Страница 4 из 16
Иван Несторович сначала побледнел, всерьез испугавшись, отпрянул, в спинку скамьи вжался, уже успев представить чуть ли не воочию грозную физиономию туземного разбойника, потом нашел в себе силы улыбнуться – господа джигиты, верно, шутить изволят?
– Что ти, какой шютка? Аллах Акбар! Место здесь страшний, нехороший – самый жюткий в песках Каракуми. Барсакельмес называется, что означает – попадешь, не вернешься. С самих незапамятних времен били здесь роскошние сади, оазиси, реки да озери, и обитали здесь барсакельмесские пери, которые красоту эту волшебними чарами создали. Но только караван какой пройдет мимо, сади и озери солончаками сменялись. Бросались люди на вода, так чудесно блестевший на солнце, а это не вода, это – сол, бежали к деревьям и виноградным лозам, а это мираш. И умирали.
– От горя, – добавил четвертый, с не меньшим вниманием, чем доктор, слушавший рассказ товарища и с театральным драматизмом кивающий, поддакивая каждому произнесенному слову.
– А потом прах этих несчастних смешивалься с песком, и оттого песка здесь так много, – поспешил вставить последнее слово самый словоохотливый текинец, в котором явно угадывалась поэтическая натура. Или им просто доставало немало удовольствия фраппировать европейских путешественников сказками о каракумах и кызылкумах и внутренне потешаться, глядючи, как те лицом бледнели и как испуганно расширялись их глаза.
– А что Юлбарс? – спросил Иван Несторович.
– Юлбарс – бандит, но очень лёвкий.
– Потому что ему сама барсакельмесская пери пособляет.
– И тигра он смог приручить благодаря ее чарам.
– Да, не благодаря ее чарам, – отмахнулся четвертый. – Силач Юлбарс, выше меня, говорят, на три голови, тигра своего одной рукой за загривок, что котенка таскает.
– Не-ет, – возразил первый, – сила его – в его учености, родом он из персидских шейхов, син одного правителя – белая кость. Говорят, знает тисячу языков и прочел тисячу книг.
Это все, что удалось выяснить от почтенных джигитов, возвращавшихся из Асхабада в Артык. На прощание и они пожелали доктору хорониться подальше от мифичного Юлбарса, даже кинжал жаловали взамен на стетоскоп, уж очень он диковинным им показался. Правда, без особого желания самого Иноземцева, но делать было нечего – текинцы возражений бы не потерпели.
После шумного и грязного Мерва и чудесных садов Байрам-Али – прекрасного оазиса, принадлежащего некогда чарджуйскому хану, Ахалтекинский оазис заканчивался, и вновь начинались сплошные пески. Ветер поднимал их в воздух, и казалось, что стоит непроходимый туман. Пустыня меняла очертания на глазах, словно бескрайний океан, волнуясь. Глядишь, здесь возвышается песчаный холм с редкой рябью, а там низина, усеянная верблюжьей колючкой, наполовину в песке утопленной, а через четверть часа нет холма, нет колючек, а стоит на месте холма сухой саксаул с обнаженными корнями. Песок съедал железнодорожную платформу, видно было, как рельсы то исчезали под желтым покрывалом, то чуть выглядывали из него.
На скромной, маленькой станции без названия, без фонтана, без умирающего виноградника, но зато с буфетом, Иван Несторович имел несколько часов передышки от длительной тряски и оглушающего грохота колес – от Артыка до Мерва шли почти без остановок. Как ему велел здешний аксакал, отправился пить чай и, на счастье, повстречал у самовара русского – инженера, средних лет, в ермолке и восточном халате, мол, так удобней жару переносить. Даже объяснил почему. Этот халат здесь, в Туркестане, сказал он, как контейнер для хранения сжиженных газов, изобретенный недавно одним немцем, Вейнхольдом, он хранит температуру тела и не допускает перегревания. А чтобы организм не думал, что ему холодно, надобно горячий чай пить, он тотчас же все поры, что ставенки, раскрывает и дышит себе. Иноземцев был поражен мудростью здешних туземцев, которые, как ему казалось, лишь из страсти к роскошествам увешивали себя теплой одеждой. Ан нет, оказывается, имелся в этой странной для европейца привычке вот такой восточный секрет.
– Вам еще много секретов таких восточных здесь раскрыть предстоит, – усмехнулся инженер.
