Вечный Робинзон

Истины ради надо сказать, что в своих частых перемеще­ниях Илья вовсе не руководился соображениями конспира­ции, как это можно было бы подумать, глядя со стороны. На самом деле он уходил от щупалец и паутины мира, которая неизбежно оплетала его при долгом сидении на месте. “Будьте странниками!” - сказал Христос, и этот императив был созвучен Илье. Следуя неотступно за Жизнеподателем, который Сам всегда уходил оттуда, куда вторгался мир, где начинала господствовать приземлённость, Илья всякий раз оставался под его Крылом. Вовремя отрясая прах с ног сво­их, он не позволял ближним стакнуться в грехе против него, освобождая себя и их от неизбежных внешних последствий внутренне уже совершенного ими выбора.

Илья четко фиксировал момент, когда их истинный выбор неизбежно получал преобладание над благодушным образом се­бя, и они готовы были стать послушным материалом для властей, и расставался с этими людьми, - может быть спасая их этим от окончательной гибели, а может быть отнимая шанс выкупиться у Сатаны. Сократ, наверное, поступил бы не так: возможно он предоставил бы людям идти до кон­ца, но при этом и сам испил бы яду. Илья не был готов ни к чаше с цикутой, ни к Голгофе: он чувствовал, что час его ещё не пробил, что ему ещё нужно духовно взрослеть. Иисус ведь тоже многократно уходил из рук иудеев, прежде чем испол­нились дни его….

*

С момента последнего перемещения Ильи прошло уже больше года. Второй год работал он на этой фабрике, и сверх того, последние шесть месяцев его местожительство соответствовало адресу, указанному в паспорте, что случи­лось с ним впервые.

Ещё до этой последней оседлости тайная полиция пред­приняла меры к тому, чтобы принудительно “ссадить” Илью, воспользовавшись подлым иском Евгении на взыска­ние алиментов. Илья был объявлен во всесоюзном розыске, как “злостный неплательщик алиментов”. Тот факт, что это не было делом судебных органов, а - очередным ходом ох­ранки в их игре в “казаки-разбойники”, раскрылось перед Ильей так же просто, как и предыдущие ходы его менторов. Илья, разумеется, возмутился явной необоснованностью ро­зыскных мероприятий, так как на самом деле алименты он платил, Явившись в суд, Илья стал разгневанно допраши­вать судебного исполнителя. Тот, припёртый Ильей к стене, признался, краснея и оправдываясь перед негодующим Иль­ей: “понимаете, ко мне пришли и сказали: что вы предприня­ли по этому делу?” Услышав это признание, Илья сразу успокоился, бросил коротко: “всё ясно”, и ушёл. Его несогласие с беззаконием помогло ему и на этот раз. Илья опять был ос­ведомлён о действиях охотников и мог быть осторожной ди­чью. Но гораздо, может быть, важнее этого результата было другое: грех Евгении из призрачного, ясно видного только Илье духоотступничества, превратился в плотное, ясно-ощутимое орудие вселенского зла. Это, с одной стороны, ук­репляло Илью в его духовном подвиге, а с другой, помогало Илье точнее определить свою позицию в отношении Евге­нии, освободиться от “гнилого сочувствия”, снисхождения к пороку, которое всегда подводило Илью в его отношениях с Евгенией, мешая ему по достоинству оценить живущий в ней опасный порок лжи. Впрочем, сильная и агрессивная пози­ция в этом вопросе так же мало удовлетворила его, как и слабая, жертвенная: погубление собственной души дело довольно тонкое, и как бы тут лекарство не оказалось горше самой болезни…

Но, так или иначе, а теперь Илья оказался в поле зрения полиции на более длительный, чем ранее, срок, и те начали спешно строить для него невидимый эшафот. Но получался тот плохо: выходило опять что-то неопределённое: что-то среднее между лобным местом и ораторской трибуной, или между электрическим стулом и курульным креслом. Общест­венность почему-то явно не хотела понимать, что от неё тре­бовалось, и, вместо того, чтобы обличать и ругать Илью, хвалила и выгораживала его.

Инспектор по кадрам, тесно связанная с ГБ, согласно чи­новничьему штатному расписанию, раздражённо бросила на стол подписанную начальницей цеха характеристику на Илью, прошипев в боковое от неё пустое пространство: не знает, что подписывает и кому подписывает! Характеристи­ка должна была быть плохой, и на это были сделаны соот­ветствующие намёки: ан нет, она написала хвалебную харак­теристику! Получалось так, что для охоты на ведьм истори­ческое время оказывалось явно неподходящим. Народ отче­го-то осмелел и не желал понимать намёков. В результате следствие балансировало в неустойчивом положении меж­ду слишком откровенной фальсификацией дела и его закры­тием за недостаточностью улик.

