#Лисье зеркало

– Что случилось? Кто-то ранен? Кто-то из новеньких?

– Почти угадали, голубчик, только еще хуже. – Юхан хрипло и прерывисто дышал, уперевшись ладонями в костлявые колени. – Молодой господин учудил, гад такой, прости меня небо!

– Продолжай, – помертвевшими губами произнес Жоакин.

– Пришел на поворот и со всеми в воду полез! Вот как есть, с багром! Никого не слушает, выходить не хочет. А сейчас самый массив пойдет! Раздавит его, а заодно и тех, кто ему помогать станет! У него же ни сил в руках, ни опыта… Выручай, Жо, может, хоть ты с ним справишься, а? – Старик поднял на Жоакина слезящиеся глаза, но тот его уже не слушал – он со всех ног бежал спасать Леопольда и других рабочих, что могли пострадать по его вине. Как бы Жоакин ни презирал графа, он не желал ему такой гибели.

Уже за пятьдесят шагов он увидел, что происходит у берега: рабочие стояли в воде, готовясь к наплыву леса. Все выглядели растерянно и то и дело оглядывались на сутулую фигуру человека, стоящего чуть поодаль и совершенно не вписывающегося в их ряды. Узнав Леопольда, Жоакин бросился к нему, вбежал в ледяной поток и, схватив за предплечье, потащил из реки. Тот был так поражен, что даже не сопротивлялся. Отойдя довольно далеко от берега, они очутились на лугу, где Жоакин наконец отпустил его.

– Что вы о себе возомнили? Вы хоть понимаете, что могли бы натворить?! – злобно спросил он Леопольда.

Тот подавленно молчал, не поднимая глаз ни в сторону мужчин, которые радостно загомонили вдалеке, готовые начать свою трудную работу, ни на молодого управляющего.

– Похоже, вы не осознаете последствий своих действий, – отдышавшись, Жоакин запасся терпением и начал объяснять: – Сейчас бревен еще мало, но через пару минут пойдет основной поток, который снес бы вас, несмотря на багор в руках. Преданные вашему дому люди… Они бы бросились за вами, и кто знает, сколько жизней это бы унесло.

Все так же молча, мокрый и потрепанный граф осел на землю, сложив обессилевшие руки на колени.

– Вы совершенно не приспособлены для этого дела. Оно требует мышц, крепких от постоянной тяжелой работы, – продолжал втолковывать ему Жоакин. – Кажется, я уже просил вас не мешать честным крестьянам трудиться.

– Тогда мне казалось, что я понял вас, герр Мейер, – тихо отозвался Леопольд. – Я много думал над вашими словами и пришел к выводу, что тоже должен работать, как и все. Сегодня я проснулся, умылся и почувствовал себя таким свежим, таким сильным. Мне хотелось сделать что-то полезное. – Он уронил голову на руки.

– Если вам так уж захотелось испытать радости труда, то шли бы с пастухами в горы, – раздраженно ответил ему Жоакин, уже не сдерживая эмоции. – У них там спокойно, и багром махать не надо.

– Я не знал дороги, а они уже ушли, – совсем убито пробормотал Леопольд.

– Так найдите себе другое дело, подходящее вашему положению.

– У меня было дело всей жизни, но теперь все пропало…

– И что это за дело? – спросил Жоакин, чтобы сгладить свою грубость.

– Я боролся с несправедливостью! – Его собеседник отнял руки от лица, и взгляд его стал вдруг более собранным и осмысленным.

– Какого же рода несправедливость может коснуться такого человека, как вы, граф?

Леопольд расправил плечи и словно впервые огляделся по сторонам. Жоакин заметил, как он защелкал суставами пальцев, собираясь с мыслями. Затем поднял на Жо взгляд и легким кивком пригласил сесть рядом. Управляющий уже пожалел, что задал свой вопрос, – ему не терпелось вернуться на берег к рабочим. Он хотел было пресечь эту беседу, как и любые отвлеченные разговоры, которые ему постоянно пытались навязать, но вдруг понял, что проигнорировать приглашение графа будет крайне неучтиво. Немного помедлив, Жоакин сел на траву возле него.

– Не меня; всю страну, – вдохновенно начал Леопольд. – Наше общество прогнило, герр Мейер. Никто из имущих не заслуживает того, чем владеет, а достойные не имеют ничего. Я пытался бороться с этим… – Он снова поник.

Жоакин с удивлением осознал: ему вдруг стало интересно, что может рассказать граф про положение дел в столице, а также про его мифическую «борьбу с несправедливостью».

– Вот как… – протянул он, откидываясь на спину и глядя в ослепительное весеннее небо. – Не могли бы вы рассказать мне, почему у вас это не получилось?

