Катарсис. Наследие

Тем же вечером Госш, закутанный в окровавленное тряпье, нашел Белого и попросил принять его обет. За себя и своего внука. Белый, честно говоря, не знал, что ему делать и как на это реагировать… Потому замер, не зная, как поступить. Госш молчание командира воспринял как ожидание, пал ниц и произнес Клятву Обета, самим им же и выдуманную.

И теперь их – больше двух сотен. Безликих. В основном женщины и дети. Белый вздохнул. Обуза!

Не узнать было и ополченцев. Победа над Ужами, которых они уже привыкли бояться, преобразила их. Изменили их облик и богатые трофеи, снятые с тел ужгородцев, из вскрытого Арсенала Ужа. Теперь каждый воин в отряде выглядел как бывалый наемник, а скорее – как бывалый крестоносец.

Плохо то, что только выглядели. Белый понимал, что если встретится им войско Ужа – им не выстоять. Хорошо то, что они – теперь вооруженные, бронированные, уверенные в себе – стали намного сильнее самих себя – недельной давности. И это как-то уравновешивало понесенные ими потери в битве за Ужгород. Как бы ни была сильна Синеглазка, как бы ни были искусны Матери Милосердия, ополченцы, в ярости битвы не жалевшие сами себя, понесли очень серьезные потери. Под началом Зуба теперь было только четырнадцать десятков. При этом половина десятков не была сформирована полностью. В одном десятке было вообще только четыре человека. Еще трое поправятся, встанут в строй. Если бы погиб десятник, надо было бы десяток расформировывать. Но они очень просили оставить их десятком. А-а! Пусть будет так! Меньше сотни человек в четырнадцати десятках. Все войско Зуба. И это – вместе с крестоносцами.

Ловкачи Корня, которых сначала присоединили к егерям Слета под командой Стрелка, теперь поглотили людей Слета. Просто – циркачей было в разы больше. Даже сам Слет воспринимал себя скорее ловкачом Корня, чем егерем. Ловкачи все так же исполняли обязанности ближнего и дальнего дозора, вооружены и снаряжены теперь были не в пример лучше, каждый теперь был одвуконь. Все же Ужгород слыл городом коневодов.

Белый тоже ехал на новом коне. Сзади – заводной, навьюченный личным скарбом Белого – тощей седельной сумкой. Так что Белому – опять привыкать к новым коням, притирать новую упряжь и новое седло.

Если бы не чутье – не пришлось бы привыкать и притирать. Рассыпался бы на куски, как предыдущая упряжь и бедолаги крестоносцы, что даже понять не успели, что та Сеть Света не свяжет их, а рассечет на куски.

Белый посмотрел на восток. Туда, куда Мастер Боли увез Пятого. Там были земли Змей. Тол сумел восстановить из допросов пленных и снятия воспоминаний павших приблизительную картину Затемнения этих земель и жителей этой земли.

Что породило нехилую тревогу Синьки. Она не могла понять, зачем Белому самому разбираться с Потемнением. Она считала, и не без основания, что безумие заразно. Она металась, мучилась, но боялась сама поговорить с Белым, зная, что правды не услышит, что Белый ее будет успокаивать, убеждать, что все хорошо, что все – под контролем. Потому она озадачила брата.

Корень подошел к проблеме издалека. Крутил вокруг да около, так и не дойдя до прямого разговора. Ему хватило объяснения разумника. Тол ему объяснил, что Белый копается во всей этой мерзости не потому, что ему нравится, а для того, чтобы найти способ противостояния этому Помутнению. Корень ушел сильно впечатленный.

Прямой разговор состоялся только после того, как Тол доложил о метаниях и сомнениях брата и сестры. Белый вызвал их обоих и честно признался, что очень напуган массовыми сумасшествиями людей и не знает, как этому противостоять. Эта зараза может прийти и в земли Лебедя, если уже не пришла. Слишком долго Белый не был дома. И он мог застать там такую же картину – брошенные поля и сады, сожженные города, люди, пожирающие друг друга. Клирики, не защищающие прихожан, а сдирающие с них шкуру. Настоятель, не несущий Слово Создателя Триединого, а сеющий скверну и – как Темный Химеролог – создающий ужасных Тварей.

Циркачи согласились, что это – самая страшная угроза даже не им, а всем людям Мира. Но Синька была против, чтобы Белый сам этим занимался.

