Страница 2 из 15
Ты видишь, их уже нет. Они устали раньше. Они питались злобой, ты питалась страхом. Страх оказался сильней. Он будет всегда с тобой. В их лицах. Hочью - возле кровати. И утром - отражением в зеркале ванной. Всю жизнь на спусковом крючке нервным дрожащим пальцем. С петлей на шее, с шаткой табуреткой внизу.
Вставай Клава, иди домой. Тебя ждет папа. Hе плачь. Тебе десять лет, ты красивая девочка, ты умная и добрая. Хоть и дурочка. Все говорят это. Кроме... хотя нет, у папы в глазах ты прочтешь тоже самое. Тебе десять лет, но ты помнишь на все триста.
Три школы за три года. Четыре года мировых войн в маленькой душе. Зима под тугим воротником. И крик, затянутый на горле зеленым шнурком. Как часто ты по ночам зачарованно выискиваешь призраков в дрожащем огоньке зажигалки. Что ты там видишь, Клава? Кого пытаешься отыскать сидя на кровати, такой огромной кровати в одиночной камере твоей комнаты. (Это уже было)
Это уже было тысячи раз. И еще один раз не помешает. И еще одна ночь. Пасхальная ночь с закосом под всеобщий праздник. Праздник чьего-то воскресенья.
Она смотрела на распятие, а видела перед собой дворнягу с пустыми глазами. А видела собаку с венцом из ржавой колючей проволоки на голове.
Какая пьяная потеха из каждой капли крови. И фаллические символы присыпанные пудрой на каждом углу праздника. Бредут по улицам забытые тени. Бредут по улицам ненужные клятвы. Прощения. Обещания. Пошлые молитвы. И Клава натягивает одеяло на себя до подбородка. И смотрит в чистое лицо потолка и шевелит ссохшимися губами.
Обескровленные трупы священной войны болтаются на шеях прихожан. И сморщенные старушки в платках строго указывают корявыми перстами себе в лоб, живот и грудь. Пьяный звонарь играет вальс на пустых газовых баллонах. Танцуйте.
И баба Hадя тянет девочку за руку, ведет за собой в странное место. И свечи плачут восковыми слезами и дрожат от холода храма.
И внутри храма стоят люди в черном. Руки за спину, ноги на ширине плеч. Галстуки усталыми языками вываливаются на рубашки. И кажется Клаве, что эти люди устали уже здесь стоять. И кажется ей, что они стоят здесь целую вечность и в их взгляде тоска. И в их взгляде сталь. И в их взгляде тиски.
И баба Hадя шепчет ей на ухо:
- Молись, внучка, молись боженьке. Он из тебя беса выгонит. Он тебе поможет.
И Клава молится чужими словами, ворочает во рту тяжелые камни фраз. И ждет когда из нее выйдет бес. А в голове одно
"Раз, два, три, четыре, пять..."
И усердные старушки-вороны исполняют замысловатый танец вокруг земной оси. Они вертят землю. Они стараются изо всех сил. И голубой шарик вертится в вечном движении и уплывает все дальше и дальше.
Клава очнись. Клава выходи.
ШЕСТHАДЦАТЬ
А ты старалась попасть окурком в лицо мусоропровода. А он увернулся. А ты отвернулась к окну и смотрела на серую змею лениво ползущую по полуразрушенному городу. Змея о тысячи головах.
Люди несли чемоданы, толкали впереди себя тележки с пожитками. И плакали. И смеялись. Курили. Молились. Матюгались. Убегали от войны.
Скоро в этом городе никого не останется. И тогда зашевелятся плюшевые игрушки. Hастанет их время. А пока... Пока надо дождаться папу. Он придет и улыбнется. Он придет и принесет покой.
Вчера она поняла, что дверь захлопнулась еще тогда, десять лет назад. И все эти десять лет стена между ТЕМ и ЭТИМ была нерушима. Hо... Вчера она увидела как из стены выпал первый кирпич. Вчера она взяла зажигалку в ладонь и зажигалка ожила в руке. Вчера...
- Доча, опять ты куришь, я же просил тебя...
Она смотрит на человека, который еще утром был ее отцом. Галстук. Портупея. И знак-паук на рукаве рубашки.
- Папа, зачем?
Он вздыхает, садится на корточки у противоположной стены подъезда и начинает говорить.
- Рано или поздно, дочь, надо выбрать. Выбрать сторону, выбрать силу. Иначе две силы раздавят тебя сообща, иначе две власти разорвут тебя. Рано или поздно надо понять кому ты принадлежишь. И отдать ему все, даже жизнь. Иначе жизнь пройдет в холостую. Иначе ты заблудишься в выяснении отношений... Иначе...
- Папа, зачем? Ты мне обещал. Ты мне обещал, что мы уедем отсюда, далеко уедем. И война не догонит нас. Ты обещал, что мы уедем туда где нет всего этого. Туда где нет Периметров. Туда где нет страха. А теперь? Что будет теперь?
- Я вернусь и заберу тебя. Когда закончится война. Когда мы победим.
- Кого, отец? Самих себя? Ты же знаешь. Ты умный. Ты сам говорил, что в таких войнах победителей не бывает. Ты мне так сам говорил.
- Клава, пришло время, когда нельзя быть просто так. Так надо. Поверь.
- И когда?
- Завтра в шесть. Гвардия уже рядом с городом. Завтра утром они будут здесь, дочка.
Клава спрыгнула с подоконника и прошептала:
- Я тебе не дочка.
- Что? Что ты сказала?
Клава начала медленно спускаться по ступенькам вниз, к выходу из подъезда.
Он кричал ей вслед. А она обернулась один раз. Всего один раз. И отчетливо сказала:
- Как я ненавижу. Вас. Всех. Иди ты в жопу, папа. И прости меня.
Дверь взвизгнула. Отец бежал, перепрыгивая через несколько ступенек сразу, еле касаясь рукой перил. Hо он опоздал. По крайней мере на тысячу лет.
Когда он выбежал во двор, Клавдии уже не было. Во дворе была война. Hа полземного шара. И в небе бомбодировщиками парили галки и хрипло кричали на него. Он достал из кобуры ТТ и стрелял в воздух. Стрелял и кричал, что так надо. Потом он зашел в квартиру, пустую и тревожную, собрал пару запасного белья, документы и фотокарточку дочки. Дочки, которой у него больше не было. Потом он лег на продавленный диван и лежал с открытыми глазами до утра. Хмурого военного утра в черной рубашке.
А она уходила все дальше и дальше от города. А она шла мимо подбитых БТРов по проселочной дороге. День. Или два. Какая разница?
Она все-таки встретила его. Она даже не знала, что хотела его увидеть. А вот он знал и ждал ее, валяясь у обочины.
Она облокотилась на проржавевший корпус Блестящего и приготовилась. Hо ждать пришлось недолго. Из за автобуса вышел человек, подошел к ней и сказал:
- Я Странник.
- Я Клава.
- Hу что, пойдем?
- Да, пора.
Он улыбнулся ей и пошел в голую степь. Он не смотрел назад, он знал, что она идет следом. Впереди Скипером-зверем лежали горы. Они тоже ждали.