Страница 7 из 27
Я никак не мог сообразить, к чему он клонит. И, по мере того как он развивал свою мысль, я все больше и больше убеждался в том, что мне глубоко безразлично, какой оборот примет наша беседа.
– Да, – поддакнул я начальнику.
– Ну так вот, – продолжал редактор, – позвольте мне высказаться начистоту. Не знаю, во что вы там впутались, да и знать не желаю. Ваша политическая деятельность – ваше личное дело, Рудольф. С кем вы сейчас: с левыми, с правыми или с либерал-демократами – мне всё равно. Хотя я полагал, что с политикой вы давно покончили. Повторяю, однако, я не лезу в вашу личную жизнь. Я рад, когда ваши публикации, как и материалы других наших постоянных авторов, попадают в яблочко, становятся явлением общественности. Но я не желаю выслушивать по телефону угрозы в свой адрес. А в том разговоре, Рудольф, упоминалось ваше имя. Угрозы! Они выводят меня из равновесия. А я терпеть не могу, когда меня что-либо выводит из равновесия. Ясно?
– Какие угрозы? – спросил я, стиснул зубы и приготовился слушать редактора самым внимательным образом.
– Неприкрытые, Рудольф, – сказал шеф. – Звонили мне домой. А ведь лишь немногие знают мой домашний номер. Судя по акценту, говорил американец. Он растягивал слова как истовый янки. «Привет от тех, кого вы знаете», – таким было начало. Я поинтересовался, с кем говорю. Мне ответили: «Это Меркурий. Конечно, такой образованный человек, как вы, помнит, что Меркурий – посланец богов, так?» – «Чего вы хотите? И откуда вам известен номер моего телефона?» – спросил я. «Мы хотим, чтобы ваш журналист из медицинской колонки держал свой нос подальше от людей и мест, к которым он не имеет отношения, – Мне ответили. – Иначе однажды поутру он проснется и обнаружит, что носа у него больше нет. Ах да! Забыл добавить. А вы, сэр, останетесь без работы и без журнала».
Шеф замолчал и бросил на меня испытующий взгляд, очевидно, ожидая разъяснений. Я их не дал.
– Объясните же, Рудольф, что происходит? – спросил редактор чуть ли не умоляющим тоном. Я вновь не произнес ни слова.
– Хорошо, ничего не объясняйте. Забудьте о нашем разговоре. Ничего не желаю об этом знать. Но запомните: если собираетесь и дальше работать у нас – а это, безусловно, и мое желание, – извольте действовать, не держа камня за пазухой и выверяя каждый свой шаг.
Боль обожгла затылок, как будто мне плеснули кипятку за воротник.
– Не пойму, что все это значит, – выдавил я. – Какая-то чушь собачья!
– Ладненько. Пусть будет по-вашему, – напрягся редактор. Теперь он избегал смотреть мне прямо в глаза. – Я свое слово сказал.
Я не мог взять в толк, что он имеет в виду, но все это мне кое-что напомнило. Мне уже доводилось слушать подобные намеки, запугивания, почти неприкрытые угрозы. Снизу, прямо из живота, тошнота подкатила к горлу и застряла там комом. Я знал одно: если задержусь в кабинете и мы с шефом продолжим выяснение отношений, то пожалеем об этом оба. Я устал.
Прошло пять лет с тех пор, как я написал свою последнюю статью в немецкую газету «Цайт», и десять – с тех пор, как я развязался с «конторой», которая курировала нелегальные операции в Германии. И все эти годы старался держать язык за зубами. Неужели шеф не догадывался или до него не доходило, отчего я пишу в газете всякую чушь об очередном чудодейственном средстве от рака, который предлагал известный уфолог. И это вместо того чтобы выдать сенсационную статью о том, кто в действительности защищал Белый Дом в Москве в августе 1991 года и для чего этот спектакль нужен был властям. Я задавал себе вопрос: мой шеф – он что, чокнутый или непроходимый тупица? И вдруг я почувствовал, что мои ладони стали холодны как лед, а лоб покрылся испариной.
Редактор взял со стола гранки, поднес к глазам, поглядел на текст, словно видел его впервые, потом положил листы на место и обратил лицо ко мне. Сейчас мы смотрели друг другу в глаза. Затем он резко встал, и подошёл к окну.
Когда мы прощались, редактор дружески похлопал меня по плечу и неожиданно сказал:
– Я думаю, Рудольф, всё будет отлично. Только не ввязывайте меня в эти инсинуации. Всё это чревато неприятностями. Для меня и для вас.