– А кто? – грустно спросил Белый. – Кто? Церковь? Ну, про настоятеля вы уже знаете. Император? Простое введение полков – что даст? Перебьют всех прокаженных. А если сами Имперские полки – помутнеют? Ордена Триединого Старый схлопнул.

– Схлопнул? – переспросил Корень.

– Ну, они решили убить Старого. Теперь Ордена обескровлены. Воины Света их покинули. И сам Старый схлопнулся. И-и-ех-х! Ну? Кто? Кто, если не мы? Из основного состава Красной Звезды остались только я, Пятка да Марк. И где он, Марк?

– Это не тот ли, что убил Пращура? – удивился Корень.

– Так бы Старый и дал себя убить в спину! Ага! Поверю, как же! И после этого – меня Марк выволок из пещеры до ее обрушения. Меня, а не Старого. Без прямого приказа Старика Сумрак бы так никогда не поступил! Даже если бы он предал – он выволок бы голову Старого – ради знаний, которых там было больше, чем во всем Книгохранилище университета. Но он бросил Старого, а спас меня. Значит, Старый был жив на тот момент и это – его приказ. А – зачем? Почему я, а не он? А? А не для того ли, чтобы я оказался именно здесь, именно – сейчас?

– Получается, что правду говорят, а я не верил… – тихо сказал Корень. – Если он знал все заранее… Он и есть Триединый. Триединый Старец.

– Не знаю, – пожал плечами Белый. – Он не выглядел Богом. Он казался человеком. Причем – не очень хорошим человеком. Но очень живым. Полным страстей, желаний, страхов, сомнений. И он любил. Правда, я так и не понял, кого из них. А может, всех. Если он – Триединый… Тогда… И ты, Корень – тоже Триединый. И я. И ты, девочка моя…

– Сам ты… – возмутилась девушка, но когда до нее дошел смысл слов Белого, вспыхнула, озарилась радостью. – Мальчик! Мой!

– Так! – поморщился Корень. – После намилуетесь. Что-то я совсем запутался. Начали про заутреню, закончили – за упокой. Что делать-то? – Корень вскочил и заметался по помещению.

– Ну, как тот же Старый сказал: «Делай, что должен!»… – улыбнулся Белый, целуя пальчики Синьки.

– И что мы должны делать? – не понял Корень.

– А что мы до этого делали? – спросил его Белый.

– Тебя домой сопровождали.

– Вот и делай, что должен. Ты – глава дозора. Делай, что должен. Мне нужно знать, как идти в земли Лебедя. Мне нужно знать, как спасти названого внука Триединого.

– Все же ты думаешь, что Дед – это Старец? – замер Корень. – Сам же сказал, что он не был похож на бога.

– А как должен выглядеть бог, чтобы быть похожим на самого себя? – усмехнулся Белый, откидываясь на спинку стула. Как бы ни выглядел тощим юноша, стул жалобно скрипнул.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Корень, скидывая кольчужный капюшон и почесывая затылок. – Как по мне, Бог – велик, могуч, безошибочен, загадочен и непонятен. Каждый должен сразу ощутить его силу, его…

– Ну, ты только что описал именно Андра. Велик телом и разумом, могуч силой и мыслью, каждый сразу ощущал, что он – самое странное, что они встречали. Сколько он успел наворотить? За столь недолгий свой срок! Так? И, как оказалось, он был – безошибочен, но загадочен и до сих пор не понятен.

– Боги всегда казались чем-то очень далеким, – сказала Синеглазка, смотря в стол, – а Дед был такой… живой. Не верится, что боги бывают вот так… Так… близко. Что мы, лично, с Ним знакомы.

– И не с одним, – еще шире усмехнулся Белый. – Одна из них и не скрывалась. В открытую называла себя Матерью. Матерью Жизни и Смерти. А мы – не слышали.

Синеглазка ахнула, закрыв рот рукой. Из ее глаз брызнули слезы. Она вскочила, опрокидывая стул, убежала. Корень – молча – проследил за ней взглядом, посмотрел на посерьезневшего Белого, поклонился, тоже вышел. Белый сложил руки на стол, уронив на них голову. Он тоже очень сожалел, что упущена возможность хотя бы еще задать пару вопросов этим… людям? Богам?

Больше к этой теме не возвращались. Но этот разговор еще больше сблизил их. Корень, державшийся показательно независимо от командира, изменил свою позицию, став верным помощником. Ну, а Синька…