Обрывки

И это правильно! Хоть Семенову по большому счету на все это было наплевать. Он о таком странном соседстве кафедры чудаков, скорее всего и не знал, а если и знал – забыл давно. Виталий Анатольевич никогда не рассеивал внимания по мелочам. Правда…

Миновав двери мужского туалета, Семенов подсознательно почувствовал дискомфорт и сильные позывы. В воздухе просто витали специфические флюиды шепчущие, зовущие, манящие к исполнению обычных физиологических потребностей. Однако прежде чем Семенов окончательно осознал, чего хочет его бренное тело, руководимые двигательными рефлексами ноги успели сделать несколько широких шагов вперед и поднесли это самое тело к двери помещения, в котором как раз и располагалась упомянутая выше кафедра

Мыслитель, не замечая подвоха, уверенно распахнул злосчастную дверь, а далее ноги довершили свою работу все в том же автоматическом режиме.

На кафедре «Философии» в столь раннее время народу было немного. Сидели за столами только секретарь Ниночка да роющая носом навоз науки ассистент Матвеева: дама хрупкого телосложения в сильных минусовых очках. Дама без возраста, но с огромным багажом комплексов.

«Господи! Как непосредственны, как наивны в своей идеалистической сущности Мах и Авенариус! А, Ницше? Бедный, больной, полуслепой Ницше! В своей несчастной любви! Насколько глубоки, противоречивы и в месте с тем чувственны его мысленные сентенции! «Идешь к женщине? Возьми с собой плетку!» Как это все… романтично! » – вздыхала растревоженная душа впечатлительной ассистентки Матвеевой.

«Господи! Где же мне колготки то приличные достать?» – сокрушалась, разглядывая сломанный в неравной борьбе со стиральной машиной «Ока» ноготь секретарша

И вот представьте себе их состояние, когда тишину и спокойствие пропитанной философским нафталином комнаты неожиданно грубо нарушает посторонний мужчина. Пусть даже и преподаватель одной из институтских кафедр.

Всклоченный, с горящим, устремленным в бесконечность взглядом беспардонный субъект кладет какие-то бумаги на край Ниночкиного стола, с отрешенным видом подходит вплотную к стоящей на соседнем столике пишущей машинке «Robotron», поворачивается к ней лицом и начинает нетерпеливо расстегивать ширинку брюк. При этом он закатывает к потолку глаза и шепчет себе под нос странные заклинания.

Секретарь, успевает открыть рот, готовясь задать дежурный вопрос по типу: «А собственно говоря, какого Вам надо…?». Но цепенеет в недобром предчувствии, хватая воздух, открытым от изумления ртом. Ниночка в шоке.

Очки ассистента Матвеевой, переваливаясь через голову, ползут от удивления на затылок.

Мужчина, а это естественно был никто иной, как обозначенный нами выше куратор Семенов, не обращая на женщин ни малейшего внимания, на мгновение замирает, держа правую руку «на пульсе»: в готовности у клапана брюк, при этом, начиная характерно пританцовывать, и вдруг вскинув вверх палец свободной левой руки, громко кричит: «О!». Помедлив мгновение, он так же неожиданно, осененный свыше гениальной идеей, убегает из комнаты прочь с просветлением на лице. Не беда что так и не удалось справить естественные надобности. И совсем уж не страшно, что в спешке не удалось уделить должного внимания присутствующим при данном событии дамам. Главное – идея!

Несколько секунд в помещении кафедры стоит тишина, а потом раздается душераздирающий животный смех:

– Буггггааа!

Которому вторит робкое тоненькое подтявкивание:

– Их! Их! Их!

А в мозгу у Виталия Анатольевича уже рождается великая субстанция. Он бежит по коридорам, по лестничным маршам и твердит, словно подстегивая себя: «Скорее! Скорее в лабораторный корпус!».

Вначале Семенов намеревался отправиться в «лабораторный» не заходя на кафедру, но вовремя одумался. На улице зима. Минус двадцать. Пальто, шапка и теплый шарф не помешают. Нужно беречь себя! Ради науки!

А на кафедре Виталия Анатольевича упрямо ждут два настойчивых просителя.

«Ах! Как не кстати!»