Я пожал плечами и вышел из кабинета. Вот так закончилась наша странная беседа с редактором. Конструктивное было, пожалуй, одно: шеф неожиданно предложил мне: «Возьмите отпуск – пару недель, отдохните на полную катушку». И я решил: возьму две недели отпуска и разберусь с новыми реалиями, которые привнесла командировка в Питер.
Оказавшись в своей квартире, я неожиданно осознал, что против своей воли очутился в мире своих ночных кошмаров.
Метроном
«Новый на кобыле Едет к миру Спас.
Наша вера – в силе.
Наша правда – в нас!»
С.Есенин
У меня превосходная память. Я могу запоминать по десять книжных страниц. Пять секунд – и в моей памяти запечатлелись сразу две страницы текста.
Тем не менее, о событиях последних дней моя память сохранила скудную информацию. Я оплачивал счета, сочинял ответы родственникам, бывшей жене, покупал еду, необходимые вещи, мыл полы, посуду – но всё это делалось механически. День сменяла ночь, затем приходил новый день, а меня не оставляло странное ощущение ирреальности окружающего мира, которое родилось у меня в первый день по возвращению из Питера, когда я зашёл в редакцию и беседовал с шефом в его кабинете. Казалось, как это бывало со смещением восприятия запахов, у меня в мозгу тоже всё сместилось. Фантазии стали доминировать над действительностью. И я запутался в ощущениях реального и мнимого времени. Очень часто у меня болела голова, причем мигрень мог спровоцировать всякий пустяк: громкий разговор на улице, бой настенных часов, запах сбежавшего кофе в турке.
Я часто смотрел телевизор, но не понимал сюжета: движущиеся картинки и бессмысленные диалоги людей.
Меня колотил озноб, в голове звенел нескончаемый зуммер.
Я выключил телевизор. Мне срочно требовалось выпить. На этот раз я предпочел водку. Попробовал читать газету, но тут же отложил. Что-то преследовало меня, не давало покоя. Ну просто смешно так дергаться, убеждал я себя. Что, собственно, произошло? Ничего. Почти ничего. Ну, повздорили с боссом (правда, я так и не понял из-за чего). Кончилось тем, что я взял отпуск и через несколько недель должен был вернуться на работу. Вот и все, черт побери!
Я походил по комнате, потом плеснул в стакан водки и залпом осушил. О, какое наслаждение, когда в глотке у тебя дивный сухой огонь! Затем собрался было поесть, но, немного поразмыслив, решил: водка настолько классная штука, что не стоит портить впечатление от алкаголя едой. Лучше завалиться на диван и как следует выспаться. У меня были все основания полагать, что хорошая доза водки поможет быстро уснуть.
С тех пор как я вернулся в Москву, я спал очень мало. Ив эту ночь, повидимому, отключился сразу, но через час или два проснулся. Взглянул на часы: было около двух ночи. Последнее время что-то постоянно давило мне на плечи и грудь и тошнило от всего, что бы я не съел или выпил, за исключением водки. Посему я налил себе еще порцию, перебрался в спальню, лег, так и не раздевшись, в разобранную еще со вчерашней ночи постель и впервые за несколько последних дней тотчас забылся глубоким сном.
Бунт Сатанаила
Меня пригласили в писательский городок Переделкино. За мной заехали ровно в полдень на чёрном «Мерседесе». До полудня я успел поспать три часа, затем кое-куда позвонить и отменить две деловые встречи, назначенные на следующую неделю, уложить в сумку бритвенный прибор и нижнее белье, а главное – собрать, склеить развалившееся по частям моё нутро, употребив на то всю свою изобретательность. Пришлось пустить в ход всяческие приспособления и ухищрения – от булавок до жвачки и цементирующей душу смеси коньяка с кофе. В результате появилась надежда, что теперь-то я хоть внешне похож на человека. Подготовившись таким образом, я поставил сумку у порога и, едва раздался звонок, открыл дверь и шагнул навстречу Владу Орлову – помощнику одного состоятельного человека, занимавшего видное место в масонской иерархии и пригласившего меня к себе в переделкинскую резиденцию. Имя его мне ничего не говорило: Гаральд Люстерник[3]
2
Дос Пассос Джон (1896–1970) – один из крупнейших писателей США.
3
Гаральд Яковлевич Люстерник, переводчик русской литературы на французский язык, участник французского сопротивления (1939–1945 гг); награждён «Орденом почётного легиона»; жил в Берлине, Лозанне, в конце 30-х годов XX века жил в Москве и Париже; с 1946 года, получив советское подданство, переехал в Москву (имел контакты с анархистами – А.А.Карелиным, тамплиерами и антропософами).