Страница 48 из 68
- Папа, а почему мы не можем вернуться в большой и красивый дом, где жили раньше? Там было хорошо, красиво. Всегда было много еды. Мама всегда была рядом. – Спрашивал Петя, заглядывая отцу в лицо.
Тот, как бы невзначай, отворачивался, чтобы ребёнок не видел навернувшихся на глаза слёз и желваков, которые двигались по заострившимся скулам. Кулаки сжимались до белизны на костяшках. Сколько врагов убил он этими сильными руками, сколько тел, пульсирующих кровью жизни, развалил напополам своим клинком! Как он был страшен в кавалерийской атаке на несущемся галопом коне, с простёртой вперёд шашкой. Тогда за свою Россию он не щадил ни себя, ни врагов. А теперь чувствовал себя бессильным и никчемным стариком.
-Папа! Папа! А когда у нас снова будут денежки? – Это уже теребила его младшенькая Катюша. – Я есть хочу.
- Сейчас, скоро придёт мама, и мы что - нибудь придумаем.
Поздно вечером приходила Вера и приносила объедки с барского стола. Дети с радостными криками набрасывались на это «богатство». А он сидел и молчал, глядя на уставшую жену, которую продолжал безумно любить, как и двадцать лет назад. Для него она по-прежнему оставалась той, по – доброму наивной, чистой, семнадцатилетней девушкой, которая подарила ему всю себя, когда, застенчиво краснея, согласилась выйти за него замуж.
Вчера Верочка, так он её называл, пришла ещё позже. Накормив и уложив детей, присела к столу.
- Вот, Серёжа, хозяин дал бутылку ракии ( крепкий болгарский самогон). Сегодня у него день рождения. Был весел и откровенен. Усадил меня за общий стол. Очень хвалил. Давай выпьем за этого хорошего человека.
- Давай. – Бармин налил полстакана себе и рюмку жене. Выпили.
- На, Серж, покушай. – Она пододвинула ему остатки «детского пиршества.
- Не надо. Оставь ребятам. Пускай завтра доедят. – Он взял корочку хлеба и немного откусил от неё.
-Ну, ты, ведь, совсем не ешь. Так нельзя.
- Я и есть совсем не хочу. Кушай сама. Вижу, устала. О чём говорили с Мариновым?
- Да, ну, глупости. Он говорил, что видит, как тяжело мне с детьми. И сказал,- мне даже говорить не хочется, - что готов взять меня замуж, потому что привязался ко мне всей душой, а жить вдовцом он не хочет. Серёжа, ты чего?
Ротмистр почувствовал себя так, как будто его, на всём скаку, сбросили с боевого скакуна. Голову заломило, стало нечем дышать, тело налилось смертельной тяжестью. Сил не было поднять руку, чтобы налить стакан.
Вера бросилась к побелевшему супругу, обняла его, усыпала лицо поцелуями.
- Да, ерунда это всё! Не надо было рассказывать! Серёженька, миленький, я только тебя люблю! Я с тобой и в радости, и в горести до самой смерти! Я не думала, что ты так серьёзно воспримешь. У нас же дети.
«Вот, именно», – думал он, уставившись в заплесневевшую стену, плавно переходящую в закопчённый потолок, их полуподвальной комнатёнки. – В Вере он был уверен, как в себе. Их любовь прошла все мыслимые, и немыслимые тяготы и невзгоды. Знал, что она никогда не оставит его ни больного, ни на смертном одре. Пока он жив, она всегда будет рядом. Но он не мог тащить её и детей за собой в могилу. « Эту зиму нам не пережить». -Огромный долг за квартиру гарантировал, что вскоре они окажутся на улице. Раздетые, разутые, без средств к существованию. Обращаться за помощью было не к кому. На родине его ждал расстрел, а жену - ссылка в лагерь, детей - детдом.
«Я должен их спасти! – Раскалённой иглой, жгла эта мысль. – «Я должен погибнуть, тогда они выживут. Дети, став взрослыми, поймут и простят меня».
Так думал он, а руки в это время гладили волосы возлюбленной, вытирали с её щёк солёные слёзки. Сергей притянул к себе жену, крепко стиснул в объятиях и приник к таким родным, влажным и податливым губам. Поднял Веру на руки и отнёс её на кровать. Они в исступлении срывали с себя одежду, как будто это было в первый раз, как будто боялись опоздать, не успеть познать друг в друге то, что ещё не успели познать. Всё их обязательное счастье, которое должно было быть в последующей жизни, всё не сбывшееся и не свершившееся, вся нерастраченная любовь, сконцентрировалась сейчас здесь, в этом месте слияния двух любящих тел. Как безумные бились они на смятых в жгуты простынях. Каждый понимал, что это в последний раз, и каждый хотел продлить эту неимоверно короткую песнь нежной страсти, ощутить каждой клеточкой своей кожи соприкосновение с высшей точкой наслаждения. Им хотелось взорваться миллиардами искрами счастья и лететь ввысь, слившись в неповторимом экстазе, прямо к солнцу, чтобы там вечно гореть огнём неиссякаемой любви. В жарких, иступленных поцелуях сгорали надежда и вера в счастливую будущность. В момент пика наслаждения мир взорвался огромной огненной вспышкой, а затем погас, поглотив своей темнотой все блики жизни, обнажив беспросветную реальность, выход из которой, был только один - смерть.
Сергей вообще в эту ночь не спал. Он лежал на спине и глядел в чёрный потолок. Сочинял предсмертную записку. Через неё он хотел передать своим родным людям свою безмерную любовь к ним. Просил Веру передать детям, что он ушёл опять на войну и там погиб. «Пусть, хотя бы, для них я какое – то время буду героем», - так думал он, старательно выводя карандашом буквы на истрёпанном клочке бумаги. Было ещё только пять часов утра, когда он уже полностью одетый, склонился над головками детей. Сердце сильно щемило от одной только мысли, что больше никогда он не увидит милые детские черты, не поведёт их за руки гулять в парк, не будет проверять их школьные тетрадки, не увидит их свадеб и внуков.