Июльская проза. Сборник

Там прошлое и современность каждого из нас…

Диалоги Рожкова и Лопатина возникают из этого ужаса, а сами они верещат где-то внутри этой кучи-малы. Их не видно, они там далеко-далеко, в каком-то закоулочке, который и найти невозможно. В таких закоулочках – верещим все мы, но каждый слышит только себя, ибо у всех нас отсутствуют уши. Ничего не поделаешь, эволюция способна и не на такое.

Неожиданно появилась мысль о том, что грех указывать на недостатки человека и страны. Не очередная ли обезьяна гримасничает? Потом вдруг отчётливо возникли события тридцатилетней давности. Там, в каком-то закоулочке, такие же приматы, из которых родились сегодняшние. Вот женщина с выпирающими отовсюду кустодиевскими формами и округлой кормой шириной почти в метр, возглавлявшая профсоюз и одновременно орудовавшая в бухгалтерии художественного фонда города NN. Она постоянно «строила и воспитывала» моих друзей – художников и скульпторов, выпускников институтов им. В. И. Сурикова и И. Е. Репина. Кстати, трудами этих мужчин и существовал оживший в моей памяти фонд и все его мужички и бабы, включая и «воспитательницу» с кустодиевскими формами.

Говорят, что крепость итальянской граппы от 36 до 55 градусов, но однажды мы неделю вдохновлялись виноградной чачой, то есть граппой Северного Кавказа, доставленной Эдиком Галстяном. 80 градусов виноградного спирта мы только номинально разбавляли речной водой. Потом нас вызвали на разборки в профсоюз. Высокий и нескладный Володя Литвин долго и недоумевающе смотрел на «воспитательницу», пытающуюся «построить и воспитывать» перед собравшимися членами профсоюза (бухгалтерами, машинистками, слесарями, столярами, сторожами) бородатых и помятых со всех сторон художников. Неожиданно Володя крепко облапил за мясистые щеки женщину и, притянув к себе смачно поцеловал её взасос в красные губы, потом нежно отбросил «воспитательницу» и, оглядев собравшихся совершенно невыразимым взглядом загнанного в угол художника, добродушно изрёк, икая после каждого слога:

– Welcome! Я же лю-блю вас, вол-ки позор-ные!

Такое у него было любимое выражение, причём на слове «welcome» он не икал. После эффектного вступления Володя молча, нетвёрдой походкой, освободил собрание. До того его мутило. Придя в мастерскую, он рухнул безнадежно на диван и проспал два дня. Очнувшись, объявил, что у него был сильнейший прилив крови в пещеристые тела. Сказал так, что можно представить процесс в разрезе, как в учебном кино.

Сквозь сон и ровное урчание двигателя слышу ненавистную мне блатную музыку. Кажется, Лопатину и Рожкову надоело заниматься политикой, обсуждать подполковника, правящего страной. Они включили магнитофон, мгновенно загремел шквал, вырвавшийся из накопленного историей ужаса. Шаматха не помогает, образов нет, трудно укротить самопроизвольно возникающих в России обезьян. Почему вдруг вся страна, поголовно, возлюбила дичайший шансон и уголовщину? Нежели поэзию, как признавался Есенин, читают только еврейские девушки? Почему тут невозможно ничего сделать? Литература знает ответы. Возникают строки Кабанова, с которым дружу в Facebook,

Потому, что хамское, блатное –

оказалось ближе и родней,

потому, что мы совсем иное

называли Родиной своей.

Ненавистный мне шансон и его глупейшие слова исчезают с первой строкой Кабанова, потом откуда-то издалека возникает еле слышный, почему-то печальный, голос Высоцкого:

Мы не сделали скандала,

нам вождя недоставало,

настоящих буйных мало,

вот и нету вожаков.

Образы для медитации определились и проявились. Других у меня нет. Они возникли в результате, как сейчас модно выражаться, когнитивного диссонанса, дискомфорта, возникающего во мне от современности, особенно от её звуков. Представления появляются как антитеза бесчеловечности, как барьер и защита от расчеловечивания. Как и всегда выбора нет: либо придётся существовать, либо жить.

