Счастье в огне

– Костик! – тот молчал. – Костя, что там происходит? Что? Я хочу знать. – Костик резко повернулся и взглянул Варе в глаза:

– В городе военно положение. – Он сказал это как будто выплюнул и опять отвернулся.

– Дверь распахнулась, в сестринскую влетел Митька и кинулся к сестре, обхватил ее ручонками, затеребил. Но Варвара словно оцепенела, она даже не глянула на брата. Вошла Ольга Евгеньевна, побледневшая, осунувшаяся, но улыбающаяся. Но вымученная улыбка как-будто стекла с ее лица, как только она увидела ребят:

– Вы уже знаете? – она подошла к дивану, присела на самый краешек с прямой спиной и сложенными на коленях руками. Митька выпустил Варины коленки и умастился рядом. Несколько минут все молчали, потом Ольга Евгеньевна глубоко вздохнула и заговорила:

– Мужайтесь. Да, это тяжело. И страшно… жутко страшно. Но все мы должны быть сильными, очень сильными. До фронта 200 километров, немцам никогда, слышите, никогда не быть на Волге. Создан новый Сталинградский фронт, их остановят, обязательно остановят. А мы должны помочь… помочь им… – Костик вскинул голову, закусил губу, но промолчал. – Мы должны помочь им здесь – женщина поднялась, подошла к Косте, обхватила его за плечи – вы знаете, как тяжело сейчас на заводах, в госпиталях, даже на вокзалах; в городе начинается паника, многие рвутся уехать. Но большинство сделают все, что от них зависит, чтобы помочь фронту. Люди практически не выходят с заводов, все, кто может встали к станкам, другие помогают разгружать составы, перевозить боеприпасы, огромное количество людей на окопах, вы это знаете. Те, кто не может оставить дом, берут к себе раненых. Варвара, я хотела попросить тебя помочь в госпитале, мне рассказали про твое вчерашнее «показательное выступление», – Митька заерзал на диване и демонстративно стал смотреть в окно, но сестра и не думала упрекать его, Ольга Евгеньевна вопросительно смотрела на дочь.

– Да мама, конечно – глаза Вари подозрительно блестели.

– А мне что, тоже прикажете бинты стирать? – Костик отскочил почти к самой двери – было видно, что его просто переполняет гнев.

– Ну почему же бинты? – Ольга Евгеньевна подошла к нему, снова попыталась обнять – вон как ты ловко вчера с лавками-табуретками разобрался – но Костик отшвырнул обнимавшие его руки:

– С лавками! С табуретками! Да Вы… Вы понимаете… – голос его сорвался, захлебнулся, и он пулей вылетел за дверь.

10

В эту ночь в госпитале никто не ложился. Разве что Митька спал себе спокойно в сестринской. Последнюю неделю жили в госпитале – Варя с братом только раз были дома, чтобы переменить одежду. Не было никакой возможности отлучиться. Не хватало рук, бинтов, медикаментов, кроватями давно были заставлены все коридоры. А раненые все поступали и поступали: днем и ночью. Последние двое суток Ольга Евгеньевна не выходила из операционной, и на Варю кроме работы полностью легла и забота о брате. Впрочем, он не страдал от отсутствия внимания, кочуя из сестринской в ординаторскую, из ординаторской по палатам. В последний раз Варвара обнаружила братца в компании выздоравливающих бойцов, куривших на лестнице, где он с серьезным видом объяснял, что папа его – врач, и мама – врач, и Варя – врач, и сам он теперь тоже врач, потому что живет здесь, в больнице и помогает лечить людей.

Накануне вечером главврачу позвонили и велели готовить госпиталь к эвакуации, вместе с ранеными должны были эвакуировать и медперсонал, поэтому всю ночь в госпитале кипела работа: паковали медикаменты, готовили тяжелораненых. В шесть утра Ольга Евгеньевна взяла Митьку и вместе с другими врачами отправилась собирать вещи – к трем часам должны были прийти машины. В госпитале остались только дежурные хирурги и младший медперсонал, которому предстояло завершить сборы. Осталась и Варя.

Суматоха нарастала, в сестринских и процедурных кабинетах царил погром, всегда сопутствующий переезду, уже начали сносить вниз ящики с медикаментами и перевязочным материалом. И только в операционных царил армейский порядок – там все еще оперировали.