Политические соображения говорили за закрытие, но…, с другой стороны. Илья - величина “X”, неизвестный член в уравнении. Кто он на самом деле, этот необычный человек? Чего от него ждать? Может быть его необходимо вовремя обезвредить, на случай, если он - “мина замедленного дейст­вия”? Ведь он всё чего-то там пишет… Как люди ответствен­ные, они обязаны были, его “разработать”. Уравнение уже составилось: флюиды, исходящие в общество от Ильи, нако­нец-то сконденсировались в ощутимый бунт, и где? в армии! Оставалось подставить в уравнение один неопределённый член: Илью, и решить его. Но узнать о нём что-либо большее того, что уже было известно, не удавалось. Оставалось одно: взять Илью на пушку. В том плане, что нам, мол, всё извест­но, отпираться бесполезно! Вытащить его из теплой постель­ки прямо в кабинет и допросить, как обвиняемого…

Но к этому решению следователь Картенин пришёл не­много погодя. Начал же он с рутинной провокации. Для это­го был использован один из товарищей Ильи по цеху, груз­чик и запойный пьяница, Максим. Он был из интеллигент­ных рабочих, неженат, жил у сестры, которой был обязан кровом, уходом и периодической отправкой в ЛТП. Не то, что бы он сильно пил, но при каждом запое он отправлялся в неопределенное путешествие на пригородных поездах - уез­жал от сестры. ЛТП служило тем орудием устрашения, с по­мощью которого сестра держала Максима на коротком по­водке. Этот самый Максим был, - как того и следовало ожи­дать, - политическим болтуном. Он во всеуслышание провоз­глашал себя эсером и поклонялся Савенкову, как вождю. Се­стра его, между тем, служила в охранке какой-то там секре­таршей, так что канал прослушивания, а при случае и свиде­тельские показания были обеспечены.

В рабочие перерывы Илья часто сиживал на скамейке во дворе фабрики с этим самым Максимом и, одобрительно по­смеиваясь, слушал антисоветскую болтовню Максима, вставляя иной раз и свои замечания. Никакого “состава” в этих посиделках, разумеется, не было, но можно было при желании натянуть их на агитацию в рабочей среде. А версия следствия, подкрепленная свидетельствами, была такова, что Илья, имевший высшее образование, специально пошёл в рабочие, чтобы бунтовать их против власти., - тем более что такие показания на него содержались в деле.

Надо сказать, что в данном случае Илья расслабился, и находил в разговорах с начитанным Максимом некоторую нездоровую отдушину в стеснении утомительной для духа работы. А тучи невидимо сгущались. В один из ясных, каза­лось, дней вдруг пахнуло озоном или, скорее, серой. На­чальница цеха подошла к Илье и конфиденциально поведала ему, что приходила, де, на фабрику сестра Максима, и жало­валась по начальству, что брат её переменился в плохую сто­рону: говорит такие вещи! такие вещи! - на него определенно кто-то влияет… А ты ведь постоянно сидишь с ним на лавоч­ке, - выдвинула улику начальница.

В ответ Илья пожал плечами, не подавая виду, сколь взволновало его это сообщение. Он насторожился и стал ожидать продолжения, и оно не замедлило быть.

Через пару дней, во время “пятиминутки”, начальница вошла в цех, к станочницам, которых обслуживал Илья, и объявила во всеуслышание: “девочки! к нам на фабрику при­ходили из КГБ и сказали, что у нас есть люди, которые ведут среди рабочих антисоветскую пропаганду…

- Да это же Илья! - ляпнула рыхлая профоргша и прикры­ла рот рукой.

“Поздно прикрываешь, идиотка!” - зло подумал Илья. Эта женщина принадлежала к той колоде кадровых ископаемых, для которых чтение Ильёй иностранных книг в цветастых обложках pocket book`a выглядело крамолой, тем более что на одной из этих книг, а именно, на романе Дос Пасоса во всю обложку красовался звёздно-полосатый американский флаг. В ответ на некоторые откровенные замечания Ильи по политическим поводам профоргша мрачно предрекала: ты договоришься!