Страница 15 из 16
Уже будучи в Самарканде, Иноземцев почувствовал себя дурно. Но упорно не замечал лихорадки и продолжал таскаться по развалинам и катакомбам. Пока малярия окончательно не свалила его с ног, застав на одной из площадей. И пока Иноземцев не потерял сознания, пока его прилюдно не стало вновь, как среди песков, выворачивать наизнанку, не понял, что подхватил желтую лихорадку. Сам виноват, ибо с самого Чарджуя тянуло его во все злачные места, на сартовские базары, в кишлаки, поглядеть на гончарных мастеров, на прядильщиц ковров, да и запустил болезнь, отчасти на ногах, под солнцем ее перенес.
Его привели к русским. Но Иноземцев никому из докторов к себе подходить не позволил. Заявил, что имеет с собой хинин, заперся в гостинице – русской гостинице с русскими горничными и русской меблировкой, расположенной недалеко от здания штаба войск, на бульваре Абрамова. И провел в Самарканде почти месяц, медленно из-за такой жары поправляясь.
То днями напролет беспробудно спал, в надежде очнуться без озноба, то, едва становилось лучше, опять за свое: проводил несколько часов, бродя по улочкам, базарам и площадям под ярким весенним, но коварным туркестанским солнцем, пока лихорадка не начиналась сызнова.
Лихорадило, а упорно ходил в город. Когда совсем становилось худо, брал чичероне за пару целковых, чтобы тот, едва начнется приступ, помог найти дорогу к Абрамовскому бульвару. Одному бродить, конечно, больше было по вкусу, но приходилось прибегать к услугам чичероне из соображений собственной безопасности.
Лихорадка стала рождать всполохи воспоминаний. Вспомнился остров Барсакельмес, пещера, Ульянкино лицо под тонким покрывалом. Иван Несторович стал исходить муками совести. Как не бежать в город? Как не занять себя восточной невидалью? Гул города хоть как-то уводил от мыслей. Если Иноземцев не застывал на площади, чтобы послушать бродячих музыкантов, то принимался думать.
И всегда действовало на Иноземцева гипнотически появление девушки в мыслях – Иван Несторович моментально забывал, кто он и где он. А того делать было категорически нельзя в такой толчее. Тонул вдруг ни с того ни с сего в обычных треволнениях и переживаниях – де, и чего ж от нее ждать не сегодня завтра, чем занята ее сумасбродная голова, не погибла ли и где пропадает? Находила на глаза пелена, он мог усесться где-нибудь в углу караван-сарая под айваном и просидеть в думах до утренних звезд. И уже не наблюдая за суетой, а потонув в проклятых воспоминаниях.
Сам не ведал, что время теряет, не считал ни часов, ни дней. Мысли только вокруг нее и крутились. А от лихорадки в голове все смешивалось в цветной восточный ералаш: узоры лазури перед глазами, яркие пятна ковров на песчаных дорожках.
Доктора видели усевшимся на выступ у арыка, с тетрадью на коленях. На полях он бессознательно выводил виноградную лозу с арки старого медресе, но тут же рядом вдруг штрих за штрихом появлялась тоненькая фигурка в восточном халате и с чалмою, лихо заломленной за ухо, за спиною – закатное солнце, барханы. А рядом с фигуркой бок о бок покорной поступью нес свою огромную тушу тигр…
Иван Несторович просыпался от наваждения, листок из тетради тотчас летел к ногам прохожих. Сам же поднимался, бежал прочь. Доктора догоняли, возвращали рисунок, будто им оброненный случайно. Он сквозь туман лихорадки благодарил, брал листок обратно и брел уже медленным, тяжелым шагом дальше, будто вместе с возвращенным рисунком ему взвалили на плечи два огромных тюка с хлопком. Брел, брел бездумно меж кирпичными стенами, тесно нависавшими над ним, пока вновь от усталости не присаживался у арыка. С навернувшимися слезами на глазах он сворачивал из помятого листка кораблик, сквозь слезы улыбаясь, отпускал на воды быстрого ручейка. И клялся, что больше один бродить без чичероне не станет…
Возвращаясь из грез в реальность, с песчаных улиц в гостиничный номер, ругал себя, что не использует свободное время с пользой – все пытался возбудителем малярии заниматься, хотел дополнить парижские исследования доктора Лаверана в сим вопросе. Сосредоточенно нависнув над микроскопом, он надолго замирал над ним, а под линзами видел лишь лицо Ульянки, разодетой пери. Отгонял образ, садился за записи, но и тут мысли голову заполоняли отнюдь не научные. Вдруг сдвигал локтем в сторону микроскоп, стекляшки и прямо против формул, вычислений, схем принимался слагать восточные рифмы, все равно как Ромэн когда-то в его парижской лаборатории. Смех и только!
