Страница 27 из 30
Особенно грозила опасность тем из участников, которые, принадлежа к другим факультетам, пришли в аудиторию в качестве вспомогательного войска[95].
К последним принадлежал Лермонтов. Он ждал наказания, что видно из стихотворения, написанного им в то время другу и товарищу по университету Н. И. Поливанову [т. I, стр. 177].
На этот раз, однако, опасность миновала.
Университетское начальство, боясь, чтобы не было назначено особой следственной комиссии и делу придано преувеличенное значение, отчего могли возникнуть неприятности и для него, поспешило само подвергнуть наказанию некоторых из студентов и по возможности уменьшить вину их. Сам Малов был сделан ответственным за беспорядок и в тот же год получил увольнение[96]. Из студентов лишь некоторые приговорены к легкому наказанию – заключению в карцер.
Ректор Двигубский, благоразумно избегавший затрагивать студентов с влиятельною родней, кажется, вовсе не подвергнул Лермонтова взысканию. Герцен же, как предводитель курса, пришедшего с медицинского факультета, посидел под арестом. Обыкновенное мнение, что Лермонтов из-за этой истории должен был покинуть Московский университет, совершенно ошибочно;[97] но весьма возможно, что участие его в ней, равно как и некоторые столкновения с другими профессорами, заставили университетское начальство смотреть на него косо и желать отделаться от дерзкого питомца. По рассказам товарища, у Лермонтова в то же время были столкновения с профессорами: Победоносцевым и другими.
«Перед рождественскими праздниками, – говорит Вистенгоф, – профессора делали репетиции, то есть проверяли знания своих слушателей за пройденное полугодие и, согласно ответам, ставили баллы, которые брались в соображение на публичных переходных экзаменах. Профессор Победоносцев, читавший изящную словесность, задал какой-то вопрос Лермонтову. На этот вопрос Лермонтов начал отвечать бойко и с уверенностью. Профессор сначала слушал его, а потом остановил и сказал:
– Я вам этого не читал. Я бы желал, чтобы вы мне отвечали именно то, что и проходили. Откуда могли вы почерпнуть эти знания?
– Это правда, господин профессор, – отвечал Лермонтов, – вы нам этого, что я сейчас говорил, не читали и не могли читать, потому что это слишком ново и до вас еще не дошло. Я пользуюсь научными пособиями из своей собственной библиотеки, содержащей все вновь выходящее на иностранных языках.
Мы переглянулись. Ответ в этом роде был дан уже и прежде профессору Гастеву, читавшему геральдику и нумизматику».
Дерзкими выходками этими профессора обиделись и припоминали это Лермонтову на публичном экзамене. Вистенгоф замечает при этом, что эти столкновения с профессорами открыли товарищам глаза относительно Лермонтова. «Теперь человек этот нам вполне высказался. Мы поняли его», – то есть уразумели, как полагает Вистенгоф, заносчивый и презрительный нрав Лермонтова[98].
Надо, однако же, сказать, что при тогдашнем печальном преподавании и презрительным отношении к нему даже лучших студентов такие выходки Лермонтова не представляли ничего необыкновенного. К. Аксаков рассказывает, что «Коссович (известный наш санскритист) тоже уединился от всех, не занимался университетским ученьем, не ходил почти на лекции, а когда приходил, то приносил с собою книгу и не отнимал от нее головы все время, как был в аудитории. Коссович, который в это время вступил на свою дорогу филологического призвания и глотал один язык за другим, трудясь дельно и образовывая себя, был оставлен на втором курсе и только впоследствии, занявшись университетскими предметами, вышел кандидатом».
