Страница 42 из 89
В Белграде должна быть Гартвигова улица!
28 июня/10 июля 1914 года в Белграде, во время беседы с австро-венгерским послом бароном Гизлем, внезапно умер от инфаркта русский посланник Николай Генрихович Гартвиг, о котором в Сербии ходили легенды. Он родился 16 декабря 1857 года в грузинском городе Гори (там же, где и Сталин) в семье военного врача. Став дипломатом, служил атташе в Черногории, консулом в Бургасе и Бейруте, вице-директором (1897) и директором (1900-06) Азиатского департамента МИД, а затем посланником в Персии. Гофмейстер (1904). Участвовал в мирных переговорах с Японией. В 1909 году возглавил русскую дипмиссию в Сербии. За короткое время Гартвиг снискал огромную популярность и, поддерживая премьера Николу Пашича и Радикальную партию, начал оказывать большое влияние на внутреннюю политику Сербии.
Но в то время среди сербов не было тех, кто считал его сербофилию вмешательством во «внутренние дела». Пашич был постоянным гостем Гартвига, и сербы часто говорили: «Наша борода советуется с вашей бородой» (тот и другой носили длинные, господские бороды). Гартвиг любил сербов за их храбрость и достоинство, а белградское русофильство считал искренним.
Карл Каутский в своей книге Wie der Weltkrieg entstand (1919) («Как возникла мировая война») обратил внимание на пометки Вильгельма II к секретному донесению своего посла в Вене фон Чирски, которое датировано 10 июля, т. е. днем смерти русского посланника. «Срок ответа (на ультиматум. — И. М.) должен быть возможно короче, пожалуй, 48 часов, — пишет фон Чирски. — Но и этого, разумеется, достаточно, чтобы Белград получил указания из Петербурга». Hartwig ist tot (Гартвиг мертв), тут же многозначительно помечает кайзер.
Очевидец тех дней, публицист Душан Лончаревич так описывает обстоятельства его смерти:
Июль 1914 года был для меня самым напряженным и богатым на события за все время моей многолетней работы корреспондентом в Белграде перед мировой войной. Мне приходилось непрерывно работать допоздна, с самых ранних утренних часов.
10 июля мне удалось лечь спать необычно рано. Едва я заснул, как мне показалось, будто раздался звон церковных колоколов; я пробудился и понял, что это гудки телефона — затяжные, резкие. Спросонья поспешил я к аппарату; знакомый голос горячо зачастил: «Поторопитесь в австрийское посольство, там только что умер Гартвиг!». Это сенсационное сообщение передал мне коллега, владелец «Политики», Влада Рибникар, находившийся в тот момент на своей вилле на холме Дединье, недалеко от города; он узнал об этом происшествии от своего брата Слободана, который как врач был позван в посольство. Я, разумеется, тут же первым делом позвонил в австро-венгерское посольство и, получив подтверждение внезапной кончины русского посланника Гартвига с кратким указанием ее непосредственных обстоятельств, передал эту весть через Будапешт в Вену для последующего распространения в европейские новостные агентства. И тотчас же сам кинулся в австро-венгерское посольство. «Поспеши, Гизль отравил Гартвига», — громко крикнул мне один знакомый у ресторана «Русский Царь», недалеко от которого была моя квартира.
