контакт со своим Центральным Комитетом, когда они могут сказать правдивое слово Центральному Комитету, сказать о своих нуждах, думах и получить известные указания Центрального Комитета, которые необходимы им как воздух для того, чтобы можно [было] плодотворно трудиться.

Третий факт — школа диверсантов. Он говорил, что это невинное дело, были роты диверсантов во всех округах и вот эти 17 рот свели вместе. Ничего подобного. Для этой школы приказано было сухопутным войскам найти необходимую численность, помимо тех 17-ти рот, которые были в округах. И это все легло на Дальневосточный округ, командующие могут это подтвердить. О школе я узнал также совершенно случайно, узнал тогда, когда Мамсуров поднял этот вопрос в Центральном Комитете.

Принижение политорганов, принижение наших партийных организаций в армии и флоте — разве это не факт? Конечно, я должен сказать, это очень сложный клубок. Тут можно сказать, что Жуков не разобрался в этом клубке, потому что еще в бытность начальника ГлавПУРа Льва Захаровича Мехлиса не было военных советов, не было политических отделов в дивизиях и корпусах, а мы имели только отделы агитации и пропаганды. Он не внес ясности в это дело, не разобрался как министр обороны и пошел по ложному пути, отгораживая партию от армии и унижая политические органы и партийные организации нашей армии. А без этого не может быть армии.

И все это делалось под хорошим, благовидным предлогом.

Вроде отнять у человека жилище с целью улучшения его жилищных условий; снять с него костюм для того, чтобы он лучше был одет; объединить под одной крышей академии, чтобы они были лучше размещены. Все это делалось под лозунгом улучшения и принимало совершенно обратную форму действия.

И последнее. Что значит: “Я обращусь к народу?” Это было сказано не один раз. Это было сказано на активе Московского гарнизона, который был в один день проведен по июньскому Пленуму ЦК; это было сказано на обширном собрании коммунистов на учении, где было коммунистов свыше 1000 человек. Все аплодировали на это заявление, — настолько люди понимали как бы единение армии и своего министра. Но я задумывался над этим вопросом. Не нравилось мне это, резало ухо это заявление. Но не я один был на активе, и не я один на собрании, чтобы от меня исходило это замечание. И все-таки при первой встрече с Н.С. Хрущевым я ему сказал — это резало ухо. Как это так — я обращусь к народу и армии, и она меня поймет и поддержит. Это опасно. Кто такой я?

Вообще в Министерстве обороны у нас в алфавите была сделана путаница: “я” было выдвинуто далеко с хвоста, и никогда мы не слышали “мы”, а только “я”: я думаю, я указываю, я приказываю и т. д. Это “я” и привело к такому ушибленному заявлению и страшно опасному для партии: “Я обращусь к народу и армии”. А где же партия? Где же Верховный Совет нашей страны? Где профсоюзы? Разве у нашего народа нет организаций, которые могут поговорить от имени народов. Как это — “Я обращусь?” Это далеко заброшенный камень.

Он решил приучать: я здесь так скажу, там так скажу, к этому привыкнут, а потом я сделаю по-украински — буду ловить сильного, хорошего жеребенка: кось, кось, миленький, хорошенький, а потом — тпру, оседлаю, как мне надо.

Все эти заявления заставляют нас делать правильные выводы в отношении тов. Жукова: не место такому политику в Президиуме и Центральном Комитете нашей партии. Должное мы ему дадим по заслугам и устроим его работу и жизнь так, как это необходимо».

В заключительном слове на октябрьском пленуме Хрущев так охарактеризовал Жукова:

«Как военный — я это и сейчас считаю — он должен сохраниться. А как политический деятель он оказался просто банкротом, и не только банкротом, а даже оказался страшным человеком… Тов. Жуков, дорогой Георгий Константинович, ты мне звонил в субботу, час по телефону говорили. “Ты лишаешься лучшего друга”, — сказал он мне. Но, товарищ дорогой, не обо мне персонально идет речь…

Когда цепочку развяжешь, поведение и понимание партийности Жуковым — это просто страшно становится и венец — это его заявление: к армии и народу обращусь и они меня поддержат, причем он говорил это к тому, что он может когда-то обратиться, а ему аплодировали и там, и там. Родион Яковлевич Малиновский сказал, что как удар ошеломило такое заявление. Когда мы сказали Жукову об этом в субботу, он говорит: верно, я говорил. Что же такого? Я правильно говорил, я с антипартийной группировкой боролся. А теперь ты бы обратился и сказал, что антипартийная группировка осуждает меня. Это обращение через голову Центрального Комитета. Я господь, я Жуков, я сказал, значит здесь и правда. Это произвол. Это страшное дело, товарищи…

Товарищ Жуков, непартийный вы человек, нет у вас партийности. Вы очень опасны и вредны. Родион Яковлевич мне напомнил, когда я с ним беседовал, как он думает о Жукове. Я рассказал свои соображения, что членов Президиума беспокоит Жуков и даже вызывает страх. Он выслушал меня и говорит, а я вам припомню свое мнение. Когда мы возвращались из Китая, были в Хабаровске [этот разговор происходил в октябре 1954 года, когда Хрущев и Булганин после официального визита в КНР совершили поездку по Дальнему Востоку, посетив войска Дальневосточного округа и Тихоокеанский флот], то мы сидели втроем в штабе или на квартире. Товарищ Малиновский сказал, что Жуков — это страшный человек. Булганин подтвердил тогда это, а я промолчал. Товарищ Малиновский сказал, что вы, наверное, промолчали по политическим соображениям. Булганин подтвердил, что такой разговор был. Если я промолчал, а я не хочу сейчас быть умным, видимо, я с вами тогда не согласился, потому что я слишком верил Жукову. А теперь я хочу сказать, что вы были правы, жизнь подтвердила правильность, и Жуков оказался таким на деле. Это подтверждено…»