Белинский тоже равнодушно не мог слушать некоторых лекций. Однажды Победоносцев в самом азарте объяснений вдруг остановился и, обратившись к Белинскому, сказал:
«Что ты, Белинский, сидишь так беспокойно, как будто на шиле, и ничего не слушаешь?.. Повтори-ка мне последние слова, на чем я остановился?» «Вы остановились на словах, что я сижу на шиле», – отвечал спокойно и не задумавшись Белинский. При таком наивном ответе студенты разразились смехом. Преподаватель с гордым презрением отвернулся от неразумного, по его разумению, студента и продолжал свою лекцию о хриях, инверсах и автонианах, но горько потом пришлось Белинскому за его убийственно-едкий ответ[99].
Итак, выходка Лермонтова не представляла ничего необычайного, но легко могла рассердить профессора обидностью тона и явно презрительным отношением к его преподаванию, высказанным в присутствии всей аудитории.
Когда подошли публичные переходные экзамены, профессора дали почувствовать строптивому студенту, что безнаказанно нельзя презирать их лекций.
Произошло ли новое столкновение с Победоносцевым, вследствие которого Лермонтов не хотел далее экзаменоваться, или же экзаменовался он неудачно, но только продолжать курс в Московском университете оказалось неудобным. Быть может, именно тут начальство, припоминая выходки Лермонтова, постаралось намекнуть на то, что удобнее было ему продолжать курс в другом университете. Во всяком случае, решено было родными и самим Михаилом Юрьевичем из Московского университета выйти и поступить в Петербургский. 1 июня 1832 года Лермонтов вошел с прошением в правление университета об увольнении его из оного и о выдаче надлежащего свидетельства для перехода в Императорский Санкт-Петербургский университет. Таковое свидетельство и было выдано просителю 18-го числа того же месяца. Замечательно, что в свидетельстве ничего не говорится о том, на каком Лермонтов числился курсе, а только то, что, поступив в число студентов 1 сентября 1830 года, слушал лекции по словесному отделению.
Снабженный свидетельством о пребывании в университете, Лермонтов с бабушкой летом 1832 года отправились в Петербург, где поместились в квартире на берегу Мойки, у Синего моста, в доме, который позднее принадлежал журналисту Гречу.
Однако Петербургский университет отказался зачесть Лермонтову годы пребывания в Московском университете, и таким образом ему пришлось бы поступить вновь на первый курс. К тому же как раз в это время заговорили об увеличении университетского курса на столько, чтобы студенты оканчивали его не в три, а в четыре года. Это испугало Лермонтова; он видел несправедливость в том, что ему не хотели зачесть лет, проведенных в Москве. Поступив в Петербурге в число студентов, ему пришлось бы окончить курс в 1836 году. Этим он тяготился, ему хотелось на свободу, стать независимым человеком. Еще незадолго перед тем писал он в альбом Саши Верещагиной:
Свободолюбивая натура Лермонтова тяготилась всякими стеснениями. Он всюду чувствовал «вериги бытия».
Порядки университета и общества в юношеском преувеличении казались ему цепями.
Лермонтову хотелось во что бы то ни стало вырваться из положения зависимого. Вот почему он задумал поступить юнкером в полк и в училище, из которого он мог выйти уже в 1834 году и, следовательно, выигрывал два года.
К тому же многие из его друзей и товарищей по университетскому пансиону и Московскому университету как раз в это время тоже переходят в школу. Еще за год вступил в нее любимейший из товарищей Лермонтова по университетскому пансиону Михаил Шубин, а одновременно с ним – Поливанов из Московского университета, друзья и близкие родственники – Алексей (Монго) Столыпин и Николай Юрьев да Михаил Мартынов – сосед по пензенскому имению[100].
95
Историю с Маловым рассказывают Герцен [«Былое и думы», т. I, глава VI] и Дудышкин в материалах для биогр. Лермонтова, изд. 1863 г., т. VI. О Малове, не любимом студентами и часто подвергавшемся шиканью, упоминает Ляликов [Русский Архив 1875 года, кн. III, стр. 385].
