Вечный Робинзон

От такой новости я чуть не захлебнулась. Как можно бы­ло усидеть на работе и не обрадовать девчонок. Дождаться утра было совершенно невозможно. Я терпела до трёх часов ночи, а потом всё же попросила Франца отпустить меня в ла­герь. Он посмотрел на меня проницательно, погрозил паль­цем и сказал: “знаю, знаю, зачем идёшь…”, и отпустил. Я помчалась, и куда только мой страх темноты делся! Ворва­лась в дверь. Все спали, было тихо и темно. А я как закричу: “девчонки, а Ростов-то наш!!”

Глава 52

Улица Войны

“Не могу спокойно пройти по этой улице. Стою и смотрю, и перед глазами вновь и вновь возникают картины моего детства и войны. Про себя я называю её “Улица Войны”.

Наш дом по этой улице стоял напротив бани N5. Помню первый день в новой квартире, - только переехали. Утро та­кое хорошее! Вышла я на общую веранду и слышу голос чудный, как у оперной певицы. Подумала: радио. Прошла вдоль веранды, вижу: окно раскрытое и женщину в окне, в ночной сорочке - расчёсывает волосы длинные свои и поёт. То была Марья Алексевна, соседка наша. Замечательно пела. Очень любила её слушать. Жаль только - сильно она пила. Муж её, Сильвестр Филиппов, ругал её, бил, отбирал водку, но ничего не помогало. Она прятала свои бутылки по сосе­дям, и у нас прятала. Сильвестр скандалил с нами из-за этого. Был он кривоногий, косоглазый, но - большой мастер, столяр краснодеревщик - делал мебель на заказ, на дому ра­ботал.

Во дворе у нас тютюна была, развесистая. На ней я впер­вые Олега увидела, первую мою любовь. Сидел на ветке мальчик в тюбетейке и обирал ягоды. Я подошла. Он увидел меня и качнул ветку. Тютюны посыпались, шлёпаясь о зем­лю, разбиваясь. Я стала собирать. В это время мальчишка достал из кармана камушек, прицелился и запустил в меня. Я ойкнула, схватилась за макушку. А он, противный, засмеял­ся.

- Не подбирай с земли, они грязные. Залазь сюда!

- А как? Я не умею.

С того дня мы подружились. Он был красивый, белый, а я была страшная, чёрная. Боялась, что он не сможет меня по­любить.

Кроме Марьи Алексевны была у нас ещё соседка, тётя Феклуша. Она сочувствовала нашей с Олегом дружбе. Уст­раивала нам ненарочитые свидания. Пригласит к себе на чай, сделает бутерброды, а сама уйдёт. Олег мне очень нра­вился, но я чувствовала, что я ему - не пара, и поэтому от­талкивала, скрывала свои чувства, и оказалась права. Одна­жды Феклуша подошла ко мне и сказала: “Я знаю, ты любишь Олега”.

- Вовсе нет.

- Любишь, любишь.

- Откуда вы знаете?

- Да уж знаю. Только послушай, девонька. Мать Олега сказала ему, я сама слышала, если он женится на армянке, то она ему не мать больше.

После этого я решила про себя: уеду в Армению, где все такие, как я, чёрные. И стала избегать Олега. Он, казалось, не понимал, сердился.

Во дворе у нас жила девочка, немка. Ангела. И к ней при­езжала из Сталинграда сестра Эльза, золотоволосая, краси­вая, настоящая Златовласка. Они с Олегом были знакомы с детства, и когда она приезжала, вместе проводили время, а я оказывалась в стороне, и вот я стала ужасно ревновать Олега к Эльзе: каждый вечер молила Бога о том, чтобы Олег не же­нился на Эльзе. На ком угодно, только не на ней! Но видно молитвы мои были неправедны, неугодны Богу, потому что Олег в конце концов женился таки на Эльзе, - я их после вой­ны видела, уже как супругов. Но вначале семья Олега вместе с семьей Ангелы уехали в эвакуацию, за Волгу.

Мрачной стала моя жизнь. Я старалась забыть Олега, и в этом мне помогала война.

Когда она началась, на нашей улице стало шумно: ни од­ного дня не бывало пусто. С утра до полночи стояли полка­ми солдаты, пели, танцевали. Собирались под моими окна­ми, красиво так распевали: “Эх махорочка, махорка!” и “Распрягайте, хлопцы, коней”. Я чуть не до пояса высовыва­лась из форточки, слушала их. Днём поила их водой, - целая очередь выстраивалась. Ребята были из разных мест, брали мой адрес, обещали писать. Приводили к нам на улицу и де­вушек, очень молоденьких, хорошеньких, их тоже отправля­ли на фронт. Я шутила с ребятами, смеялась, невестилась. Но флирт этот был больше показной: хотела позлить Олега. И он подходил ко мне, мрачный, выяснял отношения. Я люби­ла его безумно, но знала, что у нас ничего не получится. Они уже собирались эвакуироваться.

