Страница 50 из 68
«Когда же потом мы встречались»? – невольно думает Сергей.
«Ах, да!» - ему двадцать лет и он, рука об руку, бежит с Верочкой на пасху, на молодёжные танцы вечером у костра. И опять, гнусная физиономия пьяного Андрюхи крутится перед глазами. Он уже точно не помнит, какие тот говорил гадости, как скарбезничал по поводу его невесты. Но помнил точно, что тогда кулак нашёл цель. Тварь полетела в кусты, выплёвывая выбитые зубы. – Ну, ничего, я тебе это всё ещё припомню, - шипит змеёныш, но Сергей уже не обращая на это внимания, успокаивал свою возлюбленную.
И, наконец, 1918-й год. Горит помещичья усадьба. Огонь вырывается из окон, пожирая огненным языком всё новые и новые метры строения. Местные комиссары и их приспешники растаскивают всё самое ценное. В этот день от рук бандитов погиб отец Сергея. Поговаривали, что его застрелил сам председатель поселкового Совета депутатов Андрей Мишин.
С тех пор Бармин ненавидел большевиков и всеми силами боролся против них. И сейчас, стоя перед последней чертой, он недоумевал, почему он должен навсегда уйти, а этот гадкий урод, который лишил его всего, убил его самого близкого человека, останется наслаждаться жизнью и властью.
« Ну, нет. Хотя бы одну красную нечисть я с собой заберу. Долги надо отдавать. И он решительно зашагал в порт.
В порту ротмистр дождался, когда под загрузку встанет советское судно. Предварительно, он узнал, что сухогруз пришёл за зерном для голодающих россиян. Капитану корабля он показал, пригодившееся теперь, удостоверение заместителя начальника штаба конного полка РККА. Оно сохранилось с тех пор, как он полтора месяца вынужден был служить у красных. Причиной поездки назвал прощание с умирающей матерью. За символическую плату его согласились подвезти до Новороссийска. В оставшиеся до отплытия часы, Сергей сходил в город и продал обручальное кольцо и нательный крестик. Всё равно они теперь были ему не нужны. Впереди у него были одиночество и смерть.
Сергей сидел на корме и смотрел на, разбегающиеся в стороны от баржи, белые барашки чёрных волн. Двигатель гудел ровно и натужно. Капельки воды летели на небритое лицо и тут же высыхали под, сильно дующим, ветром. Бармин поднял воротник офицерской шинели и поглубже запахнул её полы. Низкое небо, по – прежнему, давило душу рваными клочьями чёрных туч на тёмно – сером фоне небосклона. Невольно приходилось слушать болтовню двух матросов, которые говорили о страшном голоде в Оренбургской губернии.
-Ты представляешь, Петро, они там пишут официальные прошения начальству, чтобы, значит, им легально разрешили родственников, умерших от голода, не закапывать а суп из них делать, чтобы другие члены семьи выжили.
-Да, брешешь. Не может того быть.
-Вот, тебе крест. Вчера комиссар по продразвёрстке, из тех мест, рассказывал.
-И что, разрешают?
-Не знаю. Про то не сказывал. А ещё говорил, некоторые пальцы свои съедают. А что делать? Ни кошек, ни собак там давно уж нет. Детей, говорят из дома страшно одних отпускать. Съедят.
-Да-а. Беда.
«Довели страну, сволочи», - думал про себя ротмистр и зябко ёжился от промозглого ветра. Грудь распирало болью от невозможности, что – то исправить. Гнев душил его, не давал спать. Воспоминания жгли мозг изнутри, причиняя неимоверную головную боль. Дорога казалась вечностью. Он хотел только одного – выполнить задуманное и достойно умереть, как солдат в бою. По – христиански, без самоубийства. Наконец эта пытка закончилась. Баржа пришвартовалась к грязному причалу, и Сергей сошёл на берег. Равнодушный чекист повертел в руках удостоверение, задал несколько общих вопросов и пропустил через КПП. Бармин чувствовал себя настолько опустошённым, что даже нисколько не волновался. Ему было всё равно. Если бы пограничник не пропустил его и попытался арестовать, он устроил бы свой последний бой прямо здесь, постарался бы «положить» весь караул или бы они «положили» конец всем его мучениям. Будущего не было. Поэтому беспокоиться было не о чём. Внутри была звенящая пустота и усталость. Правая рука сжимала в руке пистолет, снятый с предохранителя. В левой, был чемодан с парадным офицерским кителем внутри.
Даже радость от встречи с родной землёй притупилась, и тоже стала какой – то болезненной. Как бы, приветствуя блудного сына, природа ниспослала солнечный денёк. Запели птички. В портовом гуле везде была русская речь, часто и сочно перемежаемая «солёным» матерком. Бармин доехал до железнодорожного вокзала и купил самый дешёвый билет до Самары. Двое суток он трясся в разбитом вагоне, впитывая в себя красоту русских пейзажей за окном, такую до боли знакомую и близкую сельскую панораму обычной человеческой жизни. Волновало всё до слёз. И стадо коров с одиноким пастушком, и деревенька с небольшим погостом, и мужики на телеге с мешками чего – то, которую уныло тянула худосочная лошадёнка. Всё было пронизано колоритом патриархального быта российского крестьянства.