Страница 6 из 13
Так голод посеял первые семена рыночной экономики в Северной Корее. Сегодня только самая верхушка КНДР может рассчитывать на то, что им удастся жить на гособеспечении[5]. Подобно университетским профессорам, которые ради выживания превратились в уличных торговцев, большинство северян сегодня научились вести двойную экономическую жизнь, сводя, таким образом, концы с концами. Эти перемены, вызванные трагической необходимостью, оказали значительное влияние на повседневную жизнь обычных людей, сделав ее гораздо менее тяжелой.
Голод, что немаловажно, побудил женщин в Северной Корее стремиться к чему-то большему, нежели традиционная роль домохозяйки. Многие стали настоящими кормилицами, добывая пропитание для всей семьи. Именно женщины в основном торгуют на рынках, продают пищу, занимаются мелкими экспортно-импортными операциями или сдают дома в почасовую аренду любвеобильным парочкам. Все это, в свою очередь, немедленно отражается на положении женщин в обществе, включая даже количество разводов, которых стало много больше в последние годы. Традиционно северяне считались более маскулинным обществом, чем южане[6], и даже после утверждения в КНДР северокорейской версии коммунизма – теоретически постулирующего равенство полов – женщина на Севере почти всегда оставалась чьей-то дочерью, женой или матерью. Сегодня же она получила что-то вроде независимости. В прошлом женщины крайне редко использовали просторечный панмаль в общении с мужчинами (корейский язык достаточно жестко стратифицирован по уровням вежливости, и пренебрежение нормами речевого этикета – серьезное оскорбление. – Прим. пер.), несмотря на то что те часто прибегали к панмаль, обращаясь к женщинам; сегодня это уже перестало быть безусловной языковой нормой.
На границе воны ходят хмуро
Правительство КНДР находится с новым экономическим укладом в сложных и запутанных отношениях. Искоренение капитализма в Северной Корее резко увеличило бы вероятность нового голода – с учетом упадка командно-административной системы управления и гособеспечения рыночную экономику сейчас просто нечем заменить. Более того, многие в правящих кругах сегодня используют частную торговлю для личного обогащения, о чем мы поговорим чуть позже в этой главе. Попытка же провести полномасштабные рыночные реформы способна вызвать социальные и экономические потрясения такого масштаба, который поставит под угрозу сохранность нынешней власти как таковой. Разумеется, среди государственных деятелей КНДР существуют и сторонники реформ, но власть в целом испытывает естественный страх перед переменами. Для многих членов северокорейской элиты полная либерализация экономики означает сомнительную перспективу сменить свое привилегированное положение на тюрьму, смерть или, что звучит гораздо прозаичнее, на не самую завидную участь таксиста в Сеуле[7].
Руководство КНДР не вдохновил ни китайский постепенный путь, ни восточноевропейские примеры хаотичных отказов от политической идеологии в пользу экономических реформ. Оно ни в коем случае не собиралось ослаблять контроль за развитием частной рыночной деятельности. Так, время от времени рынки «зачищаются». Но в 2009 году власти решились на самый резкий шаг. В ноябре того года была объявлена деноминация воны – национальной валюты Северной Кореи. С банкнот убирали два последних нуля. Так, банкноту номиналом в 1000 вон меняли на новую, 10‑вонную купюру и так далее. Населению дали неделю на обмен их отягощенных лишними нулями сбережений на деньги нового образца. Естественно, банковские сбережения также были деноминированы, и 100 000 вон одним махом превращались в 1000.
Истинные мотивы такого решения властей можно обсуждать до бесконечности, но, по сути, эта мера оказалась грабежом частных торговцев. Почему? Потому что к обмену было разрешено предъявить максимум 100 000 вон на человека (примерно $30–40 по тогдашнему курсу черного рынка). Любой, кто обладал большей суммой – а на руках у тех, кто занимался бизнесом, естественно, накопились средства, сильно превышающие допустимый максимум, – в одночасье лишались сбережений.
Деноминация обернулась всплеском такой резкой неприязни к властям, какую в КНДР не видели давно. Лимит обмена срочно подняли с 100 000 до 150 000 вон наличными и до 300 000 на банковских счетах, но это не помогло смягчить общественное недовольство: китайское информационное агентство «Синьхуа» тогда сообщало о «массовой панике» среди северных корейцев, а другие СМИ утверждали, что груды старых денег сжигают в знак протеста против деноминации. Если это правда, то подобная демонстрация приобретала особый символизм – уничтожение купюр номиналом в 100, 1000 и 5000 вон означало неизбежное уничтожение изображений Ким Ир Сена.
Недовольство обычных торговцев, несомненно, усугублялось тем, что истинная элита Северной Кореи имеет привычку хранить свои сбережения в других валютах, в первую очередь – в китайских юанях[8]. Даже перед деноминацией северокорейская вона уже не могла похвастать особым доверием к себе со стороны населения КНДР, поэтому те, кто имел такую возможность – например, госслужащие, занимавшиеся полугосударственным-получастным бизнесом со своими китайскими коллегами, – хранили свои сбережения в иностранной валюте.