Как и всегда: впереди много встреч и мероприятий, союзы московской жадности и местной нищеты, что одно и то же. Повсюду – объединения амбиций и финансов, схватки дураков и уродов, подлецов и сатрапов, богатых и бедных, офисных незнаек и знаек с умными видами. Но всюду будет действовать единственно возможный и бессмертный принцип взаимоотношений в этой стране: «Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак!» Из этого принципа снова и снова будут выскакивать нескончаемые потоки обезьян, которых придётся усмирять, усмирять и усмирять до тех пор, пока не иссякнет и не исчезнет сам принцип, возведённый тысячелетним рабством. И тогда станет понятным, что империя находится в огромной и прекрасной цивилизации, как злокачественная опухоль, а не наоборот.

Полагаю, что тому, кто уже есть, надо просто быть. Всегда.

Кажется, полдень. Машина мягко катит по асфальту. Скоро начнутся дорожные забегаловки, я слышу голоса Преображенского и Борменталя: «Бог знает, чего они туда плеснули… Всё, что угодно… И я того же мнения…»

В голове срабатывает сигнал – пора просыпаться: Колька уже посапывает, наговорился и спокойно спит, а Лёня от монотонной езды, шансона и своих обезьян может уснуть за рулём. Надо говорить с ним.

Со всеми надо говорить…

15 июля 2018 года.

В тайгу

Альма – это Альма, умная и красивая немецкая овчарка, которую Лопатин взял щенком, выкормил, воспитал, выучил. По мнению многих знатоков, умница Альма берёт, практически, любой след. Рвётся с поводка так, что можно кувырком полететь. Но только не Лопатин. В отделе шутят, что Альма и Лопатин – это единый организм. В нашем угрозыске мы звали этот организм – Альма Леонидовна. Особенно внимательны глаза этого организма. Когда Альма поднимает голову и смотрит на человека, то человек сразу понимает, что сейчас надо делать. А когда Лопатин смотрит на Альму, то овчарка мгновенно «читает», что надо делать ей.

Из забавного чёрного щенка Альма превратилась в красавицу, чепрачного, черного, отливающего блеском окраса с переходом на рыжеватый подпал к животу и груди. В полгода Альма понимала все основные команды Лопатина. За это же время Лопатин перечитал кучу книг по собаководству и кинологии. То, что одинаковые темы могут быть иногда совершенно разными, он понял только через месяц, когда перелопатил несколько полок научных трудов. Теперь уже не только собака, но они вместе становились единым организмом, именуемым – ищейка.

После первого «научного подхода» к теме, Лопатин сразу переставил миску щенка на уровень его груди: надо было формировать правильный экстерьер. Дальше пошли уже серьёзные премудрости…

Теперь о Лёне. Это черноглазый и бесшабашный лейтенант милиции Леонид Степанович Лопатин, друг, воспитатель и попечитель Альмы. Именно в таком порядке. Дело в том, что Лёня не любит слова «хозяин». Служил он во внутренних войсках, демобилизовался в 1973 году старшиной, устроился докером в порту. Через полгода усвоил, что тот, кто работал в доках, может пройти через любые испытания и добиться в жизни всего, чего пожелает. Была бы голова на плечах. Рослый и мускулистый, он делал долгие пробежки на окраине Николаевска, по берегу Чёрного моря, вдоль пенящейся волны, рядом с ним неслась неутомимая Альма.

Выросший в донецкой степи, Лёня с детства хотел стать либо охотоведом, либо кинологом, по-русски это называется – инструктор служебно-розыскной собаки. Он страстно мечтал о дикой тайге, непроходимых дебрях, бурных, горных реках, отвесных скалах, ущельях, пропастях, вековых соснах и лиственницах, где бродят медведи и тигры. Его героями были Арсеньев и Дерсу Узала, путешественники и следопыты. Слово следователь он воспринимал, как человека, читающего следы, следующего по следам…

После года работы и учёбы Альма и Лопатин поступили в школу служебно-розыскного собаководства в Нальчике, а ещё через три года заняли первое место на всесоюзных соревнованиях кинологов МВД. Они просто не могли не занять такого места.