Часов в одиннадцать начали раздавать обед, который решено было перенести на два часа раньше, чтобы не задерживаться потом с погрузкой, и воцарилась, наконец, относительная тишина. И вдруг со двора раздался крик: «Раненых привезли!» Варвара бросилась к окну: во двор госпиталя один за другим въезжали открытые грузовики, набитые пыльными, наспех перевязанными бойцами. Сторож, размахивая руками, что-то кричал водителю первого грузовика, но машины продолжали движение. И вот уже открыты борта, на землю тяжело спускаются люди, изможденные болью, жаждой и дикой, нечеловеческой усталостью. Следом спускают тяжелых и кладут их прямо на землю, в дворовую пыль.

«Что же это происходит? Куда же их? Мы ведь уезжаем» – мысли скачками неслись у Вари в голове, и она опрометью кинулась к лестнице, где чуть не врезалась в Василия Петровича, спускавшегося вниз. Друг и коллега Вариного отца, занявший пост главврача после ухода того на фронт зарекомендовал себя как отличный администратор – он никогда не поддавался панике, четко и решительно улаживал все проблемы. Вот и сейчас он размеренным, уверенным шагом вышел во двор, одним своим появлением успокоив нервозность, царившую среди персонала. Из самой гущи мечущихся по двору людей вынырнула сестра-хозяйка – румяная, дородная женщина, славящаяся своей добродушной простотой и материнской любовью к своим подопечным.

– Василий Петрович! Ну как же так? Говорю же им, что уезжаем мы, но ведь не слушают совсем. Господи, что же делать то, а? И солдатики то, солдатики, так горемыки намаялись. Куда же их, а? Как же они?

– Фаина Дмитриевна, голубушка, пожалуйста, успокойтесь, – и главврач, мягко отстранив женщину, направился к машинам, попутно останавливаясь около раненых, лежащих на земле. Около некоторых он задерживался, на других кидал только оценивающий взгляд. Медсестры, сгрудившиеся на крыльце, несмотря на растерянность, по привычке двинулись за своим руководителем. Разгрузка раненых приостановилась – все следили за движением людей в белых халатах.

– Василий Петрович, может Вам позвонить? – Фаина Дмитриевна, привыкшая к порядку, царящему в стенах госпиталя, еще раз попыталась стабилизировать ситуацию.

– Куда? – главврач присел на корточки возле бойца, бывшего без сознания. Из груди его вырывался то ли хрип, то ли свист, из-под неровно наложенной повязки сочилась сукровица.

– Ну как куда? Ну, в горком или в облисполком или я не знаю. Ну, кто занимается эвакуацией?

– Да звонил я уже. И утром, и между операциями четыре раза.

– И что, что они сказали?

– А ничего.

– Как? Как это ничего?

– Ничего, потому что ни один телефон в городе не отвечает.

– Почему? – в голосе сестры-хозяйки зазвучала паника.

– Я… не знаю.… Три часа назад я послал Смирнову выяснить, что происходит, однако она до сих пор не вернулась.

В этот момент дошли до машины, около которой суетился сержант, руководивший разгрузкой.

– Товарищ сержант, я главврач госпиталя. Объясните, пожалуйста, что происходит.

Сержант обернулся. На вид ему было лет девятнадцать– двадцать. По лицу его струйками стекал пот, который он вытирал пыльным рукавом гимнастёрки, отчего на щеках образовались черные полосы, и это придавало ему совсем мальчишеский вид.

– Чуть старше меня, – подумала Варя. А в глазах окружавших ее женщин заплескалась тоска. Сержант как-то нерешительно вскинул руку к виску.

– Сержант Сверчков! Раненых разгружаем! – четко, по-военному и потом с какой-то детской обидой в голосе, – сами не видите что ли?

– Да вижу, – главврач мгновение помолчал, молчали и все вокруг, ожидая результата разговора, – но видите-ли в чем дело… Госпиталь сегодня эвакуируется, и мы не можем принять новых раненых. Многим необходима немедленная помощь, а мы через несколько часов должны грузиться – мы даже обработать их не успеем.

– У меня приказ сопровождать до Сталинграда, до ближайшего госпиталя, – в голосе сержанта слышались и растерянность, и желание настоять на своем.