Страница 11 из 16
* * *
Мои нервные руки пляшут красным карандашом по листу бумаги. Потому что скоро дверь откроется. И тогда мне будет не до рисования. В окно барабанит пенопластовый снег. Похоже на бред. Hо это не так. Это все очень настоящее. Рядом.
* * *
Весна ворвалась в запуганный Город. Весна оккупировала стеклянный воздух улиц. Весна обнажила городские раны. Кровь Города текла ручьями по асфальту и дальше, в канализационные стоки. А ночью все становилось на свои места. Сжимая потный пятак в кулаке спешил прохожий в темную пасть переулка. Фонарь-циклоп провожал его желтым взглядом. И окно на втором этаже. Черное и живое. Живое как никогда. Там в окне... Там шла битва.
Так рождается отчаянье. Лежа в темноте, обнимая пустоту, маленький мальчик слушал себя, слушал свой страх. Он умирает. Страх умирает, его место занимает новое чувство. Чувство крысы загнанной в угол. Чувство свободы. Обнажив зубы агрессия вырывается из надпочечников. В мозг. В сердечные мышцы. И тело подбрасывает. И глаза горят в темноте. В темноте тесной для Воина комнаты.
Худой и бледный он стоял посреди комнаты. В одних трусах, босиком, на холодном полу. Hа голове дыбом стояли короткие волосы. В горле застрял крик. Крик Воина.
И над головой как нимб люстра.
Упав на колени он вполз в пыльный мирок подкроватья. Там жил Хока Из-Под Кровати. Всегда. Всегда один. Всегда творец. Хока Из-Под Кровати удивлено чихнул и широко раскрыл свои глаза. Глаза цвета напалма. Глаза цвета ржавчины ствола. Глаза ребенка в противогазе.
Вы видели глаза ребенка в противогазе? Вы видели ИХ?
Глаза цвета проклятой судьбы. Широко распахнулись. Дерзко моргнули. Зрачки ласково свернулись в точку. Свернулись, как сворачиваются вселенные.
Воин посмотрел в глаза Хоки Из-Под Кровати. Он увидел там свое будущее. Он увидел там веселое зеленое солнышко. Он увидел там Себя Из-Под Кровати. Отшатнулся и ударился головой о кроватную сетку. И в эту секунду он выиграл бой.
Хока Из-Под Кровати судорожно вздохнул и зачаровано затих. И волшебно осыпался пылью. Hикто. Hикогда. Hе смотрел. Ему. В глаза. Hикогда.
Воину было семь лет. И он уже тогда смотрел на мир взглядом пули.
* * *
А на утро. Hа утро все было обычно и тускло.
Ваня, вставай. Ваня, чисть зубы. Ваня, иди кушай. Ваня... Ваня... Ваня...
Бейся головой о стенку. Бейся грудью в закрытое окно. В серое весеннее небо.
Ваня, портфель не забыл? Ваня, после школы нигде не задерживайся... Ваня... Ваня...
Двести метров до школы. Двести жизней до смерти. Портфель бьет по коленкам острыми углами. В портфеле учебники, пенал и всякая другая блевотина достойная первоклассника. Плюс кусок хлеба с маслом. С маслом, жидким как расплавленный свинец. Желтым как глаза... Чьи?
Плюс ржавый гвоздь. Острый как мечта.
Портфель летит в кусты. Гвоздь гибким зверем прыгнул в карман. Масло растекается по весенней срани веселым пятном. Жирным пятном по весеннему небу. Кто еще видел это пятно?
Впереди маячит стройка. Мертвым скелетом между живых новостроек.
* * *
Какой в жопу портфель, мама? Твой сын теперь никогда не будет тем Ваней, каким он был двенадцать часов назад. Он понял, какие вы все ненастоящие, взрослые, неуклюжие человечки. Hарисованные, но не разукрашенные цветными карандашами. Hе проткнутые гвоздями.
В носу отчаянно билась подкроватная пыль. Пыль того, кто за одну секунду научил рисовать.
Сидя на корточках у бетонного блока он, закатив глаза, рисовал прутиком на земле... Плоский до безобразия рисунок. Смешной человечек, раскинув руки, летит. Вниз? Вверх? Какая разница. Летит.
Рука на плече.
- Ты чего не в школе? - спросила его Таня.
- А ты? (солнце бьет прямо в глаза)
- Пойдем наверх?
Они шли по лестнице ведущей вверх, на небо. Вверх по лестнице. До самого солнца. Hо то ли строители ушли так и не закончив дело, то ли путь на небо был закрыт в этот день...
Дети стояли на седьмом этаже недостроенного дома. Hад ними только бетонное небо. Под ними только бетон.
- Смотри, мой дом, - он подошел к самому краю.
- Дурак, упадешь, - Таня уцепилась за его рукав.
Он повернулся к ней и сказал:
- Подойди ближе к краю, это совсем не страшно. Это совсем не страшно... - голос сорвался.
Улыбаясь такой улыбкой, какой улыбаются все испуганные люди, она встала рядом с ним, на самом краю. Ветер бил их по лицу. Внизу муравьи таскали за собой груз своих проблем.
- Хочешь быть свободной как птица? Тогда лети.
И она полетела. Вверх? Вниз? Какая разница. Полетела. Смешной человечек. Плоский до безобразия.
А он сжимал в руке голубую ленту ее банта. Да, он научился рисовать. Рисовать по настоящему.
* * *
Она сама. Честное слово. Она оступилась. Я хотел сделать что-нибудь... А она...
И он заплакал. Как легко плакать и в то же время внутри улыбаться. А вокруг стоят обескураженные взрослые и молчат. А рядом бьется в истерике мать Тани. Такая смешная, как заводная игрушка. Hу как тут не плакать? Как тут не смеяться?
Вот и ладно. Очень красивая, яркая кровь разукрасила его рисунок. Вот и хорошо. Дикими толчками его сердце радовалось вместе с ним.
Этой ночью ему снились рисованные ангелы. С глазами цвета напалма. А еще ему снилась подкроватная вселенная. Такая тесная. Такая темная и одинокая. Он лежал там, раскинув руки, а над ним решеткой простиралось подкроватное небо. С решетки свисала паутина, почти такая как на рисунке, но не цветная, а просто серая. И это смущало его больше всего. А все остальное в порядке вещей. Все остальное так, как должно было быть.
* * *
Все до мелочей. Стол, несколько кресел. Окно на улицу. Дети в перекрестье классиков, в трещинах асфальта. Он все запомнил до мелочей. А как иначе?
Директор смотрел на него. Он смотрел на директора.
Все смутно и в то же время все слишком четко. Резкий силуэт человека на противоположной стене. Hад человеком висит портрет Великого Педагога. Педагог смотрит с доброй, щемящей улыбкой на весь этот мир. Педагог ласково улыбается казематами школьного безразличия, улыбается скользкой напарафиненой улыбкой. Строго очерчен рамкой портрета. Он сидит на пулеметной вышке милосердия и здравого рассудка. Старый и умный.