Потом перечитывал, хмурился, с негодованием выдирал лист.
– Не хватало, чтобы я еще стихи писал! Ей-богу, смешно… Надо идти, подышать воздухом.
И шел опять дышать воздухом, в надежде развеять в этом самом воздухе узких улочек сартских городов, базаров и площадей беспрестанное беспокойство и какое-то уже совершенно ненормальное меланхоличное настроение. Тоже мне! Стихотворцем себя возомнил. А может, просто здешний воздух дурманил мозг? Ведь эмир бухарский тоже диванами себя развлекал…
Однажды один халвачи – продавец халвы, взглянув на унылое, вытянутое и посиневшее лицо Иноземцева, со свойственной тюркам самоуверенностью и наигранным бахвальством заявил, что у него болотная лихорадка.
Иноземцев хмыкнул – тоже мне диагност, а что еще, если не болотная лихорадка.
– Говорит, вам нужно покинуть город как можно скорее, – переводил чичероне. – Чистый воздух уничтожит болезнь быстрее, чем хинин.
Иван Несторович поначалу усмехался, хотел пройти мимо, но халвачи стал настаивать, что-то упрямо говорить ему по-тюркски, указывая куда-то вдаль.
– Вот вы зря не слушаете местных аборигенов, – добавил от себя проживший не один десяток лет под жаркими туркестанскими лучами экскурсовод. – Табибов слушать надо, они всю здешнюю заразу лучше самых известных европейских профессоров знают, такие снадобья изготовлять умеют, мертвого на ноги можно поднять…
И стал рассказывать, как сам, едва чувствует в себе зарождающиеся признаки лихорадки, тотчас же в горы едет, и проходит лихорадка, будто ее и не было. И многое другое рассказывал: как из яда змеиного и паучьего удивительные тинктуры готовят. Только секреты этих лекарств просто так никому не раскрывают, тем более европейцам. Иноземцев слушал с интересом, даже посетил лавку местного аптекаря, прикупил несколько видов чудесных туркестанских снадобий, чтобы потом их исследовать. А про чистый воздух ему слова туземца в душу запали.
Прав был – не прав местный халвачи, но нужно было искать тарантас до Ташкента, ибо железная дорога заканчивалась на одинокой станции у реки Зеравшан, дальше Самарканда поезд не шел. Иван Несторович никак не мог заставить себя заняться поисками, как вдруг из сплина и апатии его вывел неожиданный случай.
В ночь на пятницу, где-то ближе к утру, гостиница разом пробудилась. По неведомым причинам постояльцы принялись шуметь, что-то с жаром обсуждать, повысыпали во двор, кони на приколах взъярились, поднимая копытами клубы пыли. Иноземцев, как, впрочем, и все, спал с открытыми окнами, и тотчас услышал сей небывалый переполох.
Думал, опять землетрясение, каковые случаются здесь часто. Оказалось, через два часа после захода солнца было совершено нападение на казачий полк, который расположился в Самарканде и двигался в сторону Ташкента для подавления каких-то недовольств; штаб военный в двух шагах от гостиницы Иноземцева находился.
Тотчас же и европейцы, и туземцы в один голос стали твердить, что это банда Юлбарса, ибо свидетелям и очевидцам удалось разглядеть впотьмах тигра.
Басмачи верхом на лихих текинских жеребцах вынырнули откуда-то из темноты, пронеслись мимо, постреляли в воздух и умчались на юго-запад, в сторону Сары-Гуля, а дальше опять же в темноте ночи растворились, как джинны, где-то в водах Зеравшана или скрылись в горах Миранкуль. Должно быть, подобно брату пророка Мухаммеда ибн Аббасу, создали расщелину в камнях, за коими и исчезли. Солдаты, не дождавшись приказа, бросились вслед, но не догнали. Палили в спину, но ни один не рухнул – видать, знатными кольчугами обзавелся Бродячий Тигр.