Страница 5 из 17
– Но ты же не свиней разводишь, – выдал вдруг Том.
– А это ты к чему?
– Какая тебе разница, ем я мясо или нет? Ведь от меда-то я пока не отказываюсь.
Он усмехнулся. Миролюбиво? Нет. Нагловато.
– Знай я, в кого ты превратишься в колледже, сроду бы не отправил тебя туда! – Слова бежали впереди меня, но мне все равно было их не сдержать.
– Неужели тебе не ясно, что ему надо учиться? – встряла Эмма.
Ну естественно! Ясно как божий день, яснее не бывает! Всем на свете надо учиться!
– Все, что нужно было мне, я выучил вот здесь. – И я махнул рукой, вроде как хотел на восток – именно там был луг, где стояли ульи, – но не успел сообразить и показал на запад.
На этот раз он даже до ответа не снизошел.
– Спасибо за обед.
Он быстро убрал за собой посуду и повернулся к Эмме:
– Все остальное я тоже уберу. А ты посиди.
Она улыбнулась ему. А мне никто ничего не сказал. Оба они обходили меня стороной. Эмма взяла газету и исчезла в гостиной, Том повязал фартук – да-да, он и впрямь фартук напялил – и принялся драить кастрюлю.
У меня отчего-то совсем пересох язык. Я глотнул воды, но и это не помогло.
Они обходили меня стороной, а я стал вдруг громадным, как слон. Впрочем, слоном я не был. Я был мамонтом. Тем, кто вымер.
Тао
– Смотри, у меня есть три рисовых зернышка, а у тебя – еще два. Тогда сколько у нас с тобой всего зернышек? Я взяла со своей тарелки две рисинки и положила их на уже опустевшую тарелку Вей-Веня. Те детские лица – у меня никак не получалось забыть их. Высокую девочку, подставляющую лицо солнцу, широко зевающего мальчика. Такие маленькие. А Вей-Вень показался мне вдруг совсем взрослым. Скоро ему исполнится столько же, сколько им. В других регионах страны имелись школы, правда, ходили в них лишь немногие избранные. Те, кто впоследствии занимал руководящие должности, и те, кто должен был научиться принимать решения. То есть те, кто в саду не работал. Если только он окажется особенно талантливым и будет намного способнее всех остальных…
– А почему у тебя три, а у меня только две? – спросил Вей-Вень, скорчив гримаску.
– Ну хорошо, пусть две будет у меня, а у тебя три. Вот так, – я переложила ему на тарелку одно зернышко со своей, – сколько всего получается?
Вей-Вень положил пухлую ладошку прямо на тарелку и принялся возить по ней пальцами, будто раскрашивая невидимой краской.
– Хочу еще кетчупа.
– Вей-Вень. – Я решительно убрала его руку с тарелки; она была липкой и влажной. – Как надо сказать? Пожалуйста, дай мне еще кетчупа. – Я вздохнула и опять показала на зернышки риса: – У меня два. И у тебя три. Давай посчитаем: один, два, три, четыре, пять.
Вей-Вень потер рукой лицо, оставив на щеке красную полоску от кетчупа. Потом потянулся к бутылочке:
– Пожалуйста, дай мне еще кетчупа.
Надо было раньше начинать… Ежедневно вместе мы проводили всего час. И нередко я тратила это время впустую – играла с малышом или подольше кормила его. Сейчас он уже мог бы уметь намного больше…
– Пять, – сказала я, – пять зернышек. Правильно? Он понял, что до кетчупа ему не дотянуться, и с силой откинулся на спинку стула, так что стул подскочил. Вей-Вень часто делал что-то, не рассчитав силы. С самого рождения он был крепким и сильным мальчиком. И довольным. Ходить он начал поздно – словно никуда не спешил. Ему достаточно было сидеть на земле и улыбаться всем, кому вздумалось поболтать с ним. А таких находилось немало, потому что Вей-Вень был очень улыбчивым ребенком.
Я взяла бутылку и выдавила ему на тарелку немного красной химической жидкости. Может, он хоть сейчас начнет меня слушаться?
– Вот, пожалуйста.
– Да! Кетчуп!
Я вытащила из миски еще две рисинки.
– Смотри, у нас появилось еще две. Сколько их теперь всего? – Но Вей-Вень был поглощен едой. Кетчупом он измазал всю мордашку. – Вей-Вень? Сколько получится?
Тарелка вновь опустела, он внимательно посмотрел на нее, а затем поднял вверх и начал рычать, прямо как самолет в прежние времена. Вей-Вень обожал всякий старый транспорт – вертолеты, автомобили, автобусы. Мог часами ползать по полу и строить дороги, аэродромы и систему путей сообщения.
– Вей-Вень, перестань. – Я отняла у него тарелку, отставила ее в сторону, так чтобы он ее больше не видел, и опять показала на засохшие зернышки риса: – Смотри же. Пять плюс два. Сколько у нас получается?