В посольстве, понятное дело, царило больше оцепенение. В расположенной на первом этаже рабочей комнате посланника я нашел фон Гизля с супругой и трех сотрудников посольства. После краткого приветствия посланник торопливо изложил мне сжатую предысторию сенсационного случая, которая в его изображении выглядела так:
«Сегодня после обеда Гартвиг по телефону обратился ко мне с вопросом, может ли он тем же вечером нанести мне визит. Само собой разумеется, ответил я, его визит желанен в любое время, после чего он пообещал зайти сегодня в девять вечера. Сразу же после девяти Гартвиг явился, и я принял его здесь, в своем рабочем кабинете. Сначала мы разговаривали стоя. Посланник Гартвиг пришел, дабы в самой решительной форме принести протест по поводу обвинений в том, что на поминальной службе по престолонаследнику Францу Фердинанду, в католической кирхе посольства в Белграде, он повел себя некорректно, явившись якобы с запозданием и не в парадном мундире. Также Гартвиг протестовал против столь же неосновательного подозрения в том, что в те же дни он устроил званый обед и не приспустил флаг русской миссии. Гартвиг подчеркнул при сем, что на богослужение он явился при полном параде, с лентой Большого креста ордена Франца Иосифа, который постоянно носил с особой гордостью. Кроме того, он осведомился у бельгийского посланника Михота, как долго нужно держать флаг приспущенным, на что господин Михот ответил, что после похоронной церемонии, которая прошла в Вене пополудни 3 июля, официальный траур прекратился.
Поскольку Гартвиг все более возбуждался, — продолжал посланник Гизль, — я попытался успокоить его, заявив, что его заверения будут восприняты в Вене с большим удовлетворением. На этом наш официальный разговор окончился, и мы присели на кожаные диваны. Гартвиг, между тем, успокоился; я поинтересовался, подать ли ему чай, что-то еще или, может быть, он желает сигарету. Отказавшись от всего, он закурил свою сигарету, попутно извинившись, что не выносит никакие другие. В последнее время он чувствует себя не вполне здоровым, сказал Гартвиг, и в следующий четверг планирует отправиться в Наухайм, чтобы там пройти обстоятельный курс лечения. Собственно говоря, он должен был еще раньше выехать на лечение.
В этот момент Гартвиг схватился правой рукой за сердце, коротко вскрикнул «Ах!» и опустил голову. В первый момент я подумал, что он просто сделал некий жест. Но поскольку Гартвиг оставался неподвижным, я понял, что причиной тому его недомогание; вскочив, я пытался удержать Гартвига, чье тело начало соскальзывать с дивана на пол, и тут же позвал камердинера, стоявшего в коридоре у двери; на шум с первого этажа прибежала и моя жена. Я вызвал доктора Рибникара (он жил поблизости), а также двух лучших терапевтов: доктора Симоновича и доктора Николаевича.
Тем временем моя жена с помощью слуги пыталась привести Гартвига в сознание. Она клала ему лед и эфирные компрессы, опрыскивала грудь водой и растирала артерии. Все было, однако, напрасно: в тот момент, когда доктор кар вошел в комнату, Гартвиг испустил дух. Предпринятые Рибникаром и явившимися вслед за ним докторами Симоновичем и Николаевичем меры по реанимации остались безуспешными. Когда Гартвиг умер, я взглянул на часы: до половины десятого оставалось пять минут. Дочь Гартвига, явившаяся почти тут же, уже не застала своего отца в живых. Сразу же после смерти Гартвига моя жена по православному обычаю зажгла свечу и положила на грудь покойному икону Богородицы. Я попросил сербского полицайкомиссара в точности зафиксировать обстоятельства случившегося, после чего тело было переправлено в русскую миссию».
— И как было в городе воспринято известие? — спросила меня баронесса Гизль.
— Разумеется, оно вызвало большую сенсацию, — ответил я. — Ваше превосходительство знает о том, как любим Гартвиг в Белграде, и этот трагический случай, когда именно здесь, в австро-венгерском посольстве, он так внезапно умер, сделало это событие еще более сенсационным и стало поводом к различным слухам.
— К каким слухам? — мгновенно переспросила баронесса.
— Ну, вот говорят… — я помедлил, не решаясь в эту, и без того тяжелую и мучительную для посланника и его супруги минуту передать им еще один ужасный слух, который уже вертелся на языке многих белградских бюргеров. Произошла маленькая пауза; все взгляды были устремлены на меня, и, мне кажется, я прочитал в глазах баронессы одну тихую мольбу: пощадить ее супруга. Но было уже слишком поздно. Дрожа от возбуждения, посланник Гизль вскочил, ударил рукой по столу и воскликнул:
— Уж не хотят ли обвинить императорского и королевского генерала в убийстве?..