– Ребятки! Миленькие! Через пол часика?! Угу? – куратор торопливо накинул на плечи сначала шарф; как всегда мимо, потом пальто.

– Да что такое! Где же эти рукава?

– Виталь Анатолич! Виталь Анатолич! – заговорщицки шепчет Бугор, кивая и подмигивая.

– А? Что?

– Ширинка! – шипит точно сдувающийся воздушный шарик Юрик, при этом, смешно кривляясь и убирая глаза куда-то в пол, – Ширинку застегните.

– Ах?! Дорогие мои! Вы об этом?! А я то подумал…. Шут с ней с ширинкой! Покойник в доме – двери не закрываются!

Сказал и улетел точно вихрь. Больше в тот день Семенова на кафедре никто не видел.

– Я в шоке! В шоке! Что-то со мной не так.

– Сальце! – потрепал Андрей складки жира на свисающем из-под ремня пузе товарища. Но тот даже не среагировал – Юр ты не заболел?

– Заболеешь тут. Один говорит: есть, мол, какие то таинственные причины, мешающие вступлению в партию, второй убегает от меня как ошпаренный стоит только попросить его о сущем пустяке: написать рекомендацию. Что-то тут не так! Я волнуюсь. Узнай у Глаголева…. Только аккуратно. Как бы, между прочим.

– Товарищ! А ты что думал?! Быть коммунистом это просто?! – с пафосом спросил Андрей растерянного друга.

– Тише! Тише! Я серьезно. Не хочу больше ни в какую партию. Просто …любопытно. Узнай, будь человеком!

Весь следующий день в перерывах между занятиями Павлов куда-то таинственно исчезал.

И каждый раз с нетерпением на лице Бугор встречал его в аудитории немым вопросом «Ну!? Что?!».

И каждый раз незамысловатым жестом Андрей давал понять своему другу: «Не выходит каменный цветок!»

Впрочем, Андрей не особенно переживал по этому поводу. В его походах до помещения комитета комсомола и обратно был второй, скрытый смысл. В душе юного влюбленного создания теплилась надежда хоть одним глазком увидеть завладевшую разумом и сердцем красавицу Инну. Но в тот день, как назло, Инна в комсомольской вотчине не появлялась. Однажды ему показалось, что в толпе на лестнице мелькнула ее шикарная с вороным отливом шевелюра мелко завитых тончайших волос.

Андрей бросился по параллельной лестнице на второй этаж. Но – нет! Скорее всего, он ошибся….

После занятий Андрей и Юрик шли себе спокойно по важному делу, никого не трогали. И тут, откуда ни возьмись:

– Юр! Ты идешь на матч? – в холле у раздевалки главного корпуса точно клещ прицепился к ребятам длинный, нескладный студент по прозвищу Дед.

Дед учился на другом факультете, а потому Андрей его практически не знал. Не ведомы ему были ни имя, ни фамилия данного субъекта. Известно было только что Дед такой же любитель хоккея, как и Бугор, и что они на пару частенько посещали матчи местной хоккейной команды игравшей во второй лиге.

– Юр! Так ты идешь или нет?

– Нет.

– Может, все-таки, пойдем, поболеем!? Безногого подразним…

– Ну! С богом! – напутствовал Андрея Бугор.

Его сегодня не интересовала любимая забава местных болельщиков: заключавшаяся в выкрикивании в адрес хоккеиста по фамилии Безногий всевозможных колкостей. Дед понял -: случилось страшное.

– С богом! – повторил Бугор, подтолкнув Андрея в сторону двери комитета комсомола, а сам, заложив руки за спину, с безразличной скучающей миной на лице, стал прогуливаться по коридору в отдалении.

– Важные вопросы решаете?– уважительно спросил Дед.

– Готовимся к публичному диспуту по работе «Государство и религия» – отмахнулся от него Бугор….

Помещение комитета комсомола разделялось тонкой некапитальной перегородкой на две комнаты. В маленькой клетушке на пол-окна ютился САМ. Тесно? Зато личный кабинет! Как у ректора. В той комнате что побольше: стоял длинный стол, за которым обычно проходили заседания институтского комитета комсомола, ряд стульев и ещё столик поменьше с зачехленной печатной машинкой. Глаголев был у себя, о чем свидетельствовало громкое секретарское: «Алё!» «Алё!» «Алё!».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».