*

Эвакуация

Рассказ Екатерины Андреевны, мамы Олега:

””Война поломала налаженную жизнь в Ростове. Нас с мужем мо­билизовали и послали на работу в госпиталь. Проработали мы там всего месяц: немцы подходили к Ростову, госпиталь свёр­тывался, готовясь к эвакуации. Всех сотрудников не могли взять, и предложили, кто не хочет ехать с госпиталем, может демобилизоваться. Мы выбрали последнее, так как не хотели расставаться с родными, которые тоже готовились к эвакуации.

Элеватор, где работала сестра Лёля с мужем, намечено было взорвать при приближении немцев к Ростову, и нам всем выдали по мешку муки и крупы на семью. Собственно, не “всем нам”, а только сот­рудникам “Заготзерно”, но так как мы с мужем были родственниками сотрудников, то нам тоже досталось. Кроме того, мы зарезали кабана, которого мама откармливала, наделали колбас и окороков, насолили сала, и тронулись в путь. Доехали до Элеватора. Там, Пётр, Лёлин муж, оборудовал подводу: верх обтянул брезентом, получи­лось вроде цыганской кибитки. Семья наша, в сборе, составила восемь человек. Выехали с тяжёлым сердцем. От брата, который был на фронте с первого дня войны, давно не было писем. Выеха­ли мы 19-го сентября 1941 года. Путь наш лежал в Зимовники, куда у Петра было назначение на работу, бухгалтером.

Дорога оказалась не тяжёлой. Продукты у нас были, всё, что можно было взять с собой из вещей, мы взяли, - повозка была вмес­тительная. С нами ехали ещё две подводы с работниками “Заготзерно”. Ехали не спеша. Делали привалы. Мама быстренько организова­ла горячее, сделав из камней печь. Обгоняли пастухов, которые гнали скот. Все сёла, которые мы проезжали, были почти пусты. Колхозы эвакуировались, увозя и угоняя всё, что можно было.

Мы заезжали на элеваторы, что лежали на нашем пути, - там нас ещё снабжали продуктами. Игорёк, Лёлин сын, которому тогда было три годика, быстро смекнул, что к чему, и, завидев издали громаду элеватора, кричал: “3авирасивай! Завирасивай!”, что оз­начало: заворачивай! Мы смеялись и заворачивали.

Ехали несколько дней. Хотелось ехать и ехать так, бесконечно, но, увы! приехав на место, мы поняли, что попали в ловушку - вокзал был забит беженцами. У Петра было назначение на работу, а у нас - ничего, и муж мой решил, что мы должны воротиться в Ростов, пока там нет немцев, и ехать поездом к морю. Так и решили. Как тяжко мне было расставаться с сестрой и мамой, и остальными близкими! Но выхода не было. Муж мой был еврей, а как немцы расправлялись с евреями, мы знали от беженцев.

В Ростове мы пробыли три дня. За это время натерпелись стра­ху. Бомбили базар, а муж как раз в это время пошёл на толчок, купить себе сапоги. Олега тоже не было дома, он пошёл с прияте­лем на склад, таскать бумагу и тем подработать, а это - как раз около базара. Что я пережила, одному Богу известно. Я бегала и кричала, где мои дети! Я забыла, что Юра и Игорёк - в Зимовни­ках, с родителями. Кончилась, наконец, бомбёжка, но на базар мне попасть не удалось, его оцепили и никого не пускали.

Наконец явился сын, Олег. Кричу на него: где ты был?! А мне говорят: вы поглядите на его лицо, он бледен, как мел, - понятно, где он был. За ним явился муж с одним сапогом в руках. Слава Богу! Все вместе. Скорей, скорей отсюда вон!

Муж получил эваколисты. Я ночью напекла хлебов, и мы поеха­ли к морю. Доехали благополучно до Петровска. В дороге так же, как это было на пути в Зимовники, хотелось без конца ехать и ехать. Что нас ждёт в этом городе? Мы не знали. Удастся ли пе­реправиться через море?

Город встретил нас сурово. Всё было забито беженцами еврея­ми, русских было мало. В вокзал нас не пустили. Трое суток мы спали около вокзала, соорудив ложе из чемоданов. Мы с сыном спали на чемоданах, а муж трое суток кружил около нас. На четвёртый день он повёл нас в “общежитие”, которое раз­местилось в кинотеатре “Темп”. Муж тащил два больших чемодана. Я спро­сила наивно, есть ли на кроватях простыни? Он промычал что-то неопределённое. Дойдя до “общежития”, он вскрикнул и, бросив чемоданы, схватившись за живот, начал стонать. Кто-то вызвал “скорую”, и его увезли в больницу, где ему тотчас же сделали операцию удаления аппендицита. В смятении и горе я внесла наши вещи в фойе .