А занимался почтенный ученый исследованием подземных ирригационных каналов, именуемых «кяризы», что строили когда-то в стародревние времена персы. Тоже сооружение хитромудрое, способное из-под земли много воды достать в бескрайней и кажущейся совершенно безжизненной пустыне. Стал Иван Несторович о персах этих расспрашивать, чьи кяризы да калы – грозные укрепления – брошенными всюду стояли, к коим, если не приглядеться, то примешь за обыкновенные холмы, так их время и ветра изменили.
Десятка лет не прошло, как текинцы погнали соседей за гребень горы в земли персидские, бывало, те возвращались, дабы отвоевать назад свои калы, но безуспешно. Текинцы – народ грозный, отчаянный, на расправу короткий, персы нежными были созданиями, ремеслами никакими особо не промышляли, хотя их ирригационные изыски довольно изобретательны, ручки в глине и крови пачкать зело не рвались, больше наука их занимала, вот и пришлось немного подвинуться. Иван Несторович с интересом выслушал рассказ инженера, а потом уже и о басмаче с тигром заговорил, мол, ведь говорят, что он перс, отчего не отловите негодяя?
– Ах, вы об этом, – улыбнулся инженер. – Здесь много легенд на его счет ходит. Да только, сдается мне, это всего лишь легенды, местные байки. Нападения басмачей – случаются, да. Бывало, и поезд остановят. Пустыня ведь одна кругом! Трудно такие просторы в порядке идеальном содержать. И тигры водятся всюду, и шакалы, и гиены, и змеи, медведи, туры, барсы, волки. Это из-за близости реки. Любому охотнику – раздолье.
– А вовсе нет, – оторвав от самовара полотенце, вмешался буфетчик с окладистой бородой. – Когда это вы видели, чтобы в составе на станцию один пассажир прибыл! Если так дальше дело пойдет, оставлю я эту лачугу. Вон, лучше в Уч-Аджи служить, что за тридцать верст отсюда. Там целый батальон недавно осел, и казарма позначительней отстроена, и артиллерию привезли. Уже год, как этот Юлбарс проходу никому не дает. И повадки у него, все равно, что кошачьи, никогда не знаешь, когда и как он налет совершит. И здесь шалит, и у Хивы его ловили, аж к Ташкенту, не боясь русских полков, нет-нет подбирался. Юлбарс, по-ихнему, по-тюркски, означает «бродячий тигр». Организовал шайку, тигра здешнего, что у реки Теджен водятся, изловил, на цепь посадил и с ним города и аулы грабит, поезда грабит, караваны тоже грабит. Басмач проклятый! А ведь, говорят, совсем мальчишка. Сам маленького роста, щуплый, с жиденькой бороденкой, а глазенки, что у волка – холодные, злючие-колючие. Вот уж воистину, шайтан.
– Мальчишка? – воскликнул в недоумении доктор. – Но я слышал, будто он богатырского сложения и одной рукой тигру горло сжимает.
– Да, все разное говорят. Не слушайте, – махнул рукой инженер и зевнул, прикрыв рукой усы. – Одни говорят, что он из Бухары. Другие, что беглый еврей-дрессировщик. Третьи, что сын поверженного персидского правителя. А четвертые такие совсем уж сказки рассказывают: будто Юлбарс – это английский шпион, нарочно засланный британцами страху нагонять на русских, накрепко в Закаспие и Туркестане осевших, мол, чтобы помешать нам дорогу проложить до Ташкента. Много англичан здесь бывает, они туда-сюда до Индии болтаются, ну и Туркестан исследуют. А по мне так: нет никакого Юлбарса, все это набеги разных шаек местных беков, одному герою приписанные, чтобы удобней было эти набеги совершать. Беков, известно, бухарский куш-беги покрывает, за мзду определенную, а тот, в свою очередь, перед эмиром отчет держит. А уж какие между нашими начальниками и эмиром беседы бывают – то знать нам не положено. Могут баранами откупиться, могут женой, а могут и с десяток мальчиков-бачей отрядят.
– Выходит… – проронил Иноземцев, удивленный странной иерархической восточной структурой. – Выходит, здесь вовсе не столь безопасно, как мне в Петербурге рассказывали.
– Ну почему? – всполошился инженер и, сдвинув ермолку набекрень, почесал затылок. – Хм, то Петербург, а то Бухарский эмират. Да спокойно тут, не тревожьтесь. Привыкнуть просто надобно к здешним обычаям. К чему человеческая натура только не привыкает! Да и у нас вдоль платформы через каждые двадцать-тридцать верст казармы стоят. Боятся они нападать на здешние земли. Своих токмо грабят. Русские для них пострашнее шайтана. В год не более двенадцати смертей – тишь, гладь да божья благодать. Вот протянут до Ташкента железную дорогу, тогда совсем цивилизация настанет.