Как бы то ни было, долговременным результатом деноминации стал еще больший выход северокорейцев из-под экономического контроля государства. Все чаще даже самые скромные обыватели пытаются по возможности переводить свои накопления в юани или иные валюты. Они научились не доверять своему правительству и его валюте, воне. В то же время они усвоили, что торговля и хранение сбережений в юанях может уберечь их от очередного государственного грабежа или от последствий очередных провалов в экономической политике. В результате большинство сделок на рынке в Северной Корее сегодня, как считается, номинируется (и совершается) в иностранных валютах, самой популярной из которых остается юань[9].
Неудивительно, что в такой ситуации неофициальный, «черный» курс северокорейской национальной валюты падает. Несмотря на то что официальный обменный курс зафиксирован на величине в 96 вон за доллар США, «реальный» курс в 2013–2014 гг. колебался вокруг отметки в 8000 вон за доллар, резко увеличившись за несколько предыдущих лет – параллельно с падением доверия к воне. Даже в банках Северной Кореи курс обмена приближается к курсу черного рынка, зачастую уступая ему лишь малую толику, что говорит само за себя. В Особой экономической зоне Расон в банке Golden Triangle Bank в середине октября обменный курс составлял 7636 вон за доллар. Есть сведения о том, что в сентябре 2013 года зарплаты рабочих, занятых на немногих крупных государственных предприятиях – таких как шахта Мусан (крупнейшее месторождение железной руды), например, – были увеличены с 3000–4000 вон в месяц до 300 000 вон, отражающих истинную ценность национальной валюты.
«Черный» курс воны постепенно начинает использоваться и в обычных магазинах и ресторанах. Так, в пхеньянском магазине игрушек баскетбольные мячи стоят 46 000 вон за штуку; разумеется, никто не поверит, что цена простого баскетбольного мяча и вправду составляет $400 (при пересчете по официальному курсу). Почти аналогичный пример можно наблюдать в супермаркете, где продаются всем известные западные продукты типа печений Pepperidge, шоколадок Hershey’s и Ferrero Rocher и виноградного сока Ceres. Цены на эти продукты там установлены в соответствии с официальным обменным курсом воны, но эти воны там… не принимаются[10]. Такая же ситуация в магазине Adidas, забитом спортивными товарами из Китая (вполне вероятно, что компания Adidas не в курсе) по ценам, которые в вонах выглядят неправдоподобно дешевыми – если бы только эту цену можно было заплатить в тех вонах. Низкие цены служат лишь показателем того, сколько нужно заплатить за товар в иностранной валюте, по цене доллара, отражающей их истинную ценность[11].
5
При этом властная элита тоже активно вовлечена в рыночную деятельность, ибо ее положение позволяет ей получать наибольшие выгоды от маркетизации.
6
Даже северокорейский диалект более маскулинный, чем южный; северяне считают речь южан-мужчин «женоподобной».
7
Бывший военный диктатор Сьерра-Леоне Валентин Страссер еще счастливо отделался (по сравнению со многими другими бывшими диктаторами) – он живет жизнью свободного человека в своей стране. Правда, ему приходится довольствоваться убогой пятидесятидолларовой пенсией и ютиться в трущобах вместе со своей матерью. Говорят, он днями заливает джином память о своем падении с политического Олимпа.
8
Если вам доведется посетить Северную Корею, от вас будут ожидать расчетов в юанях или в евро. Где-то до начала нового тысячелетия иностранцам позволяли рассчитываться и в вонах, точнее в особых конвертируемых вонах, недоступных обычным северокорейцам (введенных для того, чтобы минимизировать общение между двумя «лагерями»). На Кубе до сих пор используется та же система – с «обычным» и конвертируемым песо. В отличие от Кубы, правда, Северная Корея предлагала иностранцам конвертируемые воны двух типов – купюры в красноватых тонах для гостей из дружественных социалистических стран и купюры подозрительного синевато-зеленого оттенка для капиталистических прихвостней и лакеев империализма. Сегодня, однако, и обычные северокорейские воны могут попасть в руки иностранных туристов – их можно приобрести по обменному курсу черного рынка в некоторых избранных банках, универмагах и даже иногда на улице. Но, как и сам обменный курс, эта деятельность находится в «серой зоне» с точки зрения закона, и незадачливый турист рискует получить из рук ловкого мошенника-«ломщика» стопку сувенирных купюр в обмен на свои юани.
9
Примерно с 1997 по 2004‑й г. самой популярной иностранной валютой был доллар. С ростом опасений того, что американские санкции могут нарушить «долларовое снабжение» страны, северокорейцы (теоретически) перевели свои сбережения в евро, которых, однако, серьезно недоставало, так что на практике это решение позиции доллара поколебало не слишком сильно. Сейчас же главной иностранной валютой, безусловно, становится юань.
10
В принципе это можно посчитать способом сохранить лицо. Ни один покупатель никогда всерьез не поинтересуется, почему он не может заплатить северокорейскими вонами, поскольку все они давно знают ответ на этот вопрос.
11
В 2014 году правительство выпустило в обращение новую купюру номиналом в 5000 вон. На тот момент (после деноминации) это был самый крупный номинал. Однако на купюре не было изображения Ким Ир Сена, что говорило о том, что его приберегают для купюр еще большего номинала – в 10 000, а то и 50 000 вон. Рост номиналов бумажных денег – это еще одно свидетельство того, что правительство КНДР признает фактический обменный курс черного рынка и пытается приспособиться к нему.