Голос у меня дрогнул, но я улыбнулась. Впрочем, моей улыбки Вей-Вень все равно не заметил, потому что потянулся за тарелкой:
– Дай! Мой самолет! Мой!
Куань в гостиной кашлянул и укоризненно посмотрел на меня. Он сидел на диване с чашкой чая в руках, положив ноги на журнальный столик, и делал вид, что отдыхает.
Я притворилась, что никого из них не слышу, и начала считать:
– Один, два, три, четыре, пять, шесть и… семь! – Я улыбнулась Вей-Веню, точно мы с ним сделали великое открытие. – Всего получается семь, верно? Видишь? Семь. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь.
Хоть бы он понял это – этого пока достаточно, и я отстану, отпущу его поиграть. Крошечные шаги, каждый день.
– Мой! Отдай! – Он изо всех сил пытался дотянуться до тарелки.
– Дружок, не надо ее трогать. – В моем голосе зазвучали металлические нотки. – Сейчас мы с тобой считаем.
Едва слышно вздохнув, Куань поднялся с дивана, подошел к нам и положил руку мне на плечо:
– Уже восемь.
Я стряхнула его руку:
– Посидит еще пятнадцать минут – ничего с ним не станется. – Я упрямо смотрела на мужа.
– Тао…
– Пятнадцать минут – ничего с ним не случится. – Я не сводила с него взгляда.
Куань отступил:
– Но зачем?
Я отвела глаза. Объяснять и рассказывать про детей мне не хотелось. Что он скажет, я и так прекрасно знала. Что меньше они не стали. Что они всегда такими были. В прошлом году приводили тоже восьмилеток. Но так уж оно сложилось. Что такой порядок и что началось это много лет назад. А потом он заговорил бы высокими словами, которые совершенно не подходили ему: мы должны радоваться, что живем здесь. Все могло быть хуже. Мы могли бы жить в Пекине. Или в Европе. Надо видеть преимущества в нашем положении. Жить сегодняшним днем. Разумно использовать каждую секунду. Эти фразы были совершенно не похожи на то, как Куань обычно разговаривал, – он словно прочел их где-то и заучил, но произносил их с таким пылом, будто действительно во все это верил.
Куань погладил Вей-Веня по жестким волосам.
– Я с ним поиграть хочу, – тихо проговорил он.
Вей-Вень повернулся на стуле – вообще-то из этого детского стульчика он уже вырос, но на нем имелись ремни и застежка, так что для моих уроков лучше парты и не придумаешь. Мальчуган вновь потянулся к тарелке:
– Отдай! Мой самолет!
Не глядя на меня, Куань, по-прежнему спокойно, произнес:
– Нет, с тарелкой играть нельзя, но вот что я тебе скажу: зубные щетки тоже умеют летать. – А потом вытащил Вей-Веня из стульчика и направился с ним в ванную.
– Куань… Но я…
По дороге в ванную он легко перекинул Вей-Веня из одной руки в другую и, делая вид, что не слышит меня, продолжал болтать с малышом. Куань нес его так, будто Вей-Вень был легким как перышко, а вот я поднимала его уже с трудом.
Я не сдвинулась с места. Но и слов не находила. Он прав. Вей-Вень устал. И день близился к концу. Малыша надо укладывать, иначе он перевозбудится и вообще откажется ложиться. И тогда нам придется несладко, я это прекрасно знала. В таких случаях Вей-Вень мог до поздней ночи не уснуть. Сперва он вылезет из кроватки, распахнет дверь в нашу комнату и, звонко смеясь, примется играть с нами в догонялки. Потом, устав, станет кричать, плакать и капризничать. Такой у него характер. Наверное, все трехлетки такие.
Впрочем… насколько помню, я в детстве так себя не вела. Когда мне было три года, я научилась читать. Сама освоила иероглифы и поразила учителя, бойко прочитав вслух сказку. Я читала ее для себя, а не для других детей – от них я старалась держаться подальше. Мои родители лишь наблюдали за мной со стороны, позволяя читать сказки и коротенькие детские рассказы, но других книг мне не давали. Зато учителя относились ко мне с пониманием. Они дарили мне возможность просиживать над книгами, когда остальные отправлялись гулять, показывали мне фильмы и запускали для меня взломанные обучающие программы. Многие из этих материалов появились еще до Коллапса, до падения демократии, до начавшейся после этого мировой войны, когда пища превратилась в роскошь, доступную лишь единицам. В те времена информационный поток был огромным, практически необозримым. Слова складывались в цепочки длиной с Млечный Путь. Всеми существующими фотографиями, картами и изображениями можно было покрыть несколько поверхностей Солнца. Чтобы пересмотреть все фильмы, требовалось время, в миллионы раз превышающее продолжительность человеческой жизни. И технология сделала все это доступным. В те времена доступность была девизом человечества. При помощи сложных изобретений люди в любой момент могли подключиться к информационному потоку.