96
Михаил Яковлевич (род. в 1709 году, ум. 1849) вышел кандидатом из Московского университета в 1811 г.; с 1823 г. читал историю римского законодательства на этико-политическом отделении; с 1828 г. был сделан экстраординарным профессором, а в 1831 г. уволен от должности с пенсией в 400 рубл. асс. [«Биографич. словарь» профессора Малова; «Былое и думы» Герцена, гл. VI].
97
Догадка об удалении Лермонтова из университета вследствие истории с Маловым впервые печатно высказана Дудышкиным в материалах для биографии Лермонтова, стр. VІ [изд. «Соч. Лермонтова», 1860 г.]. Взято это было Дудышкиным все из того же опыта биографии Хохрякова, материалами коего он так много пользовался, не указав, впрочем, источника. Приводя дословно целые страницы из тетради Хохрякова, г. Дудышкин в рассказе о маловской истории изменил только слова г. Хохрякова: «а вот что мы слышали» на – «а вот что нам рассказывали». Догадка Дудышкина была принята за достоверное и А. Н. Пыпиным [«Биография Лермонтова», издан. 1873 года, стр. XXIV], несмотря на то, что уже г-жа Ладыженская в статье своей «Замечания на воспоминания Екатерины Алекс. Хвостовой» [Русский Вестник 1872 года, № 2, стр. 660] – отвергает рассказ об исключении Лермонтова. А. Н. Пыпин усомнился в ее показаниях. Что же касается письма, приводимого Дудышкиным, затем Пыпиным и другими, писанного будто близким к Лермонтову человеком по поводу этой истории, то письмо это писано позднее, в 1832 году, по поводу попытки Лермонтова вступить в Петербургский университет, как увидим ниже. Относительно выхода Лермонтова из Московского университета вследствие «истории», г. Поливанов [Русск. Стар. 1875 г., т. XII, стр. 813] замечает, что отцу его [т. е. товарищу Лермонтова) казалось сомнительным исключение Лермонтова из университета. «При господствующей тогда строгости вряд ли мог исключенный быть принят в школу гвардейских юнкеров».
98
По рассказу Вистенгофа выходит, впрочем, что столкновение Лермонтова с профессором Победоносцевым было в первое полугодие после его поступления. Но тут г. Вистенгоф, должно быть, запамятовал. Известно, что лекции в университете прекратились осенью 1830 года, по случаю холеры, и опять начались в январе 1831 года, следовательно, и репетиции перед Рождеством могли быть только в 1831 году. Затем Вистенгоф утверждает, что Победоносцев на публичных (переходных) экзаменах отомстил Лермонтову. Весной 1831 года экзаменов не было (о чем замечено выше), а были они весной 1832 г. На словах Вистенгоф заметил мне, что положительно знает, что Лермонтов вышел из университета не вследствие «истории», а «скорее из самолюбия, потому что оборвался на экзамене и считал, что Победоносцев к нему придирается, что может быть и была правда». Выходит, столкновение с Победоносцевым было в конце 1831 года. Весной на экзаменах он ему припомнил выходку, и уже 1 июня Лермонтов подает прошение об увольнении из университета.
99
Пыпин: жизнь Белинского, I, стр. 65.
100
О близкой дружбе Лермонтова с Шубиным рассказывал мне А. З. Зиновьев. Он очень хвалил Шубина, называл его человеком прекрасных душевных свойств. Шубин этот впоследствии, как и Лермонтов, был переведен в армию из лейб-гусар за то, что ударил камер-лакея. Относительно Поливанова см. Русск. Старину 1875 года, т. XII, стр. 812, о прочих в историч. очерке Николаев. кавалер. училища, выпуски 1833, 34 и 35 гг. За полгода до выхода Лермонтова из «школы» вышел из нее в гвардию граф Ник. Серг. Толстой, тоже перешедший в «школу» из Московского университета [Сушков. Моск. унив. пансион, стр. 75]. Толстой – автор сочинения «Заволжские очерки, взгляды и рассказы». Еще раньше поступил в «школу» из Моск. унив. пансиона Ник. Назимов, да и многие другие.