Распорядок дня в поместье оставался неизменным, как и распорядок его управляющего. Изменилась лишь одна деталь: теперь он проделывал свой обход не один. Молодой граф тоже завел себе привычку вставать с солнцем, собирался и присоединялся к Жоакину. Последнего поначалу раздражала компания графа, но постепенно он привык к постоянному потоку мыслей Леопольда, начал вникать в них и обдумывать, пропуская через собственный жизненный опыт. На самом деле Леопольду даже не нужен был собеседник – ему нужен был слушатель, благодарный и вдумчивый. Понимание между ними росло.

– Наша основная проблема… в раздробленности общества… – задыхаясь после крутого подъема, продолжал свою мысль Леопольд. – Аристократия даже не… понимает, как живет народ. – Его слабые легкие еще не привыкли к постоянной ходьбе. – Мы принимаем все как должное.

– А вы, значит, теперь понимаете?

– Отчасти, – решительно помотал головой граф. – С трудом верится, что каждый хутор, каждая ферма работает на то, чтобы у баронов и герцогов в столице на столе были масло и сливки, а перины набиты пухом. Я уже не говорю о работниках фабрик и заводов!.. А ведь все трудятся как муравьи. Вы… знаете, герр Мейер, чем сейчас занимаются мои титулованные ровесники? Те, что остались в Хёстенбурге?.. Они спят! И пробудятся только лишь… к полудню, чтобы снова веселиться весь вечер и ночь.

– Вы хотели бы сейчас быть там? – уточнил Жоакин, не прерывая движения.

– Нет… Ни за что! – убежденно заявил дворянин, валясь на землю.

Жо остановился, чтобы дать ему перевести дух.

– Суть в столпах, ведь рыба гниет с головы. И люди растут несвободными изначально… – Граф отслеживал взглядом неспешное движение облаков. – Будто должны горбатиться всю жизнь ради… бездельников, которые требуют все больше, словно идолы прошлого! Каждый должен получать то, чего достоин, а если тебе что-то нужно – так сделай это сам!

– Вы это уже говорили, – отметил Жоакин.

– Да, ведь это правда! – Леопольд рывком сел. – Если ты хочешь, чтобы люди трудились для твоего блага, – встань рядом с ними, плечом к плечу!

– Было б хорошо, если бы господа действительно брались за второй конец пилы… – задумчиво промолвил молодой управляющий. – А еще лучше, чтобы господ вовсе не было. – Тут он оборвал себя, вспомнив, с кем говорит.

Но Леопольд не воспринял это как оскорбление, даже наоборот.

– Действительно! К чему эти дикие древние условности? Мы ведь не больше чем землевладельцы. Разве землей не должны владеть те, кто ее обрабатывает? Разве не должны владеть скотом те, кто его пасет и выращивает?

– Владеть результатом труда должно государство. Но государство – это не король со своей свитой, так же как хозяин поместья – это не само поместье. Государство – это весь народ, каждый житель страны: как те, кто производит, так и те, кто следит, чтобы это производство было эффективным. Но управлять честными трудящимися должны достойные люди, знающие дело и способные при необходимости встать рядом и работать наравне с остальными. А не какое-то там… дворянство, деградирующее из поколения в поколение. – Выдав эту тираду, Жоакин смущенно нахмурился.

– Не знал, что ты такой талантливый оратор, Жоакин, – ошеломленно выдохнул Леопольд. – Тебе только на трибуну! – Он звонко, совершенно беззлобно расхохотался.

Хотя бразды правления хозяйством и остались в прежних руках, молодой дворянин все же стал вводить некоторые новые обычаи. Одним из них стал совместный ранний завтрак управляющего и графа на кухне. Кухарки не переставая судачили о том, что же общего может быть у двух таких непохожих друг на друга людей: один – благородный, с мягкими чертами лица и светловолосый, настоящий сын Кантабрии; второй же – смуглый и угрюмый южанин-полукровка, выращенный суровым дядей и выбравшийся из грязи только благодаря упорному ежедневному труду. Но тем не менее они сходились на том, что общение пошло обоим на пользу: Леопольд посвежел и начал нормально питаться, каждое утро уписывая за обе щеки кашу с вареными яйцами, а Жоакин стал чуть чаще улыбаться. Изумив всех окружающих, эти двое перешли на «ты» и постоянно говорили, обсуждали и спорили о каких-то совершенно непонятных вещах. В их речах постоянно звучали такие слова, как «правление», «аристократия» и «власть народа». Граф выдавал целые монологи, наполненные изящными оборотами и сравнениями, а управляющий Мейер выражался гораздо короче и не в пример понятнее, но в результате они всегда